Не те перемены

Небо голубое, Город золотой… Мне так хорошо с тобой, И я внутри такой пустой. Я такой пустой, Как в Чёрном море белый буй. Возьми себе на память поцелуй. На Симферопольском автовокзале дикая духота. Ощущение, словно тебя жарят на сковородке. На адской сковородке! Хорошо, что Максим догадался захватить с собой бутылку воды в дорогу, но дело идёт к тому, что они выпьют ее прямо тут, еще до начала дороги. Хоть бы она вообще не начиналась. Но нельзя. — Если ты будешь так дёргаться, — говорит Володя, — то не успеешь ты доехать до своей психушки, как тебя в нее же и положат. Все будет хорошо. Не переживай. — Володь, — усмехается Максим, — ты психологическую притчу о белой обезьяне слышал? Володя мотает головой. — Во-от, — с шуточной укоризной говорит Максим. — Смысл ее такой: если какому-то человеку сказать «Не думай о белой обезьяне», то он сразу начнёт о ней думать. Это называется реверсивная психология, или психология от обратного — феномен, при котором склонение к определённому действию вызывает реакцию прямо противоположную предполагаемой. Иными словами, лучший способ вывести человека из себя — сказать ему «Возьми себя в руки». А лучший способ заставить его нервничать — это сказать «не переживай». Володя смеётся, цитируя хорошо знакомый фильм: — Ну это ты у нас умный! А я так, погулять вышел. И продолжает с таким же хитрым лицом: — Я в этой твоей психиатрии, Макс, не сильно разбираюсь. Я больше по реаниматологии: вот например, если бы ты потерял сознание, я бы тебя вернул к жизни. — Методом дыхания рот в рот? — спрашивает Максим, чуть понизив голос. — Угу, — серьёзно кивает Володя. — Без тряпочки. Наше счастье, что у тебя нет таких проблем и сознание ты при мне не терял, иначе бы нас раскололи обоих от макушки до пяток. И тогда… — Граждане пассажиры! — раздаётся внезапно под потолком гнусавый голос. — Начинается посадка на междугородний автобус сообщением Симферополь-Севастополь. Автобус отправляется с третьего перрона… — Ух, чтоб тебя, — вздрагивает Максим. — Как напугала, зараза! Да они прекрасно уже все это знают. Автобус на Севастополь отправляется с третьего перрона, и Максим уезжает в этом автобусе, а Володя остаётся. Потому что Максим едет работать в севастопольскую психушку, а Володя остаётся доучиваться. Потому что он курсом младше. И вообще. Играют мальчики в группе. Плывут неоны и гуппи. Я так хочу быть сегодня глупым, Улетай, купюра, в размен. И мы с тобою, как в «Ассе», Стоим на ялтинской трассе. В магнитофоне порвался пассик. Этих ли я ждал перемен? Максим хотел остаться работать в Симферополе. Но — не сложилось. В симферопольской психушке не было рабочего места. А в Севастополе родители, опять же, а старший брат в Германии, и кому еще присматривать за ними? А заикнуться о том, что хочется заниматься больше музыкой, чем медициной, Максим не посмел. Потому что ему бы прямо сказали: тебя выучили? Теперь изволь приносить пользу. И стране, и семье. Поэтому — Севастополь, местный дурдом, и никак иначе. А Володя, когда закончит учёбу, поедет работать в Херсон. В тамошнюю больницу, в реанимацию. — Тряпочку только используй, — усмехается Максим, когда они вспоминают в очередной раз об этом раскладе. — Когда будешь рот-в-рот реанимировать кого-нибудь еще. — Да пошёл ты, — смеётся Володя и в шутку толкает Максима в плечо. Максим тоже хохочет и так же в шутку падает на Володю. И они обнимаются. Вокзал вообще такое место, где можно обниматься совершенно безнаказанно. Мало ли: встретились люди. Или расстаются. И обнимаются на прощание. Собственно, Володя с Максимом и тут не врут никому: они расстаются, расстаются надолго, и как дальше жить — пока не понятно. Особенно когда все мозги выжигает эта адская сковородка. Они расстаются, и встаёт вопрос — будет дальше жить их детище. Студенческая музыкальная группа, отжигавшая недавно на крыше общаги, снискавшая популярность в универе и за ее пределами. Так тянет писать вместе, творить вместе… и вообще, но увы, приходится делать паузу. — Продолжается посадка на междугородний автобус сообщением Симферополь-Севастополь. Автобус отправляется с третьего перрона… — напоминает гнусавый голос. Максим про себя говорит: «Да заткнись ты». Хотя это точно не изменит ничего: потому что даже если репродуктор заткнётся — автобус все равно отправится, и даже если не отправится — значит, Максиму придётся решать вопрос перемещения в Севастополь другим способом. Но придётся все равно. — Никаких пауз, — говорит Максим. — Я буду там писать стихи. И присылать тебе. Если тебя что-то торкнет, ты напишешь музыку. И пришлёшь мне. — Как? — улыбается Володя. — На кассету запишешь и посылочкой пришлёшь, — говорит Максим. — Или по телефону споёшь. И наконец, мы же будем друг к другу приезжать? Будем, конечно, тут просто нет сомнений. Периодически. Время от времени. Когда совсем подкатит, когда прижмёт за горло так, что нечем будет дышать. И срочно понадобится искусственное дыхание рот-в-рот. Без тряпочки. Или когда замутит голову дурными мыслями, потому что сил так дальше жить нету, и срочно понадобится помощь психиатра. Одного конкретного, больше никто не справится. И солнце било нагайкой, И пела чайка: «Я чайка». И притворилась судьба незнайкой, Но мы купили сыр и вино. И было лето курносым, И волос пах абрикосом, И мы смотрели на херес косо, Но так и не увидели дно. — Дай попить, — говорит Володя. — Во рту пересохло. Максим кивает, и сперва сам пьёт из бутылки, прямо из горлышка, а потом протягивает ее Володе. И тот тоже пьёт из горлышка. Вот и хорошо. И никто ничего не заметит. Девяносто седьмой год на дворе, душное лето, вокруг полнейший бардак во всем, а они за каким-то чёртом разъезжаются по разным городам. — Я как приеду, сразу позвоню, — говорит Максим. — Куда? — смеётся Володя. — В общагу? Ну да почему бы и нет, их теперь в общаге, после того, как они на крыше выступили, каждая собака знает. Может, и позовут. — Ну нафиг, Макс. Лучше я сам тебе позвоню. С почтамта. К вечеру. — Заканчивается посадка на междугородний автобус сообщением Симферополь-Севастополь. Автобус отправляется с третьего перрона… — Чтоб тебя, — с сердцем говорит Володя. И пока невозможно понять, к чему это относится. Может быть, ко всему сразу. Он думает о том, что когда-то эти разъезды закончатся. И что через несколько лет они так или иначе придут к мысли, что им нужно и дальше творить вдвоём. И поселиться в одном городе, чтобы больше никогда не расставаться. Ну, может быть, иногда. На недельку. Чтобы освежить… творческий потенциал. — Пока, — коротко говорит Максим. И обнимает Володю. И целует его в щеку, потому что это вокзал, и всем глубоко начхать, тут все целуются сплошь и рядом, подумаешь, какая ерунда. — Пока, — выдыхает Володя. И прижимает Максима к себе. — Телефон твой, надеюсь, я не потерял. До связи? — До связи, — отвечает Максим. Наклоняется и подхватывает сумку. Володя стоит на месте, как пришибленный. А потом спохватывается, что бутылка с водой осталась у него в руках. — Макс! — бежит он следом. — Ты воду забыл! Но Максим уже в салоне, он показывает жестами из-за стекла: черт с ней, Володька, оставь себе. И Володя делает из бутылки последний крупный глоток, потому что горло перехватывает. А горло надо беречь. Им еще предстоит большой творческий путь, иначе просто быть не может. И возможно, когда-нибудь они вдвоём напишут песню про это. Про симферопольский автовокзал, про третий перрон, про то, как не хочется разъезжаться, и поцеловаться перед расставанием тоже толком невозможно. — Пока, Макс, — говорит Володя шёпотом. И машет в окно. Он видит, в этом нет никаких сомнений, видит и машет в ответ. Вот и всё. Автобус пыхает Володе в лицо вонючей гарью и отправляется с третьего перрона в город Севастополь.