I will play the one you love

      Сколько бы не говорили о том, что настоящий актер должен быть как пустой лист, как глина, которая может принять абсолютно любую форму, совершенно чистым холстом не может быть никто, даже самый великий мастер актерского мастерства, ведь все мы люди — такие непохожие друг на друга, но такие прекрасные. Даже одного персонажа каждый актер играет по-своему, со своими собственными привычками и мелочами, начиная от манеры смеяться и мимикой при выражении эмоций, заканчивая собственной интерпретацией сценария. Именно эти отличия и заставляют театр как таковой существовать уже две тысячи лет. Если бы всех персонажей играли исключительно как написано в пьесах, люди уже давно бы потеряли интерес к сценическому искусству, ведь все очарование театра состоит именно в том, что зритель никогда не может знать наверняка что его ждет, и каждый новый спектакль выходит не таким, как предыдущий.       Именно поэтому пьесы Шекспира до сих пор ставят, именно поэтому на эти спектакли все еще аншлаги не меньше, чем четыреста лет назад — еще при жизни великого драматурга, и именно поэтому знаменитого Гамлета в исполнении уже нашумевшего актера пришла посмотреть добрая половина Лондона. Гамлета Энтони Джея Кроули еще не видела сцена Сент-Джеймса, возможно, из-за современной интерпретации пьесы, но вероятнее, из-за того, что Кроули — это Кроули. Он смеялся на сцене, он плакал на сцене, он убивал, умирал, и главное — он жил на сцене. Ни один режиссер не упрекнул бы его излюбленным представителями этой профессии «Не изображай, не играй, а живи!», ведь это было основой его игры, да и, казалось, вообще всего, что он делал. На каждой репетиции Кроули загорался, он не играл персонажа, а был им, всецело погружаясь в его историю. Говорили, что частенько, заставая актера сразу после репетиции, коллеги замечали его в паршивом расположении духа, если пьеса была трагичная, странно говорящего в стиле прошлых веков или судорожно бормочущего что-то о погибшей возлюбленной. Так или иначе, учитывая уровень мастерства играющего главную роль, бессмертную легендарную основу и профессиональную режиссуру, спектакль обещал быть просто потрясающим.       В день представления театр был наполнен еще плотнее, чем при предыдущей премьере. За кулисами суетились актеры, режиссер с помощниками, техники, осветители — весь персонал спешно заканчивал последние подготовки к представлению, предвкушая грандиозный успех спектакля. Среди этого хаоса вдруг в приоткрытую тонкую старинную дверь из темного дерева, которая ограждала от посторонних глаз ту часть театра, где находилось рабочее пространство его работников, постучали. Звук отвлек только вышедшего в коридор актера — единственного, кто находился в нем сейчас, — от последнего прочтения сценария, все слова которого он и без того знал превосходно, и он увидел, как в щель просунулась светловолосая кудрявая голова, а следом — такая же кудрявая, но каштановая головка поменьше, любопытно подпрыгивающая в нетерпении.       — Азирафель! Адам! Я так рад вас видеть! — актер немного удивленно, но очень искренне улыбнулся, — Что вы здесь делаете? Спектакль же вот-вот начнется!       — Мы всего на минутку, — улыбнулся в ответ светловолосый гость, пропуская мальчика вперед.       — Мы хотели пожелать вам удачи, мистер Кроули! — мальчишка, одетый непривычно элегантно для себя: чистая бежевая рубашка под классический темный фрак со светлыми лацканами пиджака, принялся с интересом разглядывать старинный костюм актера.       На лице Кроули заиграла улыбка еще теплее прежней, когда он бросил взгляд на счастливого парнишу.       — Азирафель, я очень вам благодарен за то, что вы согласились сопровождать Адама сегодня, — он перевел ласковый взгляд с мальчика на другого гостя. — Я очень хотел, чтобы он однажды побывал в театре, но самого его отпускать очень опасно. Он не слишком вам мешал?       — Что вы, Энтони, мне только в радость вам помочь, — Азирафель и сам еще теплее улыбнулся, глядя на то, как Адам побежал изучать надписи на дверях гримерных. — Мальчик — настоящий ангел.       Тут теплую атмосферу, воцарившуюся между друзьями, нарушили внезапные быстрые шаги, и спустя мгновение в другом конце коридора показалась молодой парень — помощник режиссера, который вежливо извинился, что мешает, но передал, что режиссер просит проходить за сцену.       — Ни пуха, ни пера! — Адам засмеялся.       — Удачи, Энтони! — Азирафель дружественно улыбнулся, одной рукой бережно приобнимая Адама за спину, а другой поддерживающе стукая Кроули по плечу.       На лице актера заиграла ответная улыбка, и он вдруг положил свою руку поверх руки друга, и на несколько мгновений они застыли в этой немой позе, когда откуда-то издалека вновь послышался оклик помощника режиссера, и Кроули, будто очнувшись, быстро направился в сторону сцены, оставив Азирафеля с Адамом провожать его взглядом.

***

      Поднимается занавес, и перед затихающим залом показывают вступительную сцену, где офицеры обсуждают появление загадочного призрака бывшего короля во дворе замка. После нее начинается вторая, в которой впервые и появляется главный герой в исполнении вмиг притянувшего все взгляды актера. Весь спектакль под восторженными взглядами публики Кроули скачет по сцене как заведенный, кричит об отчаянии, пугается, будто на самом деле видит призрака, а не пожилого актера в боевой раскраске из белого грима, заговорщическим тоном декламирует залу свои планы в форме длинных монологов, будто рассказывая свою тайну каждому зрителю лично, и ко второму акту начинает сходить с ума. А в третьем звучит легендарный монолог, и аудитория, которая, казалось, не может восторгаться еще больше, задерживает дыхание на все три минуты, пока актер его произносит.

«Быть иль не быть, вот в чем вопрос»

— пустым взглядом смотрит вдаль и выдерживает долгую театральную паузу, после чего продолжает голосом отчаявшегося человека, который ищет спасенья в забытье, но не знает, найдет ли его даже там. На

«Уснуть. И видеть сны? Вот и ответ. Какие сны в том смертном сне приснятся, Когда покров земного чувства снят?»

он резко направляет пронзительный взгляд на публику, и у каждого в зале по коже бегут мурашки от эмоций, что хлещут на них из глаз актера.

«Мириться лучше со знакомым злом,

Чем бегством к незнакомому стремиться!

Так всех нас в трусов превращает мысль,

И вянет, как цветок, решимость наша

В бесплодье умственного тупика,»

со злостью, разъедающей изнутри и грозящей вот-вот вырваться наружу и разнести все на своем пути.

«Так погибают замыслы с размахом, В начале обещавшие успех, От долгих отлагательств.»

заканчивает так, будто вот-вот заплачет, но вдруг восклицает «Но довольно!» и словно по щелчку пальцев переключается, с легкой улыбкой завязывая разговор с Офелией.       Позже в третьем акте происходит первое убийство, страсти накаляются, действие становится будто быстрее, напряженнее, и зал с замиранием сердца ждет дальнейшего развития событий, даже те, кто читал пьесу или видел ее когда-то раньше на сцене. К пятому же акту аудитория дышит еще тяжелее: финальная сцена с несколькими убийствами выглядит ошеломляюще грандиозно. Под похоронный марш безжизненно лежащих актеров выносят за сцену, а кулисы закрываются. На несколько секунд повисает звенящая тишина, после чего зал вдруг разражается дикими аплодисментами.       Актеры выходят на сцену кланяться, и когда, подталкиваемый остальными членами трупы, Гамлет выбегает вперед для индивидуального поклона, зрители взрываются неистовыми овациями, на что тот лишь еще шире улыбается и нагибается до земли, тихо шепча, будто какую-то мантру: «спасибо-спасибо-спасибо». И один джентльмен, сидящий в партере рядом с маленьким мальчиком, что, казалось, восторженно хлопает громче всех, точно знает, что последний взгляд со сцены актер бросит именно на него. Занавес медленно опускается, пряча триумфующую, тяжело дышащую трупу, но аплодисменты в зале не стихают еще долго.

***

      Адам весело бегал от одного конца гримерной в другой, с огромными от восхищения глазами разглядывая небольшую комнатку.       — Надо же, это же настоящая театральная гримерная!       Комнатушка, что вызывала у мальчика такой неистовый восторг, представляла собой маленькое, но очень уютное помещение с бордовыми стенами, украшенными панелями из темного дерева и увешанными театральными афишами, костюмами на вешалках и фотографиями, поскрипывающим под ногами паркетом и навесным потолком с одинокой лампой в старинном абажуре. Посредине стены напротив двери стоял освещенный круглыми лампами туалетный столик с различными баночками для гримировки, перед ним — кожаное кресло, чересчур элегантное по сравнению со всем остальным в комнате и, видимо, принесенное актером из дому, а в углу расположился видавший виды коричневый диван с пушистыми подушками и небольшой кофейный столик. Было видно, что Кроули гримерная досталась недавно, но актер уже успел в ней обжиться: повсюду лежали листы с текстом его персонажей, книги, туалетный столик был завален подаренными на сегодняшнем спектакле букетами, а на спинке дивана висело несколько его повседневных костюмов.       Мистер Фэлл, увлеченный расхваливанием сегодняшней игры друга, не глядя сделал шаг назад с целью опереться на стену, и вдруг задел головой часть висевшего у него над ним костюма, что мигом свалилась на него, зацепившись за пиджак.       — Ради бога, простите, Азирафель, вы не ушиблись? — после тихого «нет-нет-нет» от друга, он спокойно выдохнул и оглядел его: прелестные белые крылья, сплошь покрытые перьями, упали так удачно, что казалось, будто те принадлежали мистеру Фэллу от природы. — Будьте осторожны, прошу вас, эти вешалки жутко ненадежные, — он повесил костюм на место, вернулся в кресло и усмехнулся, будто невзначай кидая: — Знаете, вы так гармонично смотритесь с этими крыльями! Из вас вышел бы отличный ангел.       Азирафель только смущенно улыбнулся, располагаясь на диване, пока Кроули придвинул кресло к кофейному столику, на котором дымился недавно приготовленный чай. К ним подошел Адам, любопытно заглядывая на стол, а Энтони, заметив это, поднял мальчика, потрепав того по голове, и усадил себе на колени, торжественно вручая шоколадную печеньку.       — Ну что, как тебе Сент-Джеймс?       — Он такой красивый и большой, и блестящий, и, и… — Адам восхищенно размахивал в воздухе руками, чуть не подпрыгивая от восторга, даже не в силах подобрать нужных слов для его выражения. — Спасибо вам, что разрешили посмотреть ваш спектакль, — он поднял большие блестящие глаза на Кроули, который лишь улыбнулся, кивая и придерживая парня за плечо. — А вам спасибо за то, что привели сюда, — он резво повернулся к Азирафелю, что все это время лишь умиленно улыбался, глядя на семейную идиллию перед ним.       — Что ты, милый, тут вся благодарность мистеру Кроули.       Адам благодарно обнял Энтони за шею, устало зевнув — впечатлений за этот день ему хватит еще на долго. Лениво потерев глаза, он удобнее устроился на кресле, укладывая голову у Кроули на груди и прикрывая пушистые ресницы. Под увлеченную болтовню взрослых о самых разных темах — так он бы сказал, не желая показаться невнимательным, если бы его спросили, но на самом деле, уже спустя несколько минут до мальчика перестали доноситься даже обрывки разговоров, — он погрузился в сладкий детский сон.       Позже той ночью поздние зеваки поблизости Сент-Джеймсского театра могли заметить своеобразную семейку: мужчину, с не до конца смывшимся театральным гримом на лице и в легком для тогдашней погоды костюме, бережно держащего на руках спящего мальчишку во фраке, укрытого темным пальто мужчины, будто одеялом, и неспешно шагающего рядом другого джентльмена, что, тихо беседуя с первым, внимательно наблюдал, чтобы ничто не потревожило сон их маленького друга.