Демоны в Клетке

Ящики провели Чёрного и Слепого к жёлтому изолятору и заперли их вдвоём. Иногда Чёрный сомневался в наличии мозгов у всех окружавших его немногочисленных взрослых. Нет, за драку он заслуживал изолятор. Но посадить вместе с ним Слепого — того, с кем Чёрный дрался — просто невероятно. Потрясающе. Очевидно, руководству Дома было мало одного трупа Краба. Но нудить об отсутствии интеллекта взрослых здесь можно только Слепому, а от него реакции не дождёшься. — Эй, — начал Чёрный. — Отличная идея запереть двух подравшихся в одной Клетке, а? Слепой, не отреагировав на слова Чёрного, улёгся на спину в самом центре изолятора. Что ж, ожидаемо. Чёрный намотал первый круг вдоль Клетки. Затем второй. И третий. Конечно, у него было несколько книг, а Слепой спрятал на себе курево и карманные шахматы, но не хотелось приступать к досугу сразу — неизвестно, сколько их здесь продержат. Так что пока Чёрный молча наматывал круги по Клетке. Сдался на сто восьмом. Сел, упираясь о стену, и решил сделать комплекс упражнений, благо места было достаточно. Растяжка, а затем серия выпадов, упражнения на пресс, отжимания — подходы сменяли друг друга, но Чёрный прекратил только тогда, когда окончательно перестало хватать дыхания. Голову наполнила блаженная пустота. Теперь он был готов принять испытание Клеткой. — Чёрный, — раздался в тишине сиплый голос Слепого. — Ты понимаешь, что мы тут вдвоём? — А я и забыл, что такие хиляки, как ты, растворяются в воздухе от запаха пота, извиняюсь. — Я о другом. Как ты думаешь, почему нас не поселили по отдельности, в двух Клетках? — Потому что в Доме всего лишь две Клетки и хотя бы одна должна оставаться свободной для особо буйных? — ответ для Чёрного был очевиден. — И это. А ещё поодиночке держать разрешено не дольше пары дней. А вдвоём продержать могут хоть неделю. Вот и думай устраивать здесь тренировочный зал. М-да, тут он и правда сплоховал. В изоляторе был только унитаз да раковина, так что Чёрный при ужасной вентиляции просто испортил воздух для обоих, да и лишний раз вспотел. Раз они вдвоём, то и держать их могут целую вечность, а значит, помыться и сменить одежду получится нескоро. Чёрный, повторяя позу Слепого, лёг на пол и начал смотреть на плафон, слегка моргавший мягким матовым светом. Вскоре Слепой поднялся, пошлёпал к унитазу, сел на него и зажурчал. И ведь не попросил помощи, чтобы отлить стоя. Хотя Чёрный не знал, просил ли о помощи Слепой так в Четвёртой или же всю жизнь ссал сидя, как девка. Ещё больше Чёрный удивлялся невозмутимости Слепого. Его лицо по-прежнему ничего не выражало и ладони он сложил на коленях, как ни в чём не бывало. Хотя стоило бы удивляться своему удивлению — знал же, что у Слепого стыд атрофировался ещё при рождении, не зря он в детстве хвостиком бегал за Лосем, не стесняясь, в то время как его самого ломало лишний раз улыбнуться любимому воспитателю. Слепой поднялся, вытер член краем рубашки и снова сел на своё место. После недолгого молчания Чёрный выдохнул: — Сыграем в шахматы? Слепой дёрнул головой в бок, повернул её к Чёрному и медленно кивнул. Расставив фигуры и за себя, и за Слепого, Чёрный, спрятав в кулаках две пешки разных цветов, позволил Слепому выбрать, за кого играть. Выпали белые. Игра была долгой — Слепой после каждого хода проверял пальцами положение всех фигур на доске и ходил медленно. Зато он в кои-то веки выглядел сосредоточенным, погружённым не в себя, а в игру — сквозь немытые сальные патлы проглядывал бегающий незрячий взгляд, обращённый то на Чёрного, то на плафон, то на свои руки — в общем куда угодно, только не на фигуры. Взяв конём чужого ферзя, Чёрный приободрился — игра становилась интересней. Пальцы Слепого стали постукивать по доске, а незрячий взгляд застыл на лице Чёрного. Отвлёкшись на мимолётное чувство тревоги, Чёрный лишился ладьи и пешки. Спустя час игра закончилась в ничью патом, в примерно равных условиях: фигур у Чёрного осталось меньше, но он сумел сохранить ферзя, в отличие от Слепого. — Ещё раз, — раздался его сиплый голос. Чёрному тоже хотелось второго раунда — шахматы, как и тренировки, мобилизовали его мозги. Да и делать было нечего. Так они и играли весь первый день в Клетке, прерываясь только на еду, заносимую страдавшими от похмелья Ящиками. Умывая лицо в раковине, Черный заключил, что день прошёл неплохо. В компании Слепого, но зато без шумных песен Табаки и неприязненных взглядов Сфинкса. Да и заключение в Клетке можно было смело считать почти одиночеством, если воспринимать Слепого, как мебель, годную только на то, чтобы переставлять шахматные фигуры. Хотя Чёрный соскучился по Курильщику, по их неспешным разговорам, по… Размышления Чёрного прервал тихий шлёпающий звук и шумное дыхание позади. Чёрный повернулся и посмотрел на Слепого, который достал свой член из штанов и теперь надрачивал его. Побагровевший на кончике и бледный у основания, с маленькой головкой, обильно выделявшей смазку. Ладонь Слепого с длинными пальцами словно паук скакала вдоль члена, то поглаживая, то с усилием надрачивая, то потягиваясь вниз и потирая мошонку, то вверх — сжимая в кулаке головку. Гипнотизирующее зрелище, почему-то успокаивающее своим неровным ритмом. Чёрный мотнул головой, прогоняя застилающий голову белый туман, и голова сразу же начала пухнуть от обилия вопросов. Почему он дрочил? Почему Слепой не предупредил, что ему приспичило? Почему до Чёрного с таким запозданием дошла вся неправильность происходившего? А самое главное: какого вообще хрена? Чёрный открыл рот, собираясь хоть что-то сказать, и спустя десять секунд закрыл его, так и не найдя, что именно сказать. В конце концов, Слепой всегда был самым чокнутым из всех, кого Чёрный знал. Да и найди он, что спросить, вряд ли бы дождался осмысленного ответа. Так что Чёрный выключил воду и лёг на мягкий пол, спиной к Слепому. Но хлюпающие звуки, лёгкие шлепки и утяжелённое дыхание бились о спину Чёрного, бились, падали на пол и гусеницами заползали ему под кожу, а под кожей ползли вниз — к паху, следом к яйцам и в конце — к члену, куда глупое сердце, помимо воли Чёрного, начало гнать кровь. Чужой длинный выдох вызвал зуд в скальпе. Мягкие шаги. Скрип крана. Плеск воды. Чёрный с закрытыми глазами и повернутый спиной к происходящему представлял согнутую над раковиной спину Слепого, видел, как длинный чёрный волос падает в сток и смывается вместе с белёсо-прозрачной спермой и смазкой. Скрип крана, шаги и лёгкий хлопок с почти беззвучным вздохом. Между ног пекло. Дожили. Столько лет с этим Слепым жил, кучу разного говна перевидал, и такая реакция. Раньше Чёрный воображал себе только эфемерных мужиков старше себя, а с недавнего времени ещё и Курильщика, и вот такую подставу от организма он не ожидал. Чёрный поднялся, не обращая внимания, заснул Слепой или нет, и пошлёпал к унитазу. Там он сдёрнул чуть намокшие от смазки штаны с трусами и начал надрачивать член, ненавидя его, предателя, чуть больше с каждой секундой, а оттого сжимая член сильнее привычного и даже царапая член и мошонку короткими острыми ногтями. Вместе со спермой в унитаз и руку выплеснулась вся агрессия, копившаяся, пока он слушал Слепого. В конце концов, с чего бы он ждал от Слепого элементарных правил поведения? Хотя какие правила поведения в камере, где даже нужду справлять приходится друг при друге? Чего Слепому, спрашивать, что ли, разрешения у Чёрного на подрочить? А Черному — Слепого? Хмыкнув, Чёрный смыл за собой и помыл руки в раковине, перед тем как лечь на своё быстро ставшее привычным место в метре от Слепого. И провалился в сон без сновидений как в пропасть — сон был тревожным и прерывистым. Причём, когда он просыпался, то понимал, что ночь продолжается лишь по всё ещё выключенному плафону. Внутренние часы, благодаря которым он обычно поднимался вместе с рассветом, за полтора часа до остальных, сломались. Отсутствие естественного освещения давило на грудь. Обычно это приводило, максимум, к паре дней сбитого режима после Клетки, но в прошлые разы его держали здесь одного, и не больше чем на сутки, сейчас же было неизвестно, сколько это продлится. Слепого, жившего во тьме, эта проблема не касалась. Шли дни, убывание которых Чёрный стал помечать лезвием по мягким стенам, считая приёмы пищи. Три приёма пищи, три зарубки на мягкой стене, выключение света — день закончен. Страннее всего вёл себя Слепой: со второго дня он начал мастурбировать как одержимый — не меньше шести раз в день. Из-за такой частоты Чёрный второй день ходил взвинченным, а на третий уже смотрел на занимающегося этим Слепого безо всяких эмоций. Тогда же он и спросил: — Почему ты так часто дрочишь? И Слепой сподобился ответить: — Скучно. Ожидаемый ответ. Чёрный и сам стал пару раз в день передёргивать от скуки, фантазируя о Курильщике — мысли о нём привычно вызывали приятное томление в груди и лёгкое, малозаметное чувство стыда, нестираемой плёнкой ложившееся на подсознание Чёрного. Он фантазировал о том, как раздвигал неходячие спичечные ноги Курильщика, прижимался лицом к его волосатому паху, пытался облизывать основание маленького обрезанного члена, как потом отстранялся и усаживал Курильщика на себя, пах к паху и начинал медленно тереться. После сладкого оргазма накатывал стыд за сексуальные фантазии о единственном друге в этом сумасшедшем доме. Глядя на дрочку Слепого, Чёрный почти перестал чувствовать томление, но и стыда, накатывающего после, как в случае с фантазиями о Курильщике, тоже не было. Помимо шахмат, они пытались говорить, каждый о своём. — Ты бы не выжил на Изнанке, — вдруг начал Слепой. — Там нужна вера в лучшее будущее, в то, что там у тебя есть что-то, чего нет здесь. Вот только здесь у тебя есть всё. Ходячие ноги, подвижные руки и слишком вменяемый разум. С твоими-то подавленными имперскими замашками ты бы попытался прогнуть мир под себя. Но Тот мир бы этого не простил. И однажды ты проснулся бы в болоте, где живут Василиски, попытался бы выбраться, ориентируясь по звёздам, знаю, попытался бы, но у тебя бы не получилось. Неба-то нет. И ничего нет, кроме Леса. Может, тебе бы повезло, ты добрался бы до Озера и, счастливый, попытался бы его переплыть. И потерял бы себя. Не знаю. Я не знаю, как вписать тебя в мой мир. — Вот оно как, в свой чокнутый мир сказок пытаешься меня вписать? С хрена ли, я что, туда просился? Ну давай посмотрим, что получится у меня. Ты выпускаешься, багаж знаний у тебя на нуле. Ну, разве что, — тут Чёрный задумался, пытаясь вспомнить какие-нибудь навыки у Слепого. — Ах, да, ты ж на гитаре умеешь. Вот, уже неплохо, не только попрошайкой можешь работать. Мог бы приглашать к себе учеников, думаю, сердобольные мамаши тебя с руками оторвут, особенно, если обратишься в какие-то центры для слепых и не будешь хернёй маяться. А ведь ты будешь… Чёрный ещё что-то говорил, дёргал в голове разные нити, пытался вписать в Наружность совсем не вписываемого туда Слепого. Во время монолога Чёрного Слепой, не говоря ни слова, поднялся и пошлёпал к унитазу, где и промучился с запором минут пятнадцать. Выражал ли он таким образом отношение к тому, что говорил Чёрный, или просто клал на контекст ситуации — непонятно. — Знаешь сколько времени? — Чёрный часто спрашивал, теряясь без приходивших с едой Ящиков. — Начало первого, — а Слепой всегда знал ответ. Или выдумывал его. Для Чёрного были приемлемы оба варианта. Изредка они оба начинали подобные монологи и сами же их прерывали, не ожидая ответа. Оба понимали тщетность своих попыток. Но больше всего Чёрного удивляло это странное желание вписать Слепого, на которого ему всегда было плевать, в свой мир. Неужели за эти несколько дней он успел привязаться больше, чем за тринадцать лет под одной крышей? Может быть. А может, он просто начал сходить с ума. Спасали мысли о Курильщике. Погружаясь в свои фантазии, Чёрный ненадолго забывал о Слепом под боком, а потому он стал делать это чаще. В один момент от мастурбации Чёрного отвлёк Слепой, начавший с ножом рвать обивку. С каким-то странным ожесточением и голодом — за эти дни Чёрный успел немного выучить Слепого. Дело было не в лице, а в пальцах рук, которые не жили своей жизнью, как всегда казалось Чёрному, а выражали эмоции хозяина. — Ломка за сигаретами, — понимающе произнёс Чёрный — курево кончилось вчера, на четвёртый день, а легенда Волка о зашитом в обивке изолятора блоке сигарет жила и по сей день. — Хер там, выдерживаю. По штукатурке соскучился. Передёрнув плечами, Чёрный присоединился к Слепому. До штукатурки в тот день они не добрались и продолжили со свежими силами после завтрака на шестой день. Вскоре Чёрный оставил Слепого наслаждаться его любимым лакомством и лёг в центре Клетки, уставившись на потолок. Над ним грозовыми облаками высились мысли, много разных. О том, что скоро их выпускают, а Чёрный только начал привыкать к интервальному сну. О том, что пугающе привык к шаговой доступности Слепого. О том, что стал реже думать о Курильщике. О том, какая погода снаружи. — Шахматы? — раздался голос Слепого. Чёрный передёрнул плечами и, вспомнив, что Слепой его не видит, ответил: — Да. И они играли, партия за партией. Чёрный уже выучил привычки Слепого: тот всегда любил с самого начала ходить сильными фигурами, пешками он ходил, только чтобы поскорее освободить место другим фигурам. Особенно часто он использовал ладей и ферзя. Чёрный же, напротив, любил пешек и с их помощью контролировал центр. Другие фигуры он использовал с осторожностью, всегда оставляя до эндшпиля хотя бы несколько сильных фигур в начальном положении, обычно ладью, чтобы защищать обычно так же недвижимого короля. Но всё равно часто выходило так, что Слепой к концу терял свои сильные фигуры, которые активно использовал, в то время как Чёрный терял большее количество фигур за счёт больших потерь среди пешек. Чёрный находил это забавным. Всё шло как обычно, как вдруг Слепой во время раздумий над следующим ходом расстегнул ширинку, сдвинул трусы и начал дрочить. Это было так неожиданно, что Чёрный ненароком стукнул зубами, резко сомкнув от неожиданности челюсти. Просто. Какого. Хрена. — Прямо сейчас, серьёзно? — Присоединяйся. Чёрный подумал: а что его останавливает? И совсем не ужаснулся извращённости этой мысли. Более того — ему захотелось подрочить прямо сейчас. Он уже перешёл от одного-двух раз в день в самом начале до пяти-шести раз, как Слепой. Мотив «потому что скучно» теперь казался оправдывающим буквально всё. Чёрный тоже расстегнул ширинку, достал из трусов член и начал мастурбировать. Смазка у него вытекала не так обильно, как у Слепого, так что Чёрный перегнувшись через доску мимолётно провёл рукой по члену Слепого — чтобы собрать немного смазки. Слепой громко застонал и запрокинул голову при этом. Странный. Хотя Чёрный быстро перестал обращать на Слепого внимание, сфокусировавшись на своих фантазиях. Вот он подошёл к Курильщику на коляске, гладил его по волосам, подался вперёд и медленно направил его голову к своему паху. Курильщик нервничал, сначала медленно лизал головку — Чёрный лёгкими дразнящими движениями провёл по головке члена кончиками пальцев. Немного пообвыкнув, Курильщик стал посасывать головку, прикладывая усилия, словно пытается поставить члену засос — Черный грубовато обхватил головку и тёр её, чуть проводя по ней ногтями. «Вот так, да-а». В один момент волна оргазма подхватила Чёрного, и он в последний момент подставил руку, мешая сперме выплеснуться на шахматную доску. Чёрный встал одновременно со Слепым, и они вдвоём делили для мытья рук одну раковину. — О чём думал? — раздался со стороны Слепого вопрос. — О Курильщике, — не задумываясь отвечает Чёрный. — А ты о ком? — А я, в отличие от тебя, контролирую, что говорю. «Сволочь, как он?..» Чёрный отстранился и опрокинул Слепого на пол, уселся на него сверху и прошипел в лицо: — Ты. Об этом. Не слышал. Длинный рот Слепого в болячках искривился — наверное, это ухмылка. «Ну всё. Сейчас я из него выбью…» Слепой потянулся вверх и нашёл своим ртом рот Чёрного. Сухой поцелуй — они просто прижались друг к другу губами. Чёрному хотелось двух вещей: наподдать этому сранью и укусить его губы. И Чёрный выбрал второй вариант. Первый укус был болезненным, второй — чуть мягче, и в конце концов Чёрный нашёл самого себя целующим Слепого. — Габи обожала поцелуи с языком — она считала, что это признак взрослости, — просипел Слепой. — Не хочу слышать об этой шлюхе. Но Слепой всё равно открыл рот, схватил Чёрного за голову и присосался. Изо рта неприятно разило, чужой скользкий язык был неприятно холодным и напоминал слизняка. А в голове — туман, ни о чём, кроме ощущений, думать не получалось. Чёрный с трудом отстранился: — Доиграем партию? Спустя двадцать ходов Слепой поставил мат Чёрному, и они, не сговариваясь, свернули шахматы и пошли обдирать стены. В этот раз — просто так. Чёрный чувствовал, что теперь под девизом «скучно» он сделает всё. Обдирая стены, Чёрный дошёл до места своих временных пометок. Пять рядов по три метки и шестой ряд с двумя метками. Пять дней и ещё непрожитый шестой. Зачем он вообще считал? Зачем спрашивал Слепого, который час? Разве его знание имело хоть малейшее отношение к действительности? Будто знание позволяло ему контролировать время выхода. Как наивно. Чёрный оскалился и разорвал обивку стены с метками. Следующий день они также начали с обрывания обивки Клетки и вот уже во втором месте добрались до штукатурки. Чёрный хотел оставить Слепого за его перекусом перед завтраком, как вдруг Слепой схватил его за штанину и дёрнул головой в сторону стены. У Чёрного не возникло вопросов касательно предложения Слепого. Он подошёл к стенке, отковырнул кусок штукатурки и попробовал. Зубы скрипели от дробящейся на них штукатурной пыли, рот сводило, и Чёрный с трудом глотал. Ему не понравилось, но он продолжал грызть и посасывать кусок штукатурки в руке. Рядом стоял Слепой и занимался тем же, но со штукатуркой покончил быстрее. Чёрный дотронулся свободной ладонью до локтя Слепого: — Доешь за меня? Слепой протянул руку за остатками штукатурки и быстро прикончил их. Следом он облизнул губы и сказал: — Подрочим друг другу? Должно быть приятнее, чем поодиночке. — Ладно. Они сели на пол, прижимаясь к только что ободранной стенке, приспустили штаны и потянулись друг к другу. Слепой начинал медленно: пробежался кончиками пальцев от основания до головки и обратно, в то время как Чёрный плюнул в ладонь, крепко обхватил член и начал дрочить, как себе: начиная со сжимания головки и постепенно продвигаясь вниз. Слепой прошипел: — Медленнее! И мягче. А он и не подозревал, что Слепой такой неженка. Хотя, с другой стороны, он ссыт сидя — всякого можно было ожидать. Чёрный, усмехнувшись, ослабил хватку и попросил со своей стороны: — А ты давай поактивнее. Ощущения от дрочки действительно были иные. Когда сам не контролируешь процесс, элемент неожиданности каждого нового движения придавал особую остроту. Чёрный притянул к себе Слепого и коснулся лбом его лба. Дрочить стало удобнее, а чужое несвежее дыхание и меловый запах штукатурки придавал новую, доселе неощущаемую, нотку. Чёрт, если было так приятно от дрочки почти чужого человека, какие были бы ощущения, если бы это делал тот же Курильщик? Чёрный шумно выдохнул и кончил первым, на пару секунд остановив движения. Возобновил он их, чуть ускорившись, — скорее бы Слепой уже спустил. Но дрочить пришлось ещё минут пять, прежде чем Слепой выгнул спину и кончил. Помыв вдвоём руки, они поправили одежду и уселись в центре Клетки. — Две минуты, и зайдут Ящики, — просипел Слепой. Чёрный решил проверить точность прогнозов Слепого и начал считать. Сто девятнадцать, сто восемнадцать, сто семнадцать… Чёрный лёг на спину, продолжая счёт, — его никогда за эти дни не волновало, правдивы ли предсказания Слепого о времени или нет. Но сейчас «скучно» правило балом и любое малоосмысленное действо превращалось в насущную потребность. Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, че… Скрип двери. — Погрешность: четыре секунды, — сказал Чёрный вслух. Ящики привезли на тележке завтрак, который делался где-то в другом измерении, где существовали Курильщик, Сфинкс, Табаки, Лорд. Мир, в котором раньше как будто жил он сам, но это постепенно становилось малозначимым — так давно это было. Где борьба за власть, где глупые законы… Ящики вручили им по подносу с едой и сказали, что вернутся за подносами через полчаса. На каждом были овсянка, хлеб и колбаса — это Чёрный озвучил Слепому. Ящиков совершенно не интересовало то, что Чёрный и Слепой делали с Клеткой. Не интересовало, почему половина Клетки ободрана, почему от них постоянно несёт спермой. Их ничего не интересовало, кроме того, чтобы выпить и следом — опохмелиться. Они наверняка не отчитывались перед директором Акулой или даже их воспитателем Ральфом. В первые дни Чёрный удивлялся этому, а потом перестал. Ведь это же очевидно — ему казалось, что они со Слепым теперь принадлежали иному миру, на который нельзя влиять снаружи. Эта мысль казалась Чёрному абсолютно логичной и непротиворечивой. Слепому наверняка тоже. Поев, Чёрный следил за тем, как поглощал пищу Слепой, и, дождавшись, пока последний доест, привычно потащил его к умывальнику смывать остатки каши с лица и волос — Слепой ел очень неопрятно, и смотреть на чужую грязную рожу Чёрному, ещё не растерявшему свою педантичность, было невыносимо. После завтрака они играли пару партий в шахматы и снова ложились спать на пару часиков — внутренние часы Чёрного окончательно пошли по пизде, и он теперь понимал Слепого, часто вырубавшегося до Клетки посреди дня. Казалось, что в сутках не двадцать четыре часа, а как минимум тридцать, а то и сорок — время тянулось, как начавший загустевать мёд — до пыточного медленно. Шли дни, и Чёрный со Слепым начали разговаривать. Но уже не пытались вписать в свои миры друг друга — теперь у них был один мир на двоих. Так что они разговаривали о Доме — просто чтобы не забывать, что они с ним связаны. — А почему ты раньше хотел быть вожаком? — спросил Слепой. — Не поверишь, но мне это нравилось. Ещё с детства любил руководить другими, ну да ты помнишь. — Помню, но не понимаю. Руководить кем-то — это же такой геморрой. — Говорит вожак Дома. — Да на хрен мне бы эта должность была нужна, если бы большинство её функций не сваливал бы на Сфинкса. Так в чём кайф руководить другими? — В том, что, руководя другими, ты как бы руководишь самим собой. Самообразование тоже даёт это ощущение контроля над жизнью. А ещё знатно дрочит самолюбованию. — Что дрочит самолюбованию: руководство над другими или самообразование? — Оба. — Так ты бы снова стал вожаком? — Как будто ты мне позволишь, — хмыкнул Чёрный — они же после драки друг с другом сюда и попали. — А кто тебе запрещает? Не про вожачество Дома, но что насчёт стаи? Шестой, например. Как Помпея убил, так никто там в качестве вожака и не завёлся. — В Шестую вожаком? Ну да. Хотел бы. Жаль, конечно, оставлять на вас, падальщиков, Курильщика, но он взрослый мальчик, справится. — А забирай его. Курильщика. Сфинкс и Табаки на его приручение к порядкам Дома давно уже положили хер, так что он нам не сдался. — Я же сказал: он взрослый мальчик, а не послушный телёнок. Захочет — организую ему крышу и местечко в Шестой, не захочет — останется с вами, к вашим заскокам уже привычен… Бля, как пиздато я рассуждаю: ещё даже близко не в Шестой, а уже короля из себя строю. Это на меня так призрачное кресло Помпея действует? Если начну превращаться в него — в Помпея, то бишь — пристрели меня. — Как скажешь. Слепой подполз к Чёрному и расстегнул ему ширинку. Чёрный лег на бок, зеркально повторяя позу Слепого, только вверх ногами и сам потянулся к чужой ширинке. Но на полпути он замер, почувствовав мокрый жар на члене. Оказывается, Слепой принялся ему сосать, а не дрочить. Чёрный закрыл глаза, прошептал: «Вот блядь» и, поспешно расстегнув чужую ширинку и освободив член, принялся сосать. Член Слепого был небольшим, так что было легко представить на его месте член Курильщика. Член солоно тёк на языке, и Чёрный причмокивал, глотая смазку. Словно горячее солёное мороженое. Чёрный принялся ласкать языком место сразу под головкой, прижимая член к щеке. Слепой застонал — морок с участием Курильщика исчез — и излился Чёрному в рост. Забавно — обычно Слепой проявлял выдержку во время мастурбации, а сейчас так быстро сдался. Чёрный продержался ещё несколько минут прежде чем кончить Слепому в рот. — Это круче дрочки, — просипел Чёрный. — Вот только в жопу трахаться я не собираюсь. — Да я и не предлагал. Мерзко это, трахаться в то место, из которого срёшь. — Не думал, что Курильщик может разделять противоположный взгляд на это? — Причём тут это, нет у меня шансов, он же на Рыжую дрочит. — Одно другому не мешает. По крайней мере, в моём случае. — Так ты и тем, и этим? — Угу. Разговоры мешались с взаимной дрочкой, а шахматы с минетом. Первое, второе и третье уже начало надоедать, каждый день повторял предыдущий и всё начиналось заново. Минет пока вносил некоторую сумятицу, но Чёрный уже представлял то время, когда и минет превратится в рутину. Кажется, шёл уже десятый день их заключения, когда Чёрный думал об этом, стоя над унитазом и мочась. Всё достало. И Клетка, на которой уже живого места не было, и Слепой, и Ящики, и дрочка, и шахматы, и пара книг, уже читанных-перечитанных. Наверное, хорошо, что он оставил родной сердцу «Моби Дик» в спальне, а то тошнило бы и от него тоже. Вдруг Черного хватают за член и направляют ослабшую струю под ноги. Он некоторое время смотрит себе на ноги, пока до него медленно доходит произошедшее. Какого, мать его, хрена?! Голова отключается. Чёрный, несётся за Слепым, гонимый одним желанием — придушить ублюдка. Слепой, сотворив гадость и кривя рот в ухмылке, носился по Клетке, первое время успешно избегая Чёрного. Пока не поддался. Чёрный отлично прочувствовал этот момент — когда он позволил себя поймать. Это взбесило Чёрного ещё сильней. Он изо всех сил бил левой по рёбрам, в живот, правой рукой удерживая выкручивающегося Слепого. В один момент Слепой просто потянулся вперёд и впился зубами в плечо Чёрного. Внезапная боль оглушила Чёрного, и он замер. Делать замахи кулаками теперь было неудобно, и в ответ он тоже впился зубами в торчавшее перед глазами плечо Слепого. Во рту пересохло — рубашка Слепого впитывала слюну Чёрного, — но он не ослабевал хватку. Казалось, они соревновались в том, кто прорвёт плоть и отхватит шмат человеческого мяса вместе с мешавшей зубам тканью. Чёрный правой рукой полез к Слепому в штаны, нащупал чужой член и начал его надрачивать, рассчитывая, что Слепой сейчас ослабит хватку. Но Слепой не ослабил, и сам полез в штаны Чёрного. Так они и дрочили друг другу, одновременно сомкнув зубы. Слепой, кончив, первым отпустил Чёрного: и зубами, и рукой. Чёрный на несколько лишних секунд задержал зубы на чужом плече, прежде чем отстраниться: — Я победил. — Ты победил. Так у них появилась новая игра. Каждый стремился подгадить другому или неожиданно ударить, затевая драку, где каждый бил, кусал, выворачивал. Зубы и кулаки долго болели. Дыхание сбивалось. Напряжение возросло — они перестали дрочить, разговаривать или играть в шахматы, сосредоточившись только на драках. Причём бить и кусать старались только в закрытые одеждой участки тела. Всё, о чём теперь мог думать Чёрный, — под каким предлогом предложить Слепому минет, чтобы, добравшись до чужого члена, прикусить его. Единственной прежней части рутины — обрывания обивки Клетки — не стало на двенадцатый день, когда обрывать стало нечего. В некоторых местах они настолько погрызли штукатурку, что добрались до кирпичной стены. В этот раз они оба проснулись поздно, и Слепой вдруг сразу же потянулся к Чёрному. Впервые за несколько дней они целовались, грязный запах изо рта, впитавшийся запах мочи, пота, спермы — удовольствие было смешано со всеми этими запахами, от которых зудел нос. Отвыкнув от поцелуев, Чёрный заново наслаждался ими. Приятно, почти как дрочка, от которой Чёрный тоже успел отвыкнуть. Пару прошлых раз чужой язык казался Чёрному слизняком — такой же холодный и мерзкий, но в этот раз было только удовольствие, жалящее член. И предвкушение: Чёрный не забыл о затеянной им подставе, желание прикусить чужой член обострилось вместе с желанием получить удовольствие. Пока последнее правило балом, но только пока. Чёрный перевернулся на спину и потянул Слепого лечь сверху. Грудь сдавливала тяжесть, а запах немытого тела стал острее, но было хорошо. Даже хотелось стянуть со Слепого длинную рубашку и размашисто провести языком по подмышечной впадине, слизывая кисло-горький запах. — Разденься, — просипел Чёрный. Слепой послушно стянул с себя рубашку, и Чёрный присосался к отрывшейся коже, вонявшей и горькой. Чёрный вылизывал чужую впалую грудь, на вкус солёную, пока Слепой сжимал пальцами плечи Чёрного — до боли, до синяков. Вдруг Слепой отстранился и перевернулся. Перед лицом Чёрного замаячила тощая заячья задница Слепого, в то время как сам Слепой принялся расстёгивать Чёрному ширинку. Сосать друг другу они начали почти одновременно, и за мутью пошлых мыслей до Чёрного дошла вся хитрость плана Слепого — тот наверняка разгадал его замысел, а потому, открывшись сам, заставил открыться и Чёрного. Теперь он не мог прикусить член Слепого — ведь во рту Слепого был его член. Хитро. Скрип. Оглушающий, врезавшийся в ухо иглой. Чёрный, выпустив изо рта член Слепого, повернулся. Посмотрел прямо в глаза Чёрного Ральфа. Перевёл взгляд на директора Акулу. На Ящиков с подносами завтрака. И заржал. Дальше всё было как в тумане: их заставили одеться, выволокли под руку, Слепой всё время спотыкался. В Доме отчётливо несло хлоркой. И дезодорантом. Или чем-то ещё таким, ядрёным, химическим. А может, это на контрасте того, что от них со Слепым воняло бомжатником? Директорский кабинет, сам Акула, Ральф и ещё, отчего-то, Ящер — воспитатель Шестой. — … совершенно неадекватное поведение. К тому же… А Слепой схватил Чёрного за футболку. И не отпускал. — Это была твоя идея, черт бы тебя побрал! — Вы сами поинтересовались моим мнением. Голосов было слишком много. Постепенно туман в голове исчезал, и до Чёрного начал доходить смысл чужого разговора. Оказывается, это Ральф решил задержать их так надолго в Клетке. Точнее не их, а Слепого, почему-то решив, что тот нацелился на беглецов Крысятника, с которыми у них в Самую Длинную Ночь была стычка. Полный идиот. Ральф, не Слепой. А дольше пары дней одиночка не разрешена, вот и пришлось садить их вместе. Слова Слепого о том, чего их посадили в Клетку вместе в их первый день теперь смотрелись под другим углом. Мог ли он это предвидеть? Болтовню прекратил хлопок ладонью по столу: — Хватит, мне важно знать одну вещь, — произнёс Акула, глядя на Чёрного, видимо, посчитав его из их пары со Слепым самым вменяемым. — Куда вы собирались бежать? — Бежать? — просипел Чёрный. — Мы не собирались бежать. — Ну конечно, а ход из изолятора не вы, получается, делали. А приходящие, пока вы спали, гномы! Отвечайте на вопрос, юноша. — А, вы о том, что мы обрывали стенную обивку? — ровным голосом сказал Чёрный. — Да мы просто штукатурки хотели поесть, честно. Чёрный кожей ощутил ухмылку Слепого. Но если Чёрный её ощутил, то Акула с Ральфом и Ящером её увидели. Что добавило им ещё больше вопросов. Причём все они были адресованы Чёрному, Слепого просто не замечали, чем тот неприкрыто наслаждался. — А всё-таки если бы у вас получилось сбежать. — Акула словно не услышал абсолютно правдивой причины Чёрного. — Куда бы вы пошли? Спустя час Чёрный чувствовал себя выжатым и высушенным несколько раз. Как грёбаный чернослив. Акула же, чёртов вампир, к концу разговора выглядел посвежевшим и довольным собой, несмотря на то, что ничего большего он не узнал. Под конец он завёл длинную речь, к которой Чёрный уже не прислушивался. По истечении диалога Чёрный почувствовал, что потерял что-то. То, что появилось в нём в Клетке, то, что вызывало обезличенную похоть, пренебрежение гигиеной, отупение и страх перед миром, лежащим за Клеткой. Не то чтобы он лишился чего-то хорошего, по чему Чёрный будет скучать, скорее он грустил по этой отрезанности. Он боялся того ощущения лезвия ножа, что отрезало его… безумие? — … И в конце концов, — продолжал Акула. — Особенно учитывая… происшествия в Клетке, на которое мы закроем глаза… — А что ещё случилось в Клетке? — спросил Ящер, который не присутствовал при освобождении Чёрного и Слепого… И кстати, зачем он был здесь? — Это совершенно неважно! Так вот, учитывая все обстоятельства, включая это происшествие и, конечно, вашу безобразную драку, что и стала причиной вашего наказания изолятором, мы решили разделить вас. Таким образом… И Акула объявил о переселении Чёрного в Шестую. И о том, что ему дали час на мытьё и сбор вещей. Вопроса о том, зачем здесь Ящер, у Чёрного больше не было. Так тупо. Ещё совсем недавно они со Слепым обсуждали переход Чёрного в Шестую и его становление вожаком там. И вот теперь первая часть задуманного обезумевшими разумами плана начала осуществляться. Чёрный со Слепым, так и не отпустившим футболки Чёрного, поднялись и под конвоем Ральфа и Ящера пошли в Четвёртую. Парочка Логов мялась у директорского кабинета и, увидав Чёрного со Слепым, сорвалась с места, желая донести новости об освобождении пленников раньше, чем пленники дойдут. Чёрный замедлил шаг, тем самым замедлив и вцепившегося в него Слепого. Не от великодушия к намерениям Логов, а ради себя. Мозги постепенно становились на место, память о жизни вне Клетки постепенно замещала собой память о Клетке. И Чёрному было страшно. Он словно входил в другой, малознакомый мир; похотливое безумие, правившее бал, пряталось в подкорке подсознания. В окнах первого этажа виднелся плававший в тумане двор. Под ногами змеились окурки. Коридорный свет был слабым и мигающим. Всех этих подмечаемых деталей было слишком много для Чёрного, мир которого ещё недавно был ограничен Клеткой в шесть квадратов, санузлом и легко отпарываемой стенной обивкой. Слепого же, казалось, ничего не трогало, рука, державшая Чёрного за футболку, не дрожала, не сжимала ткань с силой и, наоборот, — не держала слишком слабо. Слепой семенил, неся в пустых глазах свой мир. Он принёс его в изолятор, и он нёс его с собой сейчас. Лестница, второй этаж. Отсутствие окон в коридоре, широкие и узкие надписи на стенах, рисунки Леопарда, оплёванный пол — множество деталей прошлой жизни сдавливали голову своим обилием. Четвёртая. Чёрный окунулся в неё, как в прохладный пруд летом. Память услужливо бросалась старыми воспоминаниями, его окунуло в чувство ностальгии. Их встречали. Слепой, оторвавшийся от Чёрного, утонул в криках Табаки, потерялся рядом с огромным, по сравнению с ним, Сфинксом. Чёрный тоже словно уменьшился, пожимая руку Лэри, чувствуя хлопки по плечу Горбача и ощущая пристальный облегчённый взгляд Курильщика. — Так, дайте им глотнуть воздуха, — приказным тоном заявил Ральф. — Чего стоишь, Чёрный? У тебя пятьдесят минут, если ты не забыл. Чёрный кивнул Ральфу, хотя сильнее всего ему хотелось огреть его по голове чем-то тяжелым. Из-за его сраной паранойи Чёрный больше не чувствовал себя собой. Чёрный достал из своего ящика чистую одежду и прошёл в душевую, хотя сильнее всего хотелось говорить. Забыть о стыде и говорить о том, как прошла его жизнь — целая жизнь — в Клетке. Даже о самом стыдном и противном с участием Слепого. О том, как он начал превращаться в животное, и как этот процесс повернули вспять, вытащив его из Клетки. Теперь он чуть меньше животное, но всё ещё не человек. Чёрный скинул с себя грязную, вонявшую потом, мочой и спермой, одежду, отрегулировал температуру воды и встал под болезненно бившую в плечи и голову струю горячей воды. Было хорошо. И начали появляться более-менее связные мысли. О том, как хорошо, чётко и с минимальной погрешностью работали внутренние часы Слепого — Чёрный ведь в первое время ориентировался по ним. О том, как их сегодня спалили за взаимным минетом. И о том, что его инициировал Слепой, ровно за несколько минут до времени завтрака. Было ли это специально?.. Нет, вопрос нужно было ставить по-другому, очевидно же, что Слепой это сделал намеренно. Какова была цель Слепого? Наконец-то выбраться из Клетки? Или подтолкнуть Акулу к решению о переводе Чёрного? Мысли плавали в голове Чёрного немногочисленными овощами в обеденном супе, пока Чёрный с головы до ног намыливался хозяйственным мылом, которое в Четвёртой было за всё — и за стиральный порошок, и за мыло в душевой, и за средство для мытья посуды. Когда-то он ненавидел намыливаться им, но сейчас его окружала ледяная пустыня равнодушия, где всякое отвращение иссыхало, а принятие росло в небо цветущими кактусами. И даже мысли не разбивали дождём эту пустыню равнодушия, лишь оседая на ней утренним туманом. Чёрный не знал, что подтолкнуло Слепого на сегодняшнее, да и ему было всё равно. Главное, что не в Клетке. Чёрный выключил воду, вышел из душевой кабины и начал вытираться, бормоча себе под нос какой-то мотивчик. Он не соскучился по Четвёртой, по Курильщику разве что. А ещё ему было интересно, сможет ли он стать вожаком Шестой. И если получится, то как быстро? Голова медленно полнилась планами, амбициями, всем тем, что он позабыл, но к чему заново начал с большой скоростью привыкать. Скрип. — Чёрный? Хлопок. Чёрный обернулся и посмотрел вниз, в глаза Курильщика, катившего свою коляску по мокрому полу. Курильщик смотрел на него так, будто следил за представлением. — Ну, что случилось за те дни, что меня не было? — спросил Чёрный. — Много всего. Приезжала полиция, велись допросы, пытались выяснить, как умер Краб, искали беглецов из Крысятника. Сами Крысы без Рыжего тоже как с ума посходили за ту неделю, что он отлёживался в Могильнике. Ещё Сфинкс сходил с ума, пока вас не было. В общем, сплошное веселье, — произнёс Курильщик самым нарочито заунывным голосом. — А ты как?.. «Без меня». — Как обычно, что уж там. — Курильщик не заметил или сделал вид, что не заметил несказанного окончания фразы. — Хотя меня и удивило решение перевезти тебя в Шестую. — Мы со Слепым до этого договорились в Клетке. Мне кажется, это должно снять напряжение. И между мной и Сфинксом, и в Шестой. — Вот оно как. О чём ещё договорились? Чёрный улыбнулся и опустился на колени. Мокрая ледяная плитка обожгла их, но Чёрный не обращал на это внимания, потянувшись к креслу Курильщика, положил свои руки рядом с его и произнёс: — Прости меня. — За что? — За то, что хочу уйти отсюда. Но поверь, я не хочу тебя оставлять. Ты — мой друг. — Вот это телячьи нежности, — прыснул Курильщик — витавшее вокруг него напряжение рассеялось. — Как будто не с тобой разговариваю. — Сам в шоке. Уж прости, как будто взгляд на мир взял и перевернулся. Глаза Курильщика стали серьёзнее, он наклонился к Чёрному ближе и положил свою узкую руку на руку Чёрного: — Я знаю, тебе было тяжело. — Это пройдёт, — «Или нет». — В любом случае мы — белые вороны, помнишь? «Неважно, что мы теперь в разных стаях. Я не прекращу тебя поддерживать». Чёрному очень хотелось предложить Курильщику пойти с ним, но он знал, что не имел права. По крайней мере, пока не стал вожаком. Они смотрели друг на друга, и Чёрный не мог насмотреться. Приятное щекастое лицо с миндалевидными глазами, чуть прикрытыми длинной тёмной чёлкой, из-за чего на выходе получается этакий испытывающий взгляд исподлобья, порой выводящий из себя Табаки, потому что Курильщик чаще молчал, чем говорил. — А теперь ты не возражаешь, если я оденусь? Чёрный с большим удовольствием посмотрел бы, как глаза Курильщика вылезают из орбит, как его щёки наливаются красным, как он нервно потирает нос и прочее. Но тот не покраснел, лишь сказал короткое: «О», на мгновение опустил взгляд на пах Чёрного и ретировался. Одевшись, Чёрный вышел из душевой и чуть отодвинулся, пропустив шедшего туда Слепого, вонючего, вызывавшего омерзение и лёгкое беспокойство — старые чувства, к которым заново нужно привыкать. В отличие от чувств к Курильщику, которые остались на своём месте в мозгах Чёрного, как ни в чём не бывало. Под пристальными взглядами стаи Чёрный начал собирать вещи в свой рюкзак и большую спортивную сумку. Грязное похотливое чудовище, спрятавшись, спало на подкорке сознания. И Чёрный надеялся на то, что оно больше никогда не проснётся.