Warped and Bewitched

Так-так. Шея затекла, наклонить немного вбок – практически до хруста. Как долго это продолжалось, он сказать не мог, но порядка десяти минут как минимум исступленно глядел в одну и ту же точку. Относительно вменяемый, не выдавая себя. Довольно послушный – и законопослушный. Нерв защемило, кажется. Еще бы, посиди так, в сучий-то холод, едва ли двигаясь. Приходилось то упираться локтями в колени, то снова откидываться назад. Твердая скамья принимала не слишком бережно. По ногам шел странный зуд, похожий на судороги. А в голове… Да и лучше не знать. Северный Лондон никогда не отличался особенной безопасностью, но Доминик был, вроде как, привилегирован. Полицейская академия свою роль выполнила, вот только работу не нашла. И что же делать образованному юноше в свои золотые двадцать пять, если подкралась усталость от бессмысленных стажировок, а за квартиру, вообще-то, нужно было платить? И уже в этом месяце. Больше – на следующей неделе. Но забавно, что Доминик думал совершенно не об этом. Его как будто оно и не заботило. Вопрос: что делать? Не имея работы и целей в жизни. Накопив кучу долгов, разрушив отношения с родителями, не найдя в себе сил построить отношения с кем-либо другим. Что? Околачиваясь в северном гетто, наблюдая чертов Биг Бен раз в год? Будучи человеком без интересов, перспектив и… – Мамочка! – писк разнесся по всей детской площадке. Да, Доминик Ховард просиживал свою жизнь на детской площадке. Точнее, чуть вдалеке, и не сказать чтобы он преследовал какую-то цель. У него не было мотивов. И мыслей. И ему никогда не нравились… – Привет, Дом, – поздоровались как-то слишком участливо. Доминика одарили улыбкой, но ему тут же захотелось сплюнуть всю скопившуюся желчь. – Привет, – кивнул он ради приличия. Но, если стоило ради того же приличия спросить что-либо далее, Ховард был против диалогов. Мэри. Ну конечно. Доминик размял шею вновь, хрустнул костяшками. Удивительно, но из вредных привычек у Ховарда оказались лишь безделье и две банки пива пятничным вечером (на большее не было денег). Если бы он курил, то сейчас точно закурил бы. Знаете тот тип людей, у которых на лбу написано, что они выросли на окраине и никогда отсюда не уедут, здесь и кончив свою жизнь? Та же клейменая истина была черным по белому пропечатана – почти что выдавлена – на лице Ховарда. Мэри была такой же, только, в отличие от довольно привередливого Доминика, она наслаждалась своей жизнью. Или совсем не задумывалась об этом. Знаете, такие люди и вообще не часто думают. Мэри жила с родителями. А еще она явно была шлюхой, потому что родила в семнадцать. Кто рожает в семнадцать? И ведь было даже не известно от кого. Доминику захотелось ударить себя по лицу, потому что следующей мыслью стала та, что указала на факт: Ховард тоже мог быть отцом. Потому что он тоже трахал Мэри на той школьной вечеринке, а уже на следующее лето появилось это исчадие ада. Восьмилетнее убожество, которое упрямо пинало мяч, качалось на скрипучих качелях и истошно орало: «мамочка!». И угадайте, за кем наблюдал Доминик, сидя на своей чертовой лавке? Он не успел осознать это, но, кажется, такие вот выходки пора было прекращать. – У тебя-то все по-старому? – поинтересовалась Мэри, не спеша откликаться на крик своего сына. Она скрестила руки на груди, и Ховард вдруг обратил внимание на небольшой животик: либо девушке пора было переставать нажираться на ночь, либо она ждала второго. – А как же, – усмехнулся тот. Из двух зол он предпочел выбрать меньшую, потому что вопрос о беременности вертелся на языке, и вдруг выдал: – Как Мэтт? А Мэтт был тот самый несносный восьмилетний ублюдок, что носился на площадке. Еще он с периодичностью в пару раз в месяц топтал голубей за гаражами, кидался песком в глаза пожилым миссис и катастрофически хреново вел себя с другими детьми. Так пару лет назад малышка Анжела осталась без косичек (в прямом смысле – Мэтт их отрезал), а соседский Томас – без школьного рюкзака, потому что Мэтт его сжег. Томаса тоже пытался, но, знаете, вышло не так профессионально. И все это Доминик прочитал в одном только взгляде Мэри. А сразу после услышал во вздохе. – Даже ничего не буду говорить тебе… – Мамочка! – начали кричать истерически. – Блять, – выругалась та. Мэри закатила глаза, извинилась перед Домиником и объяснилась, что ей стоило пойти. – Да иду я, иду! – кричала она в ответ. И уже себе под нос бурчала: – Ебаное животное. И Ховард услышал это – ему осталось только рассмеяться. Черт с ней с этой Мэри. Вообще-то, ее звали Мэрилин, но так было только в паспорте. Мэрилин Беллами, если угодно. Да и с этим черт бы. И с ее Мэттом, который по правде был ебаным животным. Поднявшись со скамьи, Доминик смачно плюнул себе под ноги и в этот же момент, оглушенный очередным криком Мэтта, решительно принял: ему пора менять свою жизнь. Чтобы не закончить с какой-нибудь такой же Мэри и не наплодить парочку таких вот Мэттов. Он поднялся в квартиру, принял душ, гладко выбрил свое несвежее лицо и отправил около двадцати резюме, каждый раз торжественно обозначая себя выпускником местной полицейской академии. Только время, проведенное в качестве студента, было самым мрачным временем в жизни Ховарда. И так он и считал, убегая от прошлого и воспоминаний. Ему нужна была работа и новое занятие – Доминик отлично справится с этим и больше никогда не вспомнит о темных временах. Но если он думал, что студенчество было в его жизни адом, то ему придется слегка подождать. Потому что пройдет несколько лет и Мэттью Беллами подрастет. Проявляя все те же садистские наклонности, на которые еще в начальной школе указывали издевательства над сверстниками и животными. Не переставая все так же истерически орать, изводить мать, соседей и весь чертов северный Лондон заодно. Будет ли на его лице написано то же, что было вытатуировано на лбу у его матери, у Доминика, да и у большей части населения этого района? Этого города? Этого мира? Или Мэттью с самого детства заявил о себе? Возможно, мы никогда не узнаем. Но ничто не помешает ему разрушить пару десятков жизней.