Sunflower

Как бы там ни было, кем бы ни считали Майкрофта, а бездушным он не был. По крайней мере когда-то. Тонкая же полоска метала на безымянном пальце — не из желания отклонить навязчивых ухажёров. Когда-то, много лет назад, она была обещанием. Обещанием не бросать и быть рядом. Быть твоим якорем, что бы ни случилось. Быть твоим маленьким солнцем и принять в любом виде. Красивые слова. Каждый раз, когда он называл людей идиотами, неспособными нормально сформулировать свои мысли, она ласково улыбалась и просила быть снисходительнее. Каждый человек, шептала она, обнимая со спины, это маленькая вселенная со своим восприятием, со своей музыкой и своим языком. Просто не все научились преобразовывать свои чувства в слова, понятные остальным. Она любила книги и не всегда гналась за сюжетом. Бывало, что он окидывал взглядом страницу и рассказывал последующие действия персонажей. На это она только поднимала голову, смотрела своими зелеными глазами и говорила, что и не следила за происходящим. Атмосфера произведения была намного притягательнее. Ты только послушай… и зачитывала описания, а он садился в кресло и прикрывал глаза, погружаясь в этот временный мирок. Иногда они выходили в мир и первым делом посещали оперу. Ей было все равно, что происходило на сцене. Она просто прикрывала глаза и чувствовала. Он всегда брал места на балконе, чтобы никто не мог видеть ее такой — прекрасной, нежной, восторженной и нездешней. И без того длинная шея вытягивалась, кончик носа розовел, ресницы трепетали, а глаза прослеживали никому не видимые линии. Ты чувствуешь их? Ты видишь? Каждый звук, тон или отрезок мелодии — это линия, выплетающая причудливый узор. Они всё стремятся и стремятся в даль, несясь на нас. У каждой есть свой цвет. Каждая уникальна. Они все — порождения плоскостей и никогда не пересекутся. Слышишь виолончель? Пам. Пам. Пам. Это она. Ее линия бирюзовая и толстая, и проделывает путь, похожий на график косинуса, сдвинутого на две единицы. Она часто упоминала, что музыка напоминает графики различных функций и даже пару раз пыталась перенести его игру на бумагу, чтобы показать свой мир. Конечно, я не могу передать их объём, говорила она, заправляя за ухо выбившуюся прядь но хотя бы основной рисунок. Если бы мне предоставили возможность записать музыку, я бы это делала как кардиограмму. Правда, пришлось бы слушать несколько раз. Я же не могу разделить свой мир на несколько частей и чувствовать по кусочкам, создать свой комплекс Гольджи, не то что ты, и мельком смотрела на него, излучая восхищение и необъятное обожание Знаешь, мне даже немного жаль, что ты никогда не сможешь мыслить, как я. Ты никогда не увидишь те деревья… Чтобы показать тебе действительно красивую мелодию, мне понадобится много проволоки, краски и терпение. Как-то раз он вернулся в их квартиру, зашел на кухню заварить себе чай и увидел непередаваемое зрелище: его дорогая Sunflower в наушниках проходилась по комнате, заваленной проволокой, банками с-под акрила, и тихонько материла скрипку, прерываясь, чтобы напеть мелодию. Заметив его, она скинула наушники, поцеловала в щеку, подняв разукрашенные руки, и сказала: никогда не говори никогда. «Дерево» начиналось с медного круга в столовой, примерно на уровне плеч, а разница их роста составляла не более дюйма, и продолжалось аж до плиты. Из начального круга выходило 7 проволок, время от времени вплетенные в очередные круги, поддерживаемые треногами. «Линии музыки» были неровными, но симметричными. Они изгибались, шли волнами, некоторые отделялись и складывались в причудливые вензеля, создавая новые ветки. Каждая имела свой цвет, это скрипка, сказала она, включая музыку, слушай. Вот она играет совсем тихонько, и начала вести по тонкой проволоке, окрашенной в приглушенный розовый, а теперь, рука проследила гребень, понемногу уплотняющийся и желтеющий, начинает петь! Изначально он даже не заметил этот ненавязчивый звук, но, сосредоточившись, начал понимать, о чем идет речь. На втором плане скрипка набирала обороты, ее линия неслась вперед ступеньками и уплотнялась, пока не настал черед ее временного соло. В этом месте она стала толщиной в палец и продвигалась плавной дугой, поднявшись до уровня глаз. От нее отделялись небольшие веточки там, где извлекалось несколько звуков или резко менялась тональность. Как будто дуга двигалась слишком стремительно, и мозг не успевал менять картинку. Sunflower так и водила по «струнам», по очереди показывая звуки. Я не могу в точности объяснить, что есть что. Это просто другой язык. Его можно только чувствовать. Дай мне свою руку. Вот так, теперь обхвати синюю пальцами. Я буду тебя направлять, чтобы ты не потерялся. Иии раз! И он послушно прикрывал глаза, позволяя себя вести. Понимая, насколько это было для нее важно. Словно приоткрыть для него двери в Чертоги. Показать, как устроен ее мир. А самая красивая, как ни в чем не бывало продолжала она, после того, как все линии были прослежены не единожды, расцветает цветами. Крохотными фиолетовыми незабудками. Или оранжевыми. Например, та электроника разрослась ядовито-розовыми и никак не давала линиям протиснуться. Оргазм напоминает пионы. Он — прекрасная молчаливая музыка, расцветает зеленым, желтым и иногда голубым. Невероятно красиво. И блаженно жмурилась, поднимая лицо к потолку, словно там находился источник света, а она была величественным божеством, пожелавшим напитать себя благодатным сиянием. Когда же Майкрофт поделился своими наблюдениями, та лишь рассмеялась, посмотрела, как на самого любимого воспитанника, который подобрался к разгадке, но в конце свернул не туда, и ответила знаешь, что ты, что остальные, все вы называете меня солнечной или солнцем. Но я с этим не согласна. Уж больно я земная. Например, ты, глядя на тебя, создается ощущение, что ты не здешний. Божество, принявшее облик смертного. Шедевр, сошедший с кисти величайшего мастера. Тебе достаточно окинуть мир взглядом, чтобы знать все на свете. Замки, которые ты строишь своими заключениями, великолепны и несравненны. Ты действуешь глобально, не заботясь о деталях и тонкостях исполнения. Тебя интересует только результат. Я уверена, что со временем перед тобой преклонится вся Британия, сама того не зная, а после и остальные. Я же совсем не такая. Меня никогда не интересовало небо, а от космоса — лишь механика. Я всегда смотрела под ноги и шла потихоньку, останавливаясь у каждого куста или ветки. Время постоянно делало для меня исключения, просто исчезая. Мне интересен принцип действия, каждая деталь, каждый штрих и каждое заключение. Намного проще назвать то, что не вызывает ни одного вопроса, чем узнать, что мне непонятно. Будь я ангелом — то давно бы пала, пытаясь докопаться до сути. Мою походку не назовешь воздушной. Мои каблуки громко отмеряют шаги, оставляя четкий след. Куда комфортнее я буду себя чувствовать, рассматривая стены, чем общаясь с незнакомцами на приемах. Я люблю ягодное вино и презираю шампанское. Намного больше мне нравится чай. Я слишком непостоянна, чтобы быть солнцем и равномерно распределять тепло для каждого. Стоит мне разозлиться — и я выжгу все живое. Чтобы одаривать — нужно быть отстраненным, а во мне слишком много чувств. Я могу обидеться и спрятаться за тучами, а потом уйти на долгие годы, просто чтобы увидеть, что из этого выйдет. К тому же, я всегда следую за светом. За тем, что я считаю «светом», а ведь это может быть и тьма. Я никогда не приму твою сторону и буду сама по себе. Просто наши линии могут длительное время пересекаться. Потому что я слишком прагматична, чтобы добровольно отдать бразды правления кому-либо. Знаешь, а ведь небо такое далекое. Для меня оно настолько недоступно, что я не вижу смыла даже пытаться покорить его. Ведь все чудеса происходят здесь, на земле, у нас под ногами. Птицы, песок, зелень — все таит в себе волшебство, опутывающее наш мир своей паутиной, струнами которой мчится жизнь. Но мы не должны обманываться ее стремительным потоком и забывать наслаждаться происходящим. Для меня не существует времени. Оно стоит на месте, а глупые людишки пытаются его сдвинуть, привести в движение. Я могу часами слушать тишину и вглядываться в истории дождя. Мне нет никакого дела до «высших», уж больно меня привлекают первородные звенья. Из нас двоих солнце — это ты. Величественный, отстраненный и невероятный. Я же — прекрасный подсолнух, что с каждым днем вытягивается в высь, стремясь к источнику жизни, и в то же время вплетающий свои корни все глубже и глубже в грунт, укрепляя свою позицию. И если ты перестанешь светить, то я просто повернусь к себе подобному и отыщу союзника в нем. Я никогда не буду одинока, даже если останусь одна. Но до тех пор, пока ты присутствуешь в моей жизни — я буду смотреть на тебя каждый день, от восхода — до заката. Говоря это, она выглядела невероятно вдохновленной и полностью уверенной в сказанном. Если начало рассказывалось восторженным полушепотом, как самая любимая сказка, то конец был громким и четким, за каждым словом стояла непоколебимая убежденность. Это было похоже на клятву. Не такую, которую дают сейчас, ты же знаешь, что обещание для меня — пустой звук, ровно как и клятва. Набор букв, вселяющий уверенность в собеседника. Придерживаться их я буду только из собственных мотивов. Это была Клятва. Она была совершенно искренней и имела большое значение. В ней не было таких слов, как «обязуюсь», «согласно выше оговорённым условиям» и им подобных. Но там присутствовали вера и убежденность в сказанном.