Просьба

       Он сидит в одиночестве, наедине с навязчивыми мыслями о самоубийстве и смысле жизни. Они будто кровь на рубашке его отца, растут с невероятной скоростью, поглощают изнутри, пачкают. Руки трясутся до панички, может он уже поймал одну пока пытался привести в чувства мертвого папу, а сейчас лишь может сидеть перед ним на коленях и бездумно открывать рот с просьбой. С просьбой о помощи, ведь никого нет рядом, они одни, посреди этого леса. Он наедине со смертью, и сейчас как никогда близко к ней, ведь сердце заходится в висках в состоянии аффекта. Хотя иногда казалось, что он вовсе забыл что такое дышать. Он весь в чужой крови, смотрит жалобно на холодное лицо и молит богов о пощаде. Просит, чтобы все это оказалось сном. Что он все таки напился на свой день рождения и сейчас лишь в бреду, что он сейчас лежит в своей кровати и на утро проснется с похмельем. Все сон.       — Дилюк! Мы пришли на помощь... — раздается знакомый и крикливый голос сзади, до боли под ребрами раздражающий в этот момент, ведь...уже поздно, черт возьми. — ...с вами все впорядке? Эй!        К нему бегут со всех ног, поднимая пыль и громко бренча ненужным уже оружием. Почему? На плечо опускается теплая рука, но парень лишь одергивается в страхе и поднимает невидящие глаза на брата. Почему он не смог ничего сделать именно сейчас? Почему именно в этот момент его сковало чужой рукой и внутри скрутился комок льда? Ему страшно, что все это не сон, и что терпкая лужа крови расплывшаяся вокруг вовсе не бред, что он не сможет залить ее обратно в чужое тело.        — Помоги... — просит он глухо, одними губами, а Кэйя смотрит на него в упор, внимательно наблюдает как бледнеет чужое лицо. — ...спаси меня от этого кошмара…        Его пытаются неловко приобнять, поставить на ноги, убрать слипшуюся от пота челку с глаз, но та как назло упирается. По его лицу проходятся чужие пальцы, стирают испарину со лба, с щек, успокаивающе трут по тыльной стороне шеи. А из рук тем временем рыцари утаскивают уже бездыханное тело его отца, все испачканное, побитое и...мертвое? Но ведь можно же было еще помочь, можно было вылечить…        — Мастер Дилюк, ваш отец уже мертв, мы ничего не можем поделать... — где-то сбоку говорит один из стражей, слишком официально положив руку на сердце и кланяясь. Сейчас это раздражает больше всего, ведь парень был уверен, что что-то можно еще изменить. — Соболезную вашей утрате, но если бы не он…        — Кэйа, помоги...помоги мне... — он шепчет это в чужое плечо, сопливя его и пачкая в грязных и мерзких слезах. Как же он хочет умереть именно сейчас, именно на глазах у всех, чтобы они поняли, почувствовали...то же самое. Как же хотелось сделать что-нибудь эдакое, чтобы всем стало больно, и в первую очередь именно брату, ведь тот...просто стоял. Дилюк совсем не чувствует чужой руки на своей спине, что обнимает, удерживает его и так еле стоящего, всего трясущегося как в лихорадке. Не чувствует он и как вторая рука медленно массирует ему затылок, зарывается в волосы, слегка натягивает их, чтобы хоть на время отвлечь. Не чувствует чужого тихого шепота себе на ухо, а затем и не слышит, как его брат велит Фавониусу быстрее забрать тело и испариться отсюда. Лишь дышит гулко, тяжело, всей грудью и пытается унять подступающую панику, ведь ему до безумия хочется выхватить нож из ремня и перезать себе глотку. Прямо в чужих руках. Ведь Кэйа ничего не делает…        — Ди, ты слышишь? Пойдем домой, нам надо поговорить...ты плохо выглядишь... — его сжимают крепче, заставляя вскинуть голову и красные заплаканные глаза на брата. Чтобы его лицо исказилось в тягостной муке и брови надломились от боли, которую ему приносит чужое лицо. Кэйа улыбался, нежно, словно не было вокруг никакого кошмара и смерти не было. Словно они были бессмертными и все вокруг тоже, и поэтому эта улыбка была такой неискренней на вид. Такой пугающей.        — Ди, я не знаю, как тебе помочь, но…       Парень не может больше терпеть эту пытку, сначала тихо заскулив, а потом и вовсе зарычав, со всей силы ударил дрожащим кулаком по чужому плечу, желая отстраниться. Но его сжали еще крепче, чуть подтягивая и заставляя слегка оторвать пятки от земли. Рычание Дилюка превратилось в утробное, ведь он готов был вырваться из этой тесноты любым способом, специально ударяя каблуком носок чужой обуви. Улыбка брата чуть дрогнула, но он тем не менее не отпустил, продолжая внимательно наблюдать за тем как бьется в его руках парень. И продолжая держать, даже когда тот начал шипеть и брыкаться, пытаться расцарапать короткими ногтями чужую маску, выдрать волосы, уйти от него. Но в тесных руках, даже если по силе вы примерно равны, сделать этого как ни крути не получится, ведь пространства катастрофически мало, а развернуться на полную становится невозможным.        — Кэйа, пусти, черт возьми! Я говорю, отпусти меня, я сейчас... — в единственном голубом глазу вспыхивает огонь и руки слегка разжимаются, давая больше свободы, но полностью не отстраняясь. И в ту же секунду парень теряет ощущение реальности, ноги внезапно становятся тонкими соломинками, не держат, надламываются в коленях и тогда его снова подхватывают и прижимают к себе..        — Тебе надо успокоится и перестать думать. — шепчет ему прямо в лицо брат, медленно, четко, словно разговаривая с глухонемым. А затем мирно похлопывая по спине, отпускает вторую руку и, продолжая слегка придерживать за талию, почти что тащит к повозке. Ноги Дилюка не слушаются, ходят в разные стороны, руки непонимающе рыщут чтобы куда-то себя деть. Одна вскоре пристраивается на чужой согревающей ладони у поясницы, а другая бессильно хватается за холку Кэйи, чтобы сделать почву под ногами чуть тверже.        — Ты весь ледяной, может дать тебе съесть что-нибудь? У меня вино есть, могу дать глоточек... — его смеривают болезненным, но строгим взглядом тусклых алых глаз, но тем не менее головой не мотают. Лишь тяжело выдыхают и пытаются чуть отсесть из чужих объятий, ближе к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха. В голове было слегка мутно, она чуть подкруживалась, но в целом сейчас он чувствовал себя лучше, чем пару минут назад. Но брат тут же придвигается сам, скользя ладонями по чужой груди и чуть поглаживая судорожно сжавшийся живот, что готов был брызнуть желчью через носоглотку с минуты на минуту. Дилюк лишь немного ерзает в чужих руках, но тем не менее продолжает равнодушно мерять взглядом проплывающие деревья. Так действительно было спокойнее и даже если он отключится, то не выпадет наружу, на склизкую от дождя землю. И почему он совсем не помнит дождя? Ведь они оба насквозь мокрые, до нитки, а в памяти этот момент будто вырезали. И почему если промокли они оба, то дрожит от холода только он…? Что за странная несуразица…        — Мы скоро будем дома, тебе надо принять ванную...у тебя все в крови... — шепчет ему в шею Кэйа и, словно нечаянно скользит губами по чуть соленой коже и слегка подмазывает языком. Дилюк не чувствует ничего из того, что сделал его брат, лишь странное тепло разливается по груди, неправильное, жестокое.        Только переступив порог, его тут же толкают к стене, в очередной раз убирают с лица мокрую челку, затем чуть приглаживают, чуть проводят по шее, скользят вниз, тянутся к окровавленной рубашке. Парень пытается оттолкнуть брата, но тут же начинает терять единственную опору за спиной и перед собой, поэтому его снова крепко прижимают к стене и чужие дрожащие пальцы начинают расстегивать на одежде пуговицы. Стягивают сначала грязный жилет, потом и некогда белоснежную шелковую ткань, чуть оглаживают приподнявшиеся в страхе плечи.        — Ты мерзкий, больной ублюдок... — шипит в ответ на всего его действия Дилюк и слегка вздрагивает, когда с него начинают стягивать все измазанные в грязи брюки. Слегка обвивая за торс, его чуть приподнимают, помогая стащить их с неверных ног и лишь потом, в самом конце снимают такие же грязные ботинки. — ...только попробуй…        — Тебе надо перестать думать, Ди. Когда-нибудь это убьет тебя, — шепчет ему в самые губы Кэйа, слегка улыбается, но тут же становится серьезным, подхватывая брата за бедра и неся куда-то на руках.        — Если ты хотя бы попытаешься, то я тебя убью на месте... — скрипит раздраженно Рангвиндр, и все еще пытается отстранится, даже ценой своего тела, которое так легко может опрокинуться и упасть.        — Тише, лучше тебе поспать пару дней, тогда тебе станет легче, — напротив спокоен Кэйа, и, распахивая знакомую дверь, вваливается туда со своей нелегкой ношей, которая так и норовила соскользнуть. — Просто посиди немного в теплой водичке, я заберу тебя через часик другой…        — Я не... — пытается возразить Дилюк, но знакомая рука стягивает с него последнюю тряпку, нижнее белье, и кидает в раковину, оставляя своего брата полностью нагим.        — Быстро залезай, — пока Альберих налаживал горячую воду, парень пытается ухватится за его спину, да причем как можно незаметней, ведь он все еще оставался в сильном расстройстве чувств и тела. Но его понимающе приобнимают, а второй рукой продолжают наполнять ванную горячей водой. — Если тебе станет плохо, то позови меня,        Его едва заметно целуют в макушку и снова похлопывают по плечу, чуть подталкивая к жару воды и заставляя ступить туда ногами. И тут же оставляют одного, подавленного, надтреснутого, наедине со своей пустотой и удушающим теплом. Он сползает на колени в наполнившуюся ванную и слепо смотрит в потолок, не замечая, как все лицо покрылось липкой влагой от духоты.        Кэйа стоит за дверью, жмётся к ней горячим лбом и давит ужас в своей груди, который рвет когтями внутренности. В рубашке становится тяжело дышать, поэтому он рвет ткань, так что пуговицы разлетаются по полу, а затем молча опускается на колени. Он не может, у него внутри все дрожит, ему страшно, но...они заслуживают друг друга? Весь этот фарс, все было простым розыгрышем на публику, Дилюк вовсе не жертва, он… И от этих мыслей хочется кричать, но вместо этого руки парня ползут к паху и он резко сводит колени, зажимая ладонь между ног до скрипа на зубах. Ему страшно, страшно что в соседней комнате убийца, что его брат псих, а отец, хоть и приемный, но мертв...Руки не слушаются, вторая начинает расстегивать ширинку и ползет под нижнее белье, но тут же в страхе одергивается и Кэйа начинает кусать губы от тянущей боли внизу. Лучше бы убийцей был он, а не Дилюк. Вечно идеальный, неприступный, такой холодный, но в то же время пышет огнем на брата уж слишком часто. А сейчас...он убил их отца, чтобы занять его место, получить все наследство, доброе имя сына героя, павшего за защиту Монда и его жителей…        Ему боязно, что он сам в один момент может получить перо, но еще страшнее было любить такого человека, превозносить его во всем и стремится, как к идеалу, а потом осознать, что...убийца. Но чувства не исчезают так легко, они мучают, терзают, Кэйа возбуждается, но не перестает ругать себя, ведь у него умер отчим, а это...Сознание будто сводит в судороге, в привычной панике, ведь не раз он замечал, как его брат ведет себя странно. И можно было оправдать все, сказать что показалось, но чужое лицо в крови и просьба о помощи...Действительно ли брат просил его помочь или просто притворялся? Вечно непроницаемый, он помнит как чужое тело било мелкой дрожью у него в объятиях, как исказилось чужое лицо от ужаса, когда он все понял. А Кэйа не хотел понимать, не хотел осознавать, ему становилось от этого жутко.        Он услышал крик о помощи.       Дилюк тщетно пытался смыть с себя чужую кровь, мочалка с мылом не особо помогали, было невозможно вздохнуть, но он все кувыркался по ванной, в надежде что с него слезет наконец этот слой безумия, которое произошло с ним. Он не понимает, почему все случилось именно на его день рождения, именно когда он должен быть счастлив, все вокруг рушится. И эти люди вокруг, смотрящие с жалостью, и брат, который ведет себя странно, заботящийся как всегда, но будто сам не верящий в происходящие. Конечно, ему должно быть легче, ведь это не его родного отца убили, а Дилюка. Не он здесь жертва, а Дилюк. Но эта жалость...она пронизывала изнутри, как игла, больно. И будто навсегда. Он жертва, а это мерзко, и зубы стучат от негодования, и руки трясутся вовсе не от ужаса, а от...мерзости к самому себе. Его буду жалеть…, и поэтому он ударяет кулаком по стене, от боли трясет рукой, а затем начинает зачесывать волосы назад, потому что те снова лезли в лицо.       Через полчаса к нему стучится Кэйа, спрашивает, все ли хорошо, но в ответ получает лишь неопределенно ворчание и громкий всплеск воды. Тогда он без всякого стука заходит, вместе с полотенцем, даже не смотря в сторону моментально съежившегося брата и протягивая тряпку.        — Прости, — внезапно говорит Альберих и все таки бросает неловкий взгляд на кутающегося парня. Но получив гневную стрелу красных глаз в ответ, его слегка передергивает и он понуро спешит вернуться в коридор. — Мне нужно отойти. Я скоро…        — Можешь не возвращаться... — рявкает внезапно обретший силу в голосе Дилюк и тут же хватается за стену, потому что в глазах потемнело от резкого всплеска энергии.        — Ди... — Кэйа непроизвольно сжимает кулаки, хочет врезать по деревяшке перед собой, но лишь вцепляется себе в волосы и скатыватся вниз по двери. Ему больно, он не сможет жить с этим. И Дилюк, скрючившийся на полу и судорожно сжимающий руки в бессильной злобе на весь мир, он тоже не сможет.        Они плачут. Оба. Им холодно и страшно. Брезгливо от самих себя и они ненавидят весь мир вокруг. Их разделяет лишь тонкая стена, но они не в силах разрушить ее, ведь даже не хотят. Они просят о помощи, ведь запутались, но через пару дней состоятся похороны.