***
Два года назад они познакомились: она — Елена Васильевна Кромова, знаменитая в Союзе и за его пределами певица, и он, Жерар Лоран, скромный исполнитель чужих хитов в бистро за углом. В тот вечер она сидела в этом милом уютном местечке, отдыхая от суеты. Жерар сидел за роялем и играл Ива Монтана «Опавшие листья». Елена слушала его с закрытыми глазами, слегка откинувшись на спинку стула. В его голосе звучал этот пресловутый французский шарм, который так неосязаем, и вместе с тем так хорошо ощущаем, как запах парижской булочки. Он пел об опавших листьях, о разлучённых влюблённых, но в его голосе не было горечи. Он пел так, как будто получал от этого неимоверное удовольствие. Ох уж этот французский plaisir, очевидно, даже меланхолия без него не обходится… Между тем зазвучали заключительные аккорды. На лице у Елены появилась хулиганская улыбка, которая мгновенно превращала её из таинственной женщины в ребёнка. В её голове всплыли строки из песни «Padam, Padam» Эдит Пиаф. Девушка встаёт из-за столика и идёт к музыканту. В тот вечер она получила истинное удовольствие от выступления в уютном полуосвещённом бистро. Именно здесь она почувствовала настоящую свободу, выход за грань условностей под названием цензура, которая её откровенно тяготила. В тот вечер она коротко познакомилась с Жераром, милым, обаятельным мужчиной, они говорили с ним обо всём на свете, о детстве, о музыке, о кино. Уезжая, Елена забирала с собой новые ноты для своего репертуара, веря, что её талантливый друг-поэт напишет к ней прекрасные стихи или переведёт оригинал, убрав французские фривольности. Прошёл год, за ним другой, она практически и думать позабыла о милом Жераре, но вот он здесь, в этом концертном зале, смотрит, не отрывая взгляда, на её выступление. В груди Елены всё сжалось от странных ощущений. Она садится за рояль… Впервые в жизни певица отошла от утверждённого комиссией репертуара. Она спела «Опавшие листья»… Это было своего рода признанием в любви, о чём понимали только она и Жерар… Если в мире Бог предоставляет року право обрушиваться на головы людей, то это произошло именно в тот вечер. После выступления Елена снова с ним встретилась в уютном парижском бистро. Яркая вспышка, страсть… А может, это были просто яркие огни ночного Парижа… Всё было слишком быстро, нелепо, безрассудно, безумно… Увы, люди часто не способны дотронуться до сердца другого человека, не причинив ему при этом боль… Но в ту ночь ни он, ни она об этом не думали. Поддавшись страсти, они забыли, кажется, обо всём… Даже о том, что через несколько часов их будет ждать утро, как неизбежное заклятие… — Я не могу остаться, — прошептала она, с тоской смотря в окно, где виднелся окутанный мглой Нотр-Дам-де-Пари, — я обещала матери вернуться…***
Она уехала обратно в Союз, а он остался в Париже наедине со своей грустью… Никогда ещё его увлечение не было таким немимолётным, таким болезненным, опустошающим… Но взамен утраченному покою он обрёл дар творить… Всплески вдохновения, чем-то похожие на крики отчаяния, рвущиеся из груди, оставляли после себя новую музыку и новые стихи… В конце концов на профессиональном поприще он достиг того, о чём мечтал, вот только личная жизнь у него не удалась. Часто в воспоминаниях он возвращался к тому роковому знакомству, а у лирических героинь его песен о любви были неизменные дивные каштановые волосы, струящиеся по спине, и зелёные грустные глаза.***
Елена вернулась домой, радуясь, что её история осталась тайной. Однако после роковой поездки на неё стали обрушиваться удары один за другим. После месяца исступляющей тоски, решив, что клин клином вышибают, Елена попробовала завязать отношения со своим давним и верным воздыхателем. Однако вскоре женщина поняла, что не может обманывать ни себя, ни другого человека. Ещё через полмесяца на одной из репетиций Елена сорвала голос. Певице пришлось сделать перерыв в работе, чтобы восстановиться. Она уехала к своей матери в Крым. Дома её настиг последний удар: она была беременна. Это был настоящий шок и для неё, и для её матери. Дарья Петровна, которая тайно придерживалась православной веры, с горечью подумала, что ребёнку, рождённому вне брака, не будет хорошей жизни. Увы, бедная женщина только сейчас познала горькую истину, что матери последними узнают правду о своих дочерях. Она всегда гордилась своей девочкой, которую считала образцом чистоты, сильной натурой, устоявшей перед соблазнами богемного мира, и уж никак не ожидала, что она принесёт в подоле… А теперь ещё неизвестно, захочет ли она рожать… Однако Елена была из тех женщин, которые готовы отвечать за свои поступки и их последствия. Она не стала избавляться от ребёнка. Мать же, опасаясь, как бы она не передумала, больше и словом не попрекала её. Обе они понимали, что жизнь продолжается.***
Тёплым августовским вечером 1975 года Елена родила на свет девочку — маленькую кроху с выразительными карими глазами. Сердце Дарьи Петровны смягчилось, и она даже обрадовалась внучке. — Как думаешь назвать малышку? 30 августа, по святцам подойдёт имя Ульяна. — Ой, не люблю это имя, на одну известную фамилию похоже, — еле слышно прошептала Елена, — я назову её Елизаветой. — Почему же Елизаветой? — Имя нравится… «Луиза Лоран… Красиво бы звучало…» — подумала певица про себя, — «интересно, принесло бы ей оно такую же известность, как её матери?..»***
Елена провела в Крыму почти два года. За это время она успела восстановиться, дала даже несколько концертов. Её душа рвалась на сцену, к новым образам, новым мелодиям, и однажды она решила возобновить карьеру. В 1976 Елена вернулась в Москву, чтобы снова выступать на сцене. Её болезнь, а затем и появление ребёнка повлекли за собой много сплетен среди поклонников и коллег, однако сама Елена отказывалась говорить на эту тему. В министерстве культуры поначалу не хотели давать добро на выступления певице с подмоченной репутацией. Но потом они рассудили, что это вызовет лишний шум и недовольство среди публики, которая соскучилась по своей любимице, и дали разрешение. Однако поездки за границу для Кромовой решением министерства культуры были закрыты. На первом же своём концерте Елена исполнила песню, посвящённую матерям. Дарья Петровна видела это выступление по телевизору. Они с подругой коротали вечерок вместе, чтобы как-то развеять одиночество. — Правильно говорят, что дураком помрёшь. Сколько я прожила, а так и не поняла жизнь. Человек стоит на сцене и поёт о материнской любви с таким чувством, а сама в то же время предпочла дочери карьёру и уехала от неё, — с горечью в голосе прошептала подруге Дарья Петровна. — Не говори так, ей это решение тяжело далось. Тем более, что она себя не видит в другой профессии. И потом, она ведь не бросила малышку, в перерывах между гастролями будет её навещать… — Нина, ребёнку нужны отец и мать, а не воскресная мама и старушка со взглядами, покрывшимися ржавчиной. — Не говори так, Даша, вы поднимите её, воспитаете, некоторые дети вообще круглые сироты. Дарья Петровна только глубоко вздохнула. Её мысли возвращались к прошлому, когда она в последний раз видела своего Васеньку в далёком сорок четвёртом, когда тот, оправившись после ранения, возвращался на фронт… Уже навсегда… Он так и не увидел свою дочурку. Может, и к лучшему, что он не узнал, как всё обернулось… Дарья Петровна была далеко не глупой женщиной. Она прекрасно понимала, где у её дочери случалась связь. Маленькая Лиза чертами лица была похожа на мать, но вот глаза… Эти тёмно-карие омуты обещали сулить погибель мужскому роду своим магнетическим притяжением… Ближайшие родственники Дарьи Петровны и её покойного мужа были все как на подбор голубоглазыми или сероглазыми. Давний ухажёр Лены тоже был сероглазый, а других и не было, иначе уже всей стране бы стало известно… Значит, это произошло в Париже… Ох уж эти французы! Неужели они настолько неотразимы, что её избирательная дочь, тридцатилетняя женщина, за какой-нибудь жалкий вечер была соблазнена одним из них!.. Дарья Петровна бросила взгляд на мирно посапывающую внучку. Несчастная женщина не знала, кому возносить молитвы, чтобы Бог уберёг её и от сцены, и от французов, но дал простое женское счастье, коим были обделены и бабушка, и мать. Однако человек предполагает, а Бог располагает. Елизавете предстояло сделать судьбоносный выбор, который редко предоставляет строгая жизнь. Но там, где стоит твердыня Нотр-Дам, дано порой случаться чудесам, по крайней мере, в нашей истории.