Твердыня Notre-Dame их спаяла воедино

      — Как Ноа уходит? У нас осенью запись концепт-альбома! — команда была практически в состоянии паники. Особенно нервничали Люк Пламондон, автор либретто, и Ришар Коччьянте, автор музыки. Надо переслушивать заново все кассеты с пробами, как говорится, бороться, искать, найти и не сдаваться. Снова эта головная боль, нервы, натянутые, как тетива… Проект только-только начался, а главной исполнительницы уже нет… Где же искать достойную замену?

***

      Последний экзамен сдан, рубикон перейдён, сегодня должны объявить результаты… Обессиленная, я практически срослась с подоконником. Моя подруга Саша, наверное, выкурила уже всю пачку сигарет, а вот я так и не приобрела за годы учёбы этой пагубной привычки. Остаётся только безропотно подставлять своё бледное лицо ласковым солнечным лучам, отгоняя мысли о результатах, и думать о чём-нибудь другом. Как назло, в голову приходили лишь нисколько не утешающие строки стихотворения Хлебникова: Когда умирают кони — дышат, Когда умирают травы — сохнут, Когда умирают солнца — они гаснут, Когда умирают люди — поют песни.       Если честно, сейчас я была больше похожа на скаковую лошадь, которая побила свой рекорд и теперь лежала на траве, отчаянно ловя ртом воздух, а не на человека… Хотя бы потому, что редко пою, только наедине с собой… Моей бабушке никогда не нравилось моё пение. Не знаю почему… Но всегда, когда я дома начинала петь, она говорила мне мягко, но настойчиво, что музыка — это не моё. Милая бабушка, как ты там?..       Ну вот, мои мысли скользнули на скользкую дорожку, ведущую к воспоминаниям… Говорят, что перед глазами людей в роковые моменты проносится вся жизнь… Конечно, экзамены нельзя сравнивать с трагедиями, но для меня с моим перфекционизмом провал равносилен катастрофе, я запретила себе иметь на него право!       Но всё-таки неплохо воспользоваться кратковременной передышкой и оглянутся на пройденное за эти двадцать три года, в течение которых я топчу ногами эту грешную землю. Если бы кто-то спросил меня, как бы я могла описать свою жизнь, я бы сравнила её с большим полотном, сотканным из совершенно разных по размеру и цвету кусков.       Я родилась в прекрасном солнечном Севастополе, который люблю всей душой и по которому очень скучаю. Мне порой кажется, что самое светлое, смелое, лучшее, что во мне есть, в меня вложил мой город. Я росла этакой маленькой мечтательницей Ассолью, бегая босиком по берегу самого синего моря на свете. Но самым любимым моим местом был исторический центр. Когда я проходила по нашим батареям времён Крымской войны, у меня вставал ком в горле. Я восхищалась предками, которые ходили по этой земле, как я сейчас. И всегда, когда мне не везло, я вспоминала, какие испытания прошли эти отважные воины, и находила в себе силы воспрять духом и идти дальше.       Единственное, что омрачало моё детство — это отсутствие мамы и папы. Вернее, мать присутствовала в моей жизни, но так… Мимолётно… На экранах телевизора я её видела гораздо чаще, чем дома, она была, согласно газетам, «всесоюзно любимой певицей». Надеюсь, не очень пафосно звучит. Конечно, никаких тёплых, близких отношений у нас с ней построить не получилось. Каждый раз, когда она приезжала из Москвы после долгого отсутствия, мы как будто бы заново знакомились. Меня фактически воспитала бабушка, строгая, но добрая женщина, от которой всё время пахло свежим хлебом и ромашкой.       Летом я любила вставать рано-рано, часов в шесть, распахивать окно и убегать босиком к морю, и там, стоя на берегу, петь песни, и все о море. На людях я петь стеснялась, помня слова бабушки. Хотя сейчас мне почему-то думается, что пою я не так уж и плохо. А бабушка, вероятно, просто не хотела, чтобы я пошла по стопам матери. Но меня и не тянуло особо петь, я отдавала предпочтение танцам и рисованию.       В школу я пошла в шесть лет, звёзд с неба не хватала, училась средне, но по любимым предметам у меня были стабильно пятёрки. Особенно мне нравилось заниматься языками. Признаюсь, мама, разделяя мою любовь к французскому и английскому, не скупилась на репетиторов и регулярно сама проверяла мои знания. Мне казалось, что мать никогда не была настолько довольна своим отпрыском, как в те минуты, когда я говорила с ней по-французски. Причину я поняла только в шестнадцать лет, когда в первый раз увидела отца…       Москва, июль 1991 года. Я поступила в МГУ на филологический факультет! Меня просто распирало от гордости! Я смогу учить французский и итальянский, стать профессионалом, может, профессором. Я уже представляла себя преподавателем в больших очках, стоящей перед огромной аудиторией и рассказывающей о литературе Средних веков, о бестиариях, романах о Тристане… Да, это просто предел романтических мечтаний для юной девушки! Чуть ли не подпрыгивая, я выхожу из здания Первого Гума.       На улице меня ждали моя милая дорогая бабушка и мама, такая яркая, энергичная женщина в стильном костюме, шляпе и с длинными роскошными волосами, которые развивались на ветру. Несмотря на то, что люди меня признавали обладательницей выразительных карих глаз и таких же, как у матери, аккуратных черт лица, я не считала себя привлекательной. А рядом с матерью, этой харизматичной и изящной дамой, я, со своими двумя косичками и полным отсутствием косметики на лице, вечно в брюках и простеньких рубашках, чувствовала себя просто гадким утёнком. Я не хотела краситься и некомфортно чувствовала себя в юбках и платьях. Мамин друг-поэт как-то высказался по поводу моей внешности, правда, намного элегантнее, чем я, но суть была практически та же. Он говорил, что перед нами девочка, в которой ещё спит девушка, готовая стать женщиной. — Эк Вы хватили, Роберт Иванович, рано ей ещё женщиной становится! — сердито сказала тогда моя бабушка.       И вот тогда эти две разные и одновременно похожие друг на друга женщины испытующе смотрели на меня. Моя победоносная улыбка сказала всё. Объятия, поздравления… Однако я заметила, что бабушка чересчур нервничает, хоть и пытается это скрыть, а на щеках у мамы какой-то лихорадочный румянец. За её спиной стоял высокий мужчина лет пятидесяти. Когда я внимательней к нему пригляделась, я замерла. «У меня его глаза», — промелькнуло у меня в голове. — Helène, elle est belle! * — воскликнул мужчина, а его лицо озарила лучезарная улыбка. «Ну и лгун, » — подумала я про себя, — «какая я красавица?» — «Approche-toi, ma petite fille!»**       Тут до меня доходит, что он говорит со мной по-французски… Стоп, но что он говорит? Я же не могла неправильно понять… Он что, назвал меня дочкой?!       Между тем мужчина, всё так же улыбаясь, идёт мне навстречу, раскрывая кольцо своих объятий. Я отпрянула и крепко схватилась за руку бабушки. «Что здесь происходит?!» — Я же говорила, её подготовить надо было! — сердито проворчала моя бабушка, обнимая меня за плечи и одаривая незнакомца презрительным взглядом. Чувствуется, этот странный субъект ей не нравился так же, как и мне.       Мать и незнакомец переглянулись между собой. Сколько смущения и неловкости было в их взглядах! А ещё там, кажется, была боль, едва заметная боль, которая уже практически срослась с маской повседневности. Но я, вспыльчивый подросток с комплексом недолюбленности, тогда ещё не научилась читать в человеческих глазах… Я лишь медленно переводила взгляд с матери на мужчину и обратно. — Лизонька, — мать впервые обратилась ко мне ласково, — Лизонька, это твой отец!       Эта фраза шмякнулась мне на голову, как пласт снега с крыши! Я совершенно не понимала, что мне теперь делать! В голове пчелиным роем носились вопросы, однако я не могла выявить самый главный. «Как так могло случиться? Этот человек — мой отец? Почему он ни разу не давал о себе знать? Нет, не так, где его вообще носило все эти долбанные шестнадцать лет?! Почему объявился только сейчас?!»       Мужчина, наверное, истолковал мой ступор как смущение, поэтому ещё шире улыбнулся и подошёл вплотную: — Ne crains pas, ma chouchoute! ***       Тут я словно очнулась. Я оттолкнула мужчину от себя и отступила на несколько шагов. Внутри меня всё клокотало. — Что это значит? — я чувствовала, что во мне просыпается пантера. Правда, в тот момент я больше была похожа на разъярённого воробушка.       Мужчина замешкался. Было видно, что он не был готов к такому повороту событий. — Йа… Йа льюблью тьебья, ma petite!       В этих словах звучало столько боли, сожаления, отчаяния, но я тогда ничего этого не слышала. Я была слишком оглушена своими эмоциями и переживаниями. — Это что, водевиль какой-то? — Лиза! — шикнула на меня мама. — Мам, я всю жизнь Лиза! Что этому человеку от меня надо? — Он твой отец! — выпалила мать. Её щеки покраснели ещё больше, а на глазах выступили слёзы.       С минуту я стояла как вкопанная. Чем яснее становилась ситуация, тем сильнее я чувствовала, как моё горло душили злость и обида. — Je suis ton père, bébé, oh, quel bonheur de savoir que j'ai une fille! **** — Дочка, подойди к отцу, — настойчиво сказала мать, — я понимаю, это трудно осознать, мы всё объясним тебе! — А чего тут объяснять?! — взорвалась я, чувствуя, как пелена слёз застилает мне глаза. — Зачем он пришёл? Что он хочет? Объятий, поцелуев? Здравствуй, папочка, наконец-то я нашла тебя! Санта-Барбара, не иначе! Но жизнь — не Санта-Барбара! И ничего у нас не выйдет! Интересненькая история, столько лет не хотел меня видеть, а тут захотел вдруг… — Да пойми ты! — нетерпеливо оборвала меня мать. — Да что тут понимать?! Пусть меня в детстве и дразнили однолетки, что я дочь аиста, а наши соседки-старушки, Божии одуванчики, называли за глаза приблудой, но я была счастлива! Счастлива, что не знала этого человека! Не видела глаза того, кто меня бросил! Но нет, обязательно надо в чужую жизнь влезть и всё испортить! Не нужен он мне, столько лет без него спокойно жила! И от него мне тоже ничего не надо, мне вообще от чужих людей ничего не надо! — Лиза, он не знал о тебе…       Но я больше не хотела слушать. Помню, я развернулась и бросилась бежать в общежитие. Мы с подругой на время вступительных испытаний жили там. Сашка уже собирала вещи, чтобы уехать в Симферополь к отцу. Её никто не встречал. Родители были в разводе, вот она и разрывалась между двумя городами, Симферополем и Севастополем, ездила туда-сюда, то к одной, то к другому. Учёба для неё была своего рода спасением от семейных неудач, так же, как и у меня. Мы дружим с ней с первого класса и знаем друг друга, как облупленных, поэтому факт, что мы будем учиться вместе на одном факультете и даже в одной группе, несказанно обрадовал нас. Я врываюсь в комнату с громким всхлипом и падаю на кровать. — Мать, ты чего, нервы? — удивлённо спросила Сашка. Я ей рассказала про объявившегося отца, то и дела всхлипывая и утирая глаза рукавом. Сашка сидела рядом и поглаживала меня по спине. — Слушай, Лизи, а, может, его стоило выслушать? Может, он вообще не знал, что ты родилась? — Как это не знал? — обиженно пробурчала я. — Сама подумай! Он француз, твоя мать русская. Ты прекрасно понимаешь, что в 70-е годы было не то, что сегодня. Сейчас за границу может уехать практически кто угодно, были б деньги. А тогда всё было под строгим контролем. Помнишь, ты говорила, что твоей матери только в 1987 удалось вновь попасть во Францию. — Да… — пробурчала я. — Ну вот, — продолжила Саша, — и, возможно, она только недавно нашла его, возможно, они договорились не волновать тебя в последний год учёбы и во время экзаменов, а сказать тебе обо всём после, то есть, сейчас. Поговори с ним! Может, он действительно о тебе не знал!       Мы просидели около часа, я постепенно успокаивалась и в конце концов согласилась с подругой. Да, надо поговорить, я уже не ребёнок, чтобы бежать от проблемы, её нужно решать!       На улице меня ждали бабушка, мать и мой новоявленный отец. У всех троих были грустные и растерянные лица. Я медленно подошла к отцу: — Pardonnez — moi pour mes émotions, je ne voulais pas vous offenser, je suis prête à vous rencontrer.*****       На глазах мужчины выступили слёзы. Он хотел было меня заключить в объятия, но, очевидно, боясь снова испугать, лишь протянул мне руку. Я робко сжала его ладонь, такую большую, горячую. Так мы познакомились, пройдёт ещё немного времени, прежде чем мсье Жерар станет просто Жераром, а потом уже и папой…       В декабре 1991 года не стало СССР… Страна погрузилась в какой-то сумасшедший дом… В рок-опере «Starmania» есть песня под названием «Le monde est stone», что дословно можно перевести как «каменный мир». В словаре французского жаргона прилагательное «stone» означает «быть под влиянием наркотиков». Следовательно, название песни можно перевести как «Мир в наркотическом опьянении». Мне кажется, что тогда эта трактовка была особенно актуальна… Никто не понял, что происходит, всё катилось под откос, и в такой обстановке нужно было продолжать жить, вернее, выживать и учиться. У матери тоже музыкальная карьера пошла прахом… Отец в эти неспокойные годы регулярно приезжал ко мне и всё уговаривал уехать во Францию, но я решила закончить бакалавриат на Родине. Кроме того, я не хотела оставлять бабушку, мать и подругу.       Но в 1995 году мы с Сашкой оказываемся в Париже. Бабушка и мама отпустили меня к отцу. Мать окончательно переехала в Крым, чтобы давать там концерты. Всё-таки дома она была так же любима и популярна, как и прежде. А мы с подругой поехали начинать новую страницу нашей жизни. Кажется, только тогда я смогла ощутить что такое, эта пресловутая «человеческая комедия». Комедия, от которой хочется плакать, которая ранит сердце… Елизавета Кромова осталась там в детстве, в СССР… Появилась Луиза Лоран. И вот теперь мы с подругой окончили магистратуру в Сорбонне и ждём объявления результатов…