Правильные девочки

Кажется её жизнь так же циклична, как и история. Бросает в дрожь от сравнения. Четвертьфинала одиннадцатого сезона. Снова волнуется за участников, заламывая хрупкие пальцы. Как будто первый сезон Её жизнь так же циклична, хотя бы по тому, что Надя сидит в том же кресле, в котором она сидела восемь лет назад. Ненавидит себя за все сравнения. Верит, что эта девочка будет счастливее её. А ещё весь сезон не было на губах красной помады. Ведь один человек вытеснил всю боль, зашивая раны, собирая все осколки души воедино. Показал ей, что эта девочка достойна любви. Растопил многолетний лёд, дотронулся до души своим молчанием или же слишком сильными для неё словами. Показал ей, какую Таню она так долго прятала в себе. Этот человек сейчас стоит за кулисами. Его ждали весь сезон. Десять минут до эфира. По привычке здоровается со зрителями отдавая им всю себя. И, оступившись… падает. Жизнь циклична. Сколько людей не ходило по двенадцатому павильону, упала именно она. Снова. Как пять лет назад в полуфинале. Падая, сильно ударяется головой. Слышит крик немногочисленных зрителей и его, такое родное: — Таня! — а после пустота. Эфир перенесён. В её гримерке капельница и компресс на ноге, несколько человек в комнате: Дан, Надя, Дима и врач. Дан сидит, держа девочку за руку, верит, что она очнётся. Остальные стоят у стены. Дима не поехал домой, потому что очень добрый, потому что за столько лет эти люди стали родными. Не мог себе позволить остаться посторонним — это было ниже его моральной планки. Надя кусает губу, ибо помнит, как когда вместе шли по коридору спросила у Тины, в порядке ли она, когда та покачнулась и немного остановилась. Помнит, как на весь павильон крик зрителей и его «Таня» звучало эхом. Сама в этот момент присела в кресло, но опомнившись через минуту пошла к месту проишествия. Помнит, как фыркнула в лицо Виннику, когда тот сразу собрался и уехал, никому ничего не сказав. Осуждала его за этот поступок и бессердечность, разговаривая внутри сама с собой. Наблюдают за немой картиной трепетной нежности, иногда забывая как дышать. Она вдруг слабо сжимает его палец, пока он в очередной раз целует хрупкую ладошку и читает молитву. Реагирует, смотрит на девочку, пока та приоткрывает глаза. Океан надежды в омуты страха. Или наоборот. У них эмоции меняются слишком быстро для других людей. Приподнимает голову, осматривая гримерку и снова возвращается к его глазам. -Эфир, — произносит хрипло, разрезая тишину. -Перенесли. Как ты себя чувствуешь? -Терпимо, — а после шепотом добавляет. — Дан, я хочу домой. -Сейчас поедем, малышка. -Можно вас на минуту, перед тем, как уедите? -Да, конечно, — с надеждой смотрит на Надю и Диму, тот кивает, а она шепотом обещает, что не отойдёт от его девочки. -Тин, — её голос дрожит от беспокойства. Настолько непривычно всегда сильную, всегда яркую, всегда вдохновленную видеть её в болезненной бледности. Она реагирует на её голос через время. -Надюш, ты чего? Я в порядке, правда. Девочка, не смей себя винить за случай в коридоре. А Надя шепчет себе, что при ней не имеет права быть слабой. Что нельзя сейчас плакать. Что Тину тоже ломали в этом шоу, но не сломили ни жизнь, ни замыслы продюсеров, ни само шоу. Что как бы не было больно — вся боль и все проблемы остаются за кулисами. Так учили. Так надо. Так делают правильные девочки с синдромом отличницы. Так надо. А после можешь хоть час слёзы вытирать кулисами, бить в гримерке стёкла или кричать на улице. Всем все равно. Правильных девочек ломают. Им говорили, что большая сцена и шоу-бизнес не для них. Не для ранимых, открытых душ. Их подстраивают под правила большинства, говорят как жить и почему они не должны чувствовать. Объясняют, что плохо громко смеяться, не нельзя и не смеяться вообще, иначе ты нудная. Что плакать на сцене стыдно, даже если очень эмоциональна. Правильных девочек ломают. Бьются напролом, против всех их правил и их воспитания. Сшибают стены, диктуя вопросы в наушник. Девочки смущаются. Не желают идти против собственных моральных правил. Не желают переходить личные границы. Но голос в наушнике настойчив. Манипулируют, а правильные девочки этого все равно боятся. -Надя, — Дима дотрагивается до плеча и только тогда она замечает, что Тина ей вытирает слёзы и о чём-то шепчет. Её голос на сцене и в жизни всегда отличается. Она говорит тихо, на полушепоте. Её голос иногда совсем не ловит даже микрофон. Она в жизни говорит тихо. На сцене она живет на полную. Говорит громко — так, как запрещали в школе. Поёт, путая слова своей песни, но с душой. Со всей силой голоса. На те самые 250%, на которые учили, требуя от себя 500%. Верит словам, надписанным на ладошке больше, чем собственной памяти. А после концерта снова переходит на шёпот. Просто тишина — её стихия, ставшая ненавистной. Просто шёпотом можно сказать большее. -Плачь, девочка. Не держи в себе. Не стесняйся себя. Женщина должна поплакать. Спасибо, что спросила про мое состояние в коридоре. Когда нибудь расскажу, что это было. Правда, не вини себя в этом. -Я видела, но не помогла. Это не правильно. -Надя, услышь… в этом мире не получается правильно… к сожалению, жизнь не строится по тем правилам, которым нас учили. -Ты даже сейчас сильная, а мне страшно представить, сколько эта гримерка видела твоих слез. -Сила равна боли. Будь счастливой. Сильной быть страшно, когда ты в душе все ещё маленькая, потерявшаяся, разбитая девочка. Поверь, не надо стремиться быть сильной. -Поздно. Не получится, — Они не заметили, как Дима вышел, оставив их, просто по той причине, что был там лишним. Почувствовал, что это их разговор. На двоих. Но тут Надя с испугом посмотрела ей в глаза и добавила шепотом. — Прости пожалуйста. Я не должна была так говорить. -Прекрати, все в порядке. Ты главное будь счастлива, слышишь. Я верю, что ты будешь счастливей и даже в каждом своём несчастье. Что войдёшь в те миллионы людей, которые счастливей меня. Обязательно. Ты уже. Только не надо меня сейчас жалеть, пожалуйста. Не я сильная — судьба такая. -Тин…я уверена, я вижу, что есть тот человек, который делает тебя счастливей. Только с ним ты становишься девочкой… и это очень редко. Желаю простого счастья. Береги себя. -И как ты догадался, что я вернулся? Спасибо, Надь. Танюш, поехали? -Подожди секунду. Девочка моя, спасибо тебе. Обещай быть счастливой. -Обещаю, -кивает и скрывается за дверью. Дан присаживается рядом, заглядывая в океаническую бездну. -Вы плакали вместе? -А это видно? -Очень. Знаешь какие глубокие синие глаза, когда вы плачете? Потом объясню. Ты домой хотела, родная, — гладит её по пшеничным волосам, а после оставляет поцелуй на макушке. Такое тихое, щемящее чувство нежности. Их личное хрупкое счастье. Она кивает и он осторожно доносит её на руках до машины. Помогает сесть на заднее сиденье и уже собирается садится за руль, но девочка глазами просит остаться ещё на чуть-чуть. Находит в её океанах отражение нескончаемого беспокойства и прижимает к себе. -Тебе же сказали? Как дочка? -Все в порядке, Тань. Она не пострадала. Я больше за тебя переживал. Как нога? -Не о том спрашиваешь. Дан…- замирает, пугаясь собственной фразе. — Давай назовём малышку Надеждой? -Хочешь собственную маленькую Надю? -Очень. И она расскажет Наде лишь тогда, когда случайно пошутит про крестных. Тогда обе правильные девочки будут плакать от счастья. От такого хрупкого, нежного, но счастья.