Сердце колдуна

На полу дуло, но Гарри и не шевельнулся, чтобы хотя бы стянуть с кресла шерстяной плед и завернуться – обессиленный, он рассматривал, как блекнут на сером, давно небелёном потолке отсветы уходящего дня. Гаснут, меркнут, выцветают. Как и воспоминания, которые не хотелось помнить, но они всё равно упрямо возвращались, крутились, дробились и складывались снова, как калейдоскоп из разноцветных стёклышек. Гарри вздохнул, нащупал ладонь лежащего рядом человека и прикрыл глаза. Пусть дует, пусть дом потонет в ледяных струях дождя, пусть разрушится от порывов шквального ветра – он никуда не двинется. Всё закончилось, закончилось так, как он и не надеялся. Страшно вспоминать начало этого нелёгкого приключения. Гарри сдался на милость воспоминаниям. Ледяной пол, сквозняки, но горячие пальцы, сжимающие его безвольную руку – едва ли можно найти лучшую обстановку для воспоминаний. И Гарри сдался, отпустил бессвязные мысли и расслабился. Память, словно девятый вал, накрыла его с головой. *** — Доброе утро, тётя Петунья! Мама! — два мальчика лет по одиннадцать, громко топоча, наперегонки влетели в кухню. Более крупный Дадли нечаянно толкнул второго, и тот приложился плечом к углу. Зашипел, но не сказал ни слова, лишь потёр ушибленное место. Дадли бодро влез на стул и замер в ожидании своего завтрака: он всегда был неравнодушен к еде, поэтому ему и полагалась строго вымеренная порция. И всё равно он оставался крупным мальчиком. — Вы так себе головы порасшибаете, — пробурчал входящий за ними мужчина, глава семьи Вернон Дурсль. Огромный, как глыба, он вальяжно прошествовал к своему месту за столом, развернул утреннюю газету и углубился в чтение. Вернон Дурсль, под руководством которого исправно работала небольшая фирма по производству дрелей, мечтал быть биржевым маклером, но особой сообразительностью не обладал, что, впрочем, ему не мешало читать сводки и делать понимающий вид. — И сколько говорила, не бегайте — всё без толку! — Мать семейства, Петунья Дурсль, оторвалась от плиты, обтёрла руки полотенцем и поставила на стол две порции: Вернону и Дадли. Потом подошла к более мелкому из мальчишек, Гарри, и, задрав рукав его футболки, осмотрела место ушиба. — Синяк будет. Ох, Гарри, Гарри, соседи уже и так говорят, что мы тебя избиваем. Не хватало ещё и неприятностей с социальной службой. — Я скажу, что сам ударился! — возразил мальчик, подставляя украшенный шрамом в виде молнии лоб под поцелуй тётки. — Ведь это так и есть? — Золотое сердечко, — она любовно коснулась его лба. — С днём рождения. Иди садись завтракать, Гарри, тебе нельзя голодать. Ты слишком худенький. Весь в Лили — она тоже никак не могла поправиться. — Только добавки мне не надо! — заныл Гарри, когда перед ним появилась его порция, где еды было больше, чем у Дадли: сказано же, что нельзя голодать. Однако пока тётка отвернулась, он ловко поменял тарелки местами, свою и кузена. Дадли довольно хрюкнул и принялся уминать завтрак за обе щеки. Гарри тоже склонился над теперь уже своей, куда более умеренной порцией. Вернон опустил газету, хмыкнул на очевидный обман, но промолчал: мальчики сами разберутся, сколько кому надо. Глава семейства не жаловал диеты и в глубине души был бы не прочь, чтобы и его жена немного округлилась, но поди это скажи ей! Поскольку Петунья села за стол последней, когда мальчишки уже подбирали крошки, она, конечно же, осталась в полном неведении насчёт их мелкого мошенничества. Дети вскочили из-за стола, побросали грязные тарелки в мойку и, вразнобой поблагодарив за завтрак, поспешили прочь. — Гарри, твои подарки на столе! — На самом деле, она могла и не кричать. Братья и без того устремились в гостиную. Никто из них не мог даже усомниться, что такое событие, как день рождения, родители оставят без внимания. Подарков было немного: Гарри очень сложно налаживал отношения со сверстниками и дружил, в основном, только со своим кузеном. Но всё-таки несколько презентов от школьных приятелей он получил. В мгновение ока двое мальчишек распаковали подарки, усеяв чистый ковёр обрывками яркой бумаги. То и дело слышалось: — Смотри… — А если вот так… На самом интересном месте, когда Гарри почти вчистую лишил Дадли его армии из вновь подаренных солдатиков, в открытое окно гостиной впорхнула сова. Тисовую улицу придавило жарой, и только распахнутые настежь окна немного спасали от духоты. Мальчишки уставились на птицу, как на что-то фантастическое: совы так близко к людям предпочитали не селиться, а Литтл-Уингинг был весьма оживлённым городком. Гостья уселась на спинку стула и закричала. Гарри медленно потянулся к игрушечному пистолету, стреляющему пластмассовыми шариками, и уже собирался поразить непрошенную крикунью. — Пс-с, Гарри, смотри, у неё на лапе письмо… — у Дадли было куда лучше зрение, чем у брата. — Думаешь, даст снять? — пробормотал Гарри, понемногу поднимаясь с пола. Сова сидела неподвижно, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону и моргала огромными жёлтыми глазами. — Может, окно закрыть? — Ага, а потом маму хватит удар — ты же знаешь, как она не любит птиц. Мальчики почти беззвучно захихикали: выпрошенных на день рождения Дадли попугаев Петунья Дурсль терпела ровно три дня, а потом просто забыла закрыть клетку. Собственно, никто из мальчишек не расстроился: птицы орали с самого рассвета и не давали спать не только им, но, кажется, и соседям. Со стороны могло показаться, что сова на Гарри реагировала, как на остальную мебель, но стоило приблизиться, она тут же протянула ему лапу с письмом. Дадли присвистнул: — Да она совсем ручная. Может… Наверное, Дадли хотел попросить тётку оставить сову, но не успел даже задать вопрос: освободившись от ноши, сова тут же сорвалась и улетела, обронив на ковёр несколько перышек. — Ну, читай, что там? — Дадли и думать забыл о своих солдатиках. К тому же, проигрыш ему уже обеспечен, а проигрывать он не любил. Гарри покрутил тяжёлый конверт, который к тому же странно пах: не бумагой, а по-другому. Так веяло от новых кожаных перчаток тёти Петуньи: дорого и немного завораживающе. «Гарри Дж. Поттеру, спальня мальчиков, дом 4, Тисовая улица, Литтл-Уингинг, графство Суррей», — значилось на конверте. Гарри наклонил письмо в одну сторону, потом в другую — чернила переливались всеми оттенками зелёного, от нежного, почти прозрачного до глубокого цвета полуночной травы. — Они тебе подписали конверт в цвет глаз, — прыснул Дадли. С подачи старой кошатницы, миссис Фигг, которая не могла пройти мимо, чтобы не ухватить Гарри за подбородок узловатыми пальцами и не поразглядывать его глаза за стёклами смешных очков, это была заезженная шутка. Потому что в понимании её практически каждая деталь, начиная от белой рубашки и заканчивая курткой тёмно-болотного цвета, неизменно подчёркивало необычно яркую зелень очей Гарри. — Ага, — поддержал кузена улыбкой Гарри. — Спорим, внутри какой-то дурацкий розыгрыш? — Открывай! Гарри немного неуверенно поддел ногтем красную печать с вепрем и большой «Х». Она осталась нетронутой. — Дай сюда! — Дадли подсунул палец под клапан конверта и дёрнул. Письмо спланировало на пол неповреждённым, а кузена отбросило в сторону. Дадли сидел в углу гостиной — его волосы дымились, на лице застыло ошалелое выражение. Гарри прыснул, но поднял конверт и уже куда уверенней рванул печать. Бумага внутри оказалась такой же плотной, желтоватой и тяжёлой. Гарри вынул послание и принялся читать: — Дорогой мистер Поттер. Сим письмом уведомляем, что вы зачислены в школу Чародейства и Волшебства Хогвартс… Дадли захохотал, но его смех перебил вопль. У двери гостиной, зажав ладонью рот, стояла полотняно-бледная Петунья Дурсль. — Тётя, смотри, как меня поздравляют с днём рождения! — И Гарри протянул ей письмо. Петунья взяла его дрожащей рукой и вдруг залилась слезами. – Тётя, не плачь, ну пожалуйста, – канючил Гарри, гладя женщину по предплечью. – Это же дурацкая шутка. Я никуда не уезжаю. Петунья порывисто обняла его, продолжая всхлипывать. – Золотое сердечко, – услышали мальчики между тяжёлыми вздохами. – От судьбы разве убежишь?! Этот день рождения Гарри Поттер вспоминал, как один из лучших. И вроде бы ничего особенного: днём была прогулка в зоопарк, а вечером – чай с тортом, Дадли утащил его расстреливать чудовищ (Гарри даже помнил какого-то страшного, наполовину сгнившего вампира, с которым ему никак не удавалось совладать), дядя Вернон, пока его жена не видела, расщедрился на глоточек бренди для каждого из мальчиков. Бренди Гарри не понравился – жуткий привкус антисептика ещё долго стоял во рту, но теплота их семейных вечеров – он ни за что бы от них не отказался. Своё первое письмо Гарри хранил и даже изредка его перечитывал: оно, словно возвращало его в тот день, когда он ещё не знал, чем обернётся для него встреча с волшебным миром. Кроме письма волшебной была прогулка по Косому переулку да, пожалуй, и всё. Дальше волшебство выдохлось, словно истёк его срок годности. Хогвартс оказался огромной и немного обветшалой крепостью (похожую Гарри видел, когда ездил с классом в Шотландию), с острыми шпилями и множеством странных, а порой и совершенно необъяснимых с точки зрения логики вещей. Все эти говорящие портреты, движущиеся лестницы и летающие мётлы сводили Гарри с ума. Нет-нет, он не был каким-то слишком приземлённым, однако, прожив всю свою жизнь в обычном доме без капли магии, сложно принимал её в новом для себя мире. Настолько, что не раз и не два просился обратно, к магглам, где точно знал – он стал бы строителем. Декан его факультета, профессор МакГонагалл, хваталась за сердце и не понимала, как он мог только из-за таких мелочей отказываться от жизни, которую вели его родители. Гарри уступал уговорам, но всё равно чувствовал себя чужим в школе. Без телевизора и походов на футбол, запертый почти на год в холодном замке, где даже в спальне приходилось терпеть ещё четверых мальчишек, Гарри словно окунулся в худший свой кошмар: тётка решила, что невесть откуда свалившийся племянник ей не нужен и сдала его в приют. Даже простыни в постели источали чужой, казённый запах. Первые недели Гарри нередко вытирал с глаз предательскую влагу и еле выжимал из себя что-то отличное от «заберите меня домой, умоляю!», когда писал родным. Странными казались не только портреты и лестницы – преподаватели были под стать самой школе. Нервно хихикающий невпопад Квиррелл, яркий до рези в глазах и слегка свихнувшийся директор, загадочная и пахнущая нафталином профессор Трелони… Да разве всех перечислишь?! Особенно Гарри-первокурснику запомнился Северус Снейп, зельевар, специалист по проклятиям, преподаватель по Тёмным Искусствам и второй преподаватель Защиты От Тёмных Искусств. Личность крайне загадочная и чересчур пугающая на первый взгляд. Когда Рон, с которым знакомство состоялось ещё в поезде, шепнул, что Снейп – тёмный маг, Гарри поверил ему сразу: профессор выглядел, как настоящий чернокнижник, и вёл себя также. Монохромный, хотя больше в его внешности было чёрного, он держался особняком от остальных учителей, а смотрел так, словно готовился вынуть душу лишь одним взором. Или, по крайней мере, знал всё, о чём думает и мечтает его визави. Он мало ел за общим столом, двигался всегда стремительно и неудержимо, редко отвечал на приветствия учеников и, как чудилось Гарри, наблюдал за ним, подобно голодному зверю за своей добычей. Героем поттеровских кошмаров он, конечно, не стал, но Гарри его опасался и старательно обходил по самой широкой дуге. Наверное, поэтому он испугался, когда накануне Хэллоуина Снейп подошёл на перемене к нему, кивнул в знак приветствия и придержал за плечо, как бы показывая, что у них найдётся общая тема для беседы. Ученики шарахались от их пары, и до слуха Гарри долетало: — Попался Поттер… Наверное, за магглолюбство зачарует его… Сделает зомби… Отдаст на опыты… Заспиртует глаза… Гарри покраснел и стушевался, ему не нравилась манера учеников лезть в то, что по большому счёту их никак не касалось. И главное: говорить громко, словно все вокруг них глухие. Стыдно было перед Снейпом, пусть он и не преподавал у его курса, но всё-таки являлся одним из учителей, а, значит, как наставляла тётя Петунья, следовало выказывать ему уважение. Признаться, Снейп своим внимательным взглядом мог напугать кого угодно, но всё равно, считал Гарри, бесцеремонно обсуждать его при всех, не понижая голоса, могли лишь в волшебном мире. Как только поток учеников схлынул, Снейп подтолкнул Гарри к лестнице: — Вам лучше пойти со мной, мистер Поттер. Не волнуйтесь, ваш преподаватель Защиты знает, с кем вы. Дорога лежала в подземелья. Спускаться, да в компании страшного учителя было боязно, но ещё ужасней выдавить: «Я никуда не пойду с вами». Поэтому обмирая от накатывающейся волнами паники – Гарри не очень любил крыс, даже Коросту Рона – он переставлял враз одеревеневшие ноги и воображал мерзости, которые без сомнения ожидали впереди. Его привяжут в дальнем углу подземелий, где нет света и воздух спёртый и стылый, и забудут на пару дней, а в это время крысы начнут объедать его пальцы ног. Когда в воображении Гарри крысы принялись лакомиться его яичками, оказалось, что их путь завершён, Снейп рывком распахнул дверь и предложил войти. Комната, в которую Гарри ввалился, споткнувшись на пороге, лишь после того, как Снейп раздражённо подтолкнул его в спину, ничем не напоминала казематы или пыточную – скорее уютную гостиную, как у директора или профессора МакГонагалл. Даже странно, что в подземелье могла существовать подобная комната. Живой огонь враз заставил окоченевшего от страха мальчика расслабиться и занять предложенное жестом кресло. Снейп не сел в другое, он подтянул к ногам Гарри смешной коричневый пуфик, похожий на большой бархатный мяч, обшитый золотым шнуром, и умостился на нём. Мальчик смутился: Снейп смотрел на него снизу верх и, кажется, не испытывал по этому поводу никаких неудобств. — Постарайтесь не моргать, — предупредил он и начал светить в глаза Гарри неярким Люмосом. Впрочем, даже от такого света глаза мальчика немилосердно заслезились, хотя сам он всеми силами старался выполнять повеление Снейпа. Кстати, это была вторая причина, по которой Снейпа не любили: его голос. Нет, сам голос был красив, не высокий и не слишком низкий, но повелительные нотки действовали на людей гипнотически: было сложно не поддаться приказам, отданным им. Если бы он родился животным, то без сомнения удавом, от которого приходили в восторг все окрестные кролики. Сам Гарри представлял себя кроликом: и за любовь к моркови и яблокам, и за беспрекословное подчинение этому уверенному голосу – в животе сладко сжималось при малейшем звуке, вышедшем из снейповского горла. — Как я и думал – ничего сверхъестественного, — наконец сказал Снейп после всех манипуляций. Он заставлял Гарри смотреть на предметы в комнате и описывать их. Странно, он совершенно не злился, когда его ученик видел что-то не так, как было на самом деле. — Сейчас проверим, нет ли у вас, мистер Поттер, аллергии и можно назначать лечение. Гарри успел прикусить язык: вроде бы он ничем не болел, а на зрение никому никогда, кроме Рона, не жаловался, но уголки его губ как-то сами собой поползли вверх. От улыбки Снейп не стал добрее, он, вроде бы, её даже не заметил, нанёс на кожу поттеровского предплечья несколько зелий и потребовал посидеть тихо один час. Гарри притих в кресле, смотрел, как профессор проверяет работы, и как забавно прыгает кончик его пера — словно марионетка на ниточках. Иногда Снейп поднимал на него глаза и, натыкаясь на внимательный взгляд мальчика, хмурился ещё больше, а Гарри смущённо улыбался, как учила его тётя. «Улыбка никому не повредила», — говорила она и, подставляя радостное лицо летнему солнцу, не обращала внимания на чуть ли не лопающегося от ярости господина, которому они с Дадли нечаянно уронили на вычищенный ботинок рожок с мороженым. Снейп, вероятно, тоже не находил что сказать улыбчивому мальчику, который к тому же сидел спокойно и не просился даже в туалет, куда, на самом деле, ему хотелось. — Подойдите сюда, мистер Поттер, — Гарри сполз с кресла и приблизился к учительскому столу, едва заставляя себя. Чем ближе становилось бледное лицо в рамке чёрных волос и с глазами-колодцами, тем менее удачной ему представлялась мысль, что стоит трогать его и без того неважное зрение. Уже позже, когда у мира оказалось гораздо больше нюансов, чем виделось ему через очки, а улыбок, подаренных Снейпу, стало на одну, но самую искреннюю, больше, Гарри почувствовал себя заново рождённым и просил Рона и соседей по спальне не называть Снейпа ублюдком и старой летучей мышью. Гарри не перестал совсем его бояться, но профессор стал немного симпатичнее для него. Конечно, не одной улыбкой Гарри хотел вознаградить Снейпа, но пожалел прежде, чем успел договорить о деньгах даже первую фразу. Профессор достаточно резко высказался в духе: «Поттер, вы – полный идиот, если думаете купить такого профессионала, как я». Больше Гарри и не пытался, лишь не мог нарадоваться этой помощи – на тренировках по полётам ему несколько раз срывало ветром очки с носа и возвращаться на землю приходилось вслепую. Жизнь в волшебном мире не была праздником: война в самом разгаре, непривычные традиции и разделение на чистокровных и не очень — всё это сбивало с толку и учиться приходилось ещё больше. К тому же Гарри сильно мешала известность: его постоянно преследовали какие-то незнакомцы, пытались выспросить что-то о ночи, которая его и прославила, и смотрели не так уже уважительно, когда оказывалось: события полностью стёрлись из его памяти — странно было бы, если бы полуторагодовалый малыш запомнил всё до мельчайших подробностей. Но, как оказалось, бывают вещи и похуже докучливых незнакомцев. Впервые столкнувшись со смертью, Гарри разлюбил волшебный мир навсегда. Да, маги или магглы, а люди всё равно умирали, но пропагандируя превосходство над магглами, волшебники не смогли победить смерть, а наоборот изобрели более совершенные заклинания. Впервые столкнувшись с Непростительными, Гарри приобрёл стойкую неприязнь к праздникам, на волшебство которых даже всего лишь намекалось. Приходя в себя после смерти Квиррелла, Гарри нашёл свой единственный надёжный якорь – его настоящая семья: тётя Петунья, дядя Вернон и брат Дадли, помощник во всех проказах и проделках. Он вернётся к ним, закончит эту дурацкую школу и вернётся. Эта мантра действовала без сбоев и на первом курсе, и на пятом. Однако глядя, как Сириус, сжимая в объятиях Беллатрису Лестрейдж, падает за Вуаль, Гарри понял, что это ненадолго — вокруг него все умирали. Он, конечно, ужаснулся своей мысли позже, но посмеяться над своими страхами не успел – его вызвали к директору. Незажившие раны напоминали о себе на каждом шагу: стекло времени изрезало ему руки и лицо; но душа болела сильнее. Кабинет Дамблдора был под стать своему хозяину: такой же сумасшедший и нелогичный. Стен не видно из-за портретов, кресла и стулья захламлены свитками и книгами, на столиках крутятся и пищат приборчики неизвестного назначения. Директор почти потерялся за горой пергаментов, и Гарри почему-то решил, что он чем-то сильно расстроен. Дамблдор скинул со стола часть свитков и наколдовал чая с бисквитами. А потом усадил Гарри в трансфигурированное кресло, заняв такое же рядом, он вдруг разрыдался. — Их больше нет, — сказал он, глотая всхлипы. — Над домом была метка Пожирателей.