Продолжение сериала

Друзья, нас выбрала судьба И смелым духом наградила, Команда наша чтоб шутя Себе все волны подчинила! Пусть каждый варвар и пират, Для нас врагом побыть дерзнувший, Иль отступить решит назад, Иль мир познает затонувший! Пусть гром ревет и непослушно В штормах ведет себя штурвал, — Мы презираем малодушных И тех, кто ввек не рисковал! Пускай скрепит, трещит рангоут От грозной бури затяжной, Пусть ветры в парусах завоют, — Мы вступим с ураганом в бой! И нашу жажду приключений Лишь смерть сумеет утолить, И снова к новым горизонтам Врагам назло желаем плыть! — Сняться со швартовых! — Раздался твердый приказ на борту «Номада» после того, как груз был перенесен на него и корабль был готов к отплытию. Обнаженные жилистые руки моряков, работавших на пристани, быстро освободили кнехты от обвивших их швартовов и перебросили по одному на нос и корму судна. — Поднять якорь! — Последовал новый указ, и несколько матросов поспешили на помощь к другим на корме, чтобы наконец дать свободу застоявшемуся кораблю предаться воле ветра. После последнего распоряжения капитана поднять паруса заскрипели тали, и через некоторое время перед грот-мачтой распустилось чистое тугое полотно, и «Номад» осторожно и медленно оттянулся от берега. Когда позади уже осталось почти три кабельтова и можно было не опасаться столкновения с другими судами, подняли второй парус — на бизани, и корабль на своих белых крыльях полетел по зыби морской купели со скоростью десяти узлов. Воздух был настолько прозрачен, что земля, остававшаяся позади, по мере удаления от нее судна, открывала для стоящих на палубе все новые и новые детали. Теплое светило было еще достаточно высоко, чтобы позволить матросу на смотровой площадке снять серый тюрбан с его почти лысой головы. Судя по тому, как уверенно он держался на высоте, еще и имея навык при этом смотреть в магноскоп Фаруза, наблюдая за поведением волн, становилось ясно, что в море он уже не новичок, а, может, ранние морщины и были следствием волнительных событий, подстерегающих моряков в их стихии на каждом шагу. Но лицо матроса не выглядело измученным, наоборот, оно, как и ясные лучи, источало радость. Каждый его взгляд в морскую даль был наполнен умиротворением и спокойствием. Он счастливо следил за беспечными чайками, оживляющими эти безбрежные просторы, со стороны которых слышались то крики, то пронзительный визг. Выныривая из воды с добычей, они разбрасывали искрящиеся капли друг на друга, а знойный ветер осушал их перья, будто пытался подарить им такую же легкость, которой обладает и сам. Голубой свод, в открытом море похожий на купол, защищающий этот уголок земли от всяких бед, не омрачала ни одна тучка, и даже легкое пушистое облачко, казалось, боялось коснуться его чистоты. От романтической красоты этих широт дух человеческий, избавивших от вещественных пут, своевольно погружается в мир грез и неохотно возвращается из него, когда кто-то решает прервать это благостное мечтание. Синдбад задал курс оставшимся на палубе матросам и оставил Дубара за главного, а сам решил остаться немного наедине в своей душной, но зато пустой каюте. Прошедшие события произвели на его сердце слишком сильное впечатление, что в последние минуты ему даже стало трудно натягивать улыбку. Но капитан не желал обременять всех своими переживаниями и заставлять концентрировать внимание на себе. Он спустился в кают-компанию, невольно бросив безразличный взгляд на стол, где на краю стояла шкатулка. Та самая шкатулка, которую Дубар всегда и везде носил в своей котомке, если они оставались ночевать не на корабле. Он прятал ее ото всех и даже Синдбаду не раскрывал ее содержимого. Никогда моряка нельзя было застать с этим открытым хранилищем каких-то ценных секретных вещей. Несмотря на таинственность, которой был овеян этот предмет, Синдбад никогда не стремился шкатулку взломать, и даже сейчас, подвергаемый новому искушению, он понимал, что нужно вернуть ее на место, пока кто-нибудь другой, более нечестивый, не заинтересовался ею. Синдбад взялся за крышку так бережно, как будто эта вещь была дорога не Дубару, а ему, и только успел поднять шкатулку со стола, как ее нижняя часть повисла на петле, и оттуда на шершавый пол свалился свиток и пара каких-то свернутых желтовато-коричневых листов, у которых от старости потрепались углы. Капитан поднял все, посмотрел на дверь с палубы и, убедившись в том, что никто не войдет к нему, развернул два изъеденных временем листа. На них было написано что-то витиеватым почерком на не понятном ему языке, поэтому Синдбад сразу вернул эти листы обратно. Свиток, который моряк держал в другой руке, сразу приманил внимание капитана к одному из углов, в котором выделялась надпись тем же аккуратным причудливым почерком, только на этот раз Синдбад понял то единственное арабское слово, которое внезапно привело его в недоумение. Его взгляд приковался к одному месту, будто там было не слова, а дата его смерти. Прочитав: «Мама. 02.09.913», Синдбад боялся развернуть свиток, зная, что там будет портрет матери. Капитан не понимал, что за чувство обуздало его, ведь это всего лишь изображение. Которое он увидит впервые в жизни. Он не понимал, почему медлит. Руки сковало внутреннее волнение, но моряк сумел его перебороть. Перед его глазами медленно возник портрет женщины, знакомой ему… По сегодняшнему дню. Синдбад обомлел. Охваченный неожиданным удивлением, он перестал ощущать себя в этом мире. Моряку казалось, что какой-то сон втягивает его в свое владение, и он уже не понимает, стоит ли, сидит или лежит. Он перестал чувствовать пол под ногами, усталость и вообще все телесные ощущения. Ведь только сейчас Синдбад познал истинное значение фраз о том, что материнская любовь безгранична. Познал сердцем, а не своим холодным разумом, который все эти годы не позволял ему воспринимать без равнодушия чьи-то рассказы о жертвах родителей ради детей. Только сейчас Синдбад почувствовал себя осиротевшим, и только сейчас он, может, не в той степени, как Дубар когда-то, ощутил тяжесть необратимой потери. Всю жизнь он жил по своей воле, довольствовался своими достижениями и был уверен, что самодостаточен, а теперь его мучит совесть из-за того, что в детстве и юности он безрассудно относился к просьбам брата сделать что-то или чему-то научиться, потому что так хотела их мать. Синдбад чувствовал себя недостойным сыном, и чем дальше он занимался самокопанием, тем более сильным становилось это ощущение. Ему казалось, что его сердце, закаленное горнилом жизни, уже не способно испытывать переживания от давних бед, но он ошибался. Давний удар судьбы, перенесенный им еще в несознательном возрасте, словно был пережит еще раз, только теперь уже осмысленно. Глубокий вдох, который Синдбад неумышленно сделал от недостатка воздуха, вернул его из размышлений, и капитан поспешил снова наверх. Основная работа там была завершена, и занятие каждого матроса приняло размеренный темп. Дубар, Брин, Фаруз и Ронгар стояли у борта, недалеко от кормы, так, что капитан, поднявшись на палубу, сразу нашел свою команду. По его озабоченному лицу все поняли, что что-то случилось. Улыбки от шуток, так осчастливившие их, мгновенно исчезли. Синдбад остановился перед Дубаром, испытующе смотря в его вопросительный взгляд. — Мала — наша мать? — ошеломил брата внезапным вопросом капитан. Все застыли в изумлении, ожидая ответа от Дубара, но тот только печально кивнул и отпустил взгляд, одновременно с этим увидев хорошо знакомый свиток в руке Синдбада. — И ты молчал? — заглядывая в глаза брата, разочарованно спросил капитан. — Откуда ты это взял? — Дубар с легкостью вытянул свиток из обессиленных пальцев Синдбада. — Это выпало из твоей шкатулки, она оказалась незакрытой, — все еще неотступно терзая брата напряженным взглядом, ответил капитан. — Как она могла остаться незакрытой? — с таким возмущением, будто Синдбад сам взломал ее, произнес Дубар. — Почему ты мне не рассказал ничего сразу, я не понимаю? — Не рассказал? Я думал, что ты уже все знаешь, Синдбад. — Знаю? Откуда? — Разве Мала ничего не сказала тебе? — более спокойным от удивления голосом спросил Дубар. Синдбад отчаянно вздохнул и закрыл глаза, а потом тихо продолжил: — Она уничтожила Скретча, чтобы спасти нас… Подождите, — осененный новым пылом чувств, он пробежал глазами по тревожным лицам членов его команды, — а что тогда с Мейв? Ведь это она привела меня туда. — Мейв? — переспросил Фаруз. — Да, Мейв, я точно это знаю. Когда я вошел в город, я увидел девушку. Она обернулась, и я понял, что это Мейв, потом она закричала, что ей нужна помощь, и побежала вперед. Но я уверен, что это была Мейв, потому что она оборачивалась еще несколько раз, и я видел ее лицо. А потом она исчезла за той самой дверью. Я вошел туда же, но никого, кроме Скретча, там не было. И он мне сказал: либо я ухожу и навсегда теряю Мейв, либо он дает мне возможность спасти ее. — Скретч дает возможности спасти? — усмехнулся Фаруз, на что в ответ Синдбад бросил недовольный взгляд. — Я должен был остановить Малу, это я должен был погибнуть, чтобы Мейв осталась жива. — Синдбад, не говори так. Ты не понимаешь, Скретч — дьявол, ему нужно только, чтобы ты поддался его обману, а он получил твою душу, — успокаивающим ласковым голосом произнесла Брин. — Нет, это ты не понимаешь! Может быть, ты в жизни никого не теряла или не любила? — повысив тон, заявил капитан. — Ты сдурел что ли? — с силой толкнув брата в плечо, что Синдбад едва удержался на ногах, высказал Дубар. — Что ты несешь? Сколько раз ты уже встречался с этим Скретчем, а все пень пнем. Мейв жива. Если бы что-то случилось, нам бы сообщил об этом Дим-Дим. Брин стояла в растерянности, боясь закрыть веки, потому что чувствовала как слезы наполнили ее глаза, но в то же время она не хотела, чтобы кто-то видел, что обида настолько глубоко пронзила ее. Она не хотела показывать свою слабость, но одна предательская слеза выдала ее. — Брин, — приблизившись к девушке и положив ладонь на ее плечо, тихо произнес ученый. — Все хорошо, Фаруз, мне просто солнце в глаза светит, — вытирая рукой слезы и робко улыбаясь, ответила девушка. Синдбад посмотрел на нее, а Брин случайно подняла мокрые глаза на него, и в смятении из-за того, что капитан все понял и она впервые оказалась перед всеми в таком состоянии, девушка хотела убежать в свою каюту и там лить безудержные слезы украдкой. Брин успела сделать шаг, как рука Синдбада нежно остановила ее, потом капитан, взяв ее ладони в свои, преградил ей путь, забегав от беспокойства по ее лицу и наблюдая за тем, как ее щеки наливаются алой краской. Дубар, Фаруз и Ронгар бесшумно оставили их, поняв намерение Синдбада. Брин смотрела в пол, ненастойчиво пытаясь освободиться от теплых прикосновений рук Синдбада. — Прости меня, Брин, пожалуйста, прости меня, — прошептал он девушке на ухо, обнимая ее. — Я не обижаюсь, Синдбад, — слабым от потрясения голосом ответила Брин. Она боялась положить дрожащие ладони капитану на спину и поэтому лишь слегка касалась ее. — Я не знаю, что овладело мною в тот момент. Я не хотел причинять тебе боль. Прости меня! — Все хорошо, Синдбад, не переживай, — сказала она, отстраняясь от объятий. Искренность его слов, которую она почувствовала в его голосе, осушила ее слезы. Синдбад отпустил ее и едва заметно закивал. Брин улыбнулась ему, чтобы убедить капитана, что она не держит на него зла, но она сама ощутила, что в ее улыбке промелькнула искра печали. Синдбад проводил ее взглядом и провел ладонями по лицу, мысленно гневаясь на себя за свою несдержанность. Прошло немного времени. Тихо таял день в небесах, окрашенных вечерней лазурью. «Номад» шел вдоль берегов, сплошь покрытых раскидистыми кокосовыми пальмами, потому что там пролегал его фарватер. Бриз стих, и море заснуло в неподходящий момент, когда его течение сносило судно с безопасного пути на мель. Синдбад отдал приказ бросить якорь и подождать немного, пока снова не поднимется ветер. Крупные свежие плоды так и манили стоявших на палубе матросов, но капитан отказал их просьбе выдать им шлюпку и отправиться на сушу, потому что он знал, что это грозит закончиться потерей вспомогательного судна и части экипажа. Вскоре паруса «Номада» снова надулись, и он смог продолжить плавание. На верхней палубе управление кораблем осуществляли три вахтенных матроса: один стоял у руля, другой — на смотровой площадке, третий — на носу. Лениво тянулась кильватерная линия и кроме тихого ее плеска ничего не было слышно. Кормчий усталыми глазами смотрел то в морскую даль, то — с грустью на берег, будто прощаясь с берегами перед далеким плаванием, но внезапно он вздрогнул, резко вдохнув последний поток воздуха и без чувств свалился на румпель, что корабль резко тряхнуло, потом сильно накренило, что весь корпус затрещал от напряжения. В этот момент матрос на мачтовой площадке опрокинулся, перелетев через невысокие перила, но успел ухватиться за первый попавшийся в руки трос и повис на вантах. Когда бездыханное тело матроса соскользнуло с руля, судно снова восстановило равновесное положение. — На аборда-а-аж! — протянул оглушительный хриплый голос за кормой «Номада», после чего за его фальшборт зацепился рог якоря, перекинутого с одной шлюпки, а еще через несколько секунд по тросу от якоря стали немедля взбираться ретивые разбойники в ветхих и запачканных землей и травой одеждах. На палубе для них появилось вооруженное сопротивление. Экипаж «Номада» бросился навстречу врагам, жаждая обуздать их ярость. Матрос, стоявший на носу, бросился в воду и поплыл к берегу. Два матроса, которым первыми удалось нелюбезно встретить пиратов, пали жертвами их зверства. После этого две противоборствующие стороны устремились друг на друга с неистовством. Синдбад проворно парировал атаки одновременно двух пиратов. Дубар схватил на палубе алебарду и стал пронзать ею врагов, сбрасывая поверженных за борт. Ронгар отражал нападения ножами, но состав неприятеля был укомплектован такими отъявленными головорезами, что иногда они даже не обращали внимания на впившийся в руку клинок и продолжали атаковать. Иногда Ронгар промахивался и одна такая оплошность привела к порезу предплечья. Когда ножи закончились, он схватил пиратскую саблю и приготовился смывать с нее ржу этим отчаянным предприятием. Брин и Фаруз сначала находились рядом, чтобы подоспеть на помощь друг другу, пока обстоятельства битвы не разделили их. Бедный ученый через некоторое время оказался слишком измотан для отвращения атаки. Вопиющая жестокость противника свалила его с ног, что он уже протер себе дыры на штанах. Один разбойник замахнулся над ним саблей, что та со свистом прорезала воздух, но не ранила отпрянувшего Фаруза, потом кулак этого же противника встретился с его лицом, и когда ученый упал, сабля вознеслась над ним, но Брин подоспела и ударила мечом спину пирата. За это один из его компаньонов, которые почти уже все лежа заполонили настил палубы, намерился лишить ее жизни со спины, но девушка услышала твердый топот позади себя и в момент, чуть не ставший для нее роковым, отбежала. Клинок длинного меча глубоко вонзился в настил палубы так, что оказался зажатым между двумя досками. Разбойник не стал тратить на него время и решил наступать обезоруженным, но его остановил Дубар, бросив в него груженный чем-то мешок. Брин не успела выдохнуть, как кто-то уже выбил у нее из рук меч, она ударила противника ногой в живот и им занялись другие, а она оказалась прижатой к мачте еще одним, совсем не имея сил противостоять ему. Он держал кинжал у ее лица так, что еще немного и его лезвие могло коснуться ее нежной молодой кожи. Девушка едва удерживала запястье пирата от этого действия, но, понимая, что больше не может, она сомкнула веки, потеряв надежду на благополучный исход, как почувствовала, что враг отпустил ее и упал у ее ног. Брин открыла глаза и увидела перед собой растрепанного, еще не отдышавшегося, как и она, после боя, Синдбада. Капитан быстро подошел к ней, аккуратно взяв ее руку, по которой из локтя точилась кровь. — Это ничего, Синдбад, — слабым голосом сказала Брин, — там Фаруз, Ронгар… Синдбад посмотрел на нос корабля и увидел там лежащего у борта Фаруза и Ронгара, который уже подоспел к нему и помогал подниматься. Синдбад заметил двух раненных матросов, которые не в силах были подняться и хотел помочь им. Как только капитан отошел, спина Брин медленно съехала по мачте, и девушка от бессилия села на палубу на колени. Дубар, уцелевший больше всех, поторопился к ней и сел рядом, положив ладонь ей на плечо и с волнением ожидая ее реакции. Она повернула на моряка голову, усилив его беспокойство своим отягчающим взглядом, и сказала: — Наверное, это была самая ужасная битва, которую я видела в своей жизни. — Они думали, что мы сдадимся. Но мы не такие. Они улыбнулись. — Брин, иди в каюту, тебе нечего здесь делать. Иди перевяжи рану. Ты можешь идти? Девушка кивнула и добавила: — Я помогу перевязать раненых. Дубар встал и протянул руку Брин, помогая ей подняться. Фаруз немного поцарапал колено, но в силах был ходить и трезво мыслил, поэтому вместе с Брин отправился к матросам, к которым судьба в этом бою оказалась менее благосклонна. Синдбад, Дубар и Ронгар перенесли в каюту трех раненых. Это были все оставшиеся их матросы из десяти, служащих на корабле. Капитан также не забыл о неприятельской шлюпке, которая тащилась все это время за ними, удерживаемая якорем, который пираты использовали в качестве абордажного крюка. Синдбад хотел избавиться от лишнего замедлителя, но, подойдя к борту, уже будучи готовым перерубить якорный канат, он замер в недоумении, увидев в шлюпке молодую женщину, похожую на тех, кто во всех тавернах удовлетворяет плотские похоти посетителей. Она вцепилась обеими руками в планширь шлюпки, широко раскрытым черными глазами уставившись на Синдбада. Каштановые пряди ниспадали ей на грудь и при каждом вдохе переливались медным оттенком. — Не бойтесь, — сказал Синдбад и отложил меч в сторону, — мы не навредим вам. Мы сможем довезти вас, куда вам нужно. Мы не пираты. Он заметил, как расслабились ее руки, и Синдбад понял, что ему удалось вселить в нее хоть немного уверенности в то, что они в море не для бесчинства, а ради мирных целей. — Дубар, Ронгар, скорее сюда! — прокричал капитан. Его товарищи тотчас же оказались рядом с ним, ожидая новой стычки, но эта одинокая и беззащитная незнакомка утешила их. — Нужно подвезти шлюпку к трапу. Они перерубили якорный канат и начали тянуть трос, пока шлюпка не притерлась к борту «Номада» рядом с трапом. — Поднимайтесь осторожно. Ее дрожащие ноги путались в платье и неуверенно ступали по днищу зыбкой шлюпки. Она тоненькими пальцами схватилась за жесткие от соленой воды тросы трапа и поднялась на борт. Синдбад и Ронгар помогли ей это сделать. — Как вас зовут? — спросил Синдбад, все еще поддерживая ее за ладонь, когда незнакомка уже стояла перед ними. — Каурия, — прозвучал скромный ответ. Каурия обвела глазами палубу, останавливаясь на каждом убитом пирате, и чем дольше она это делала, тем более затуманенными становились ее глаза. Некоторые лежали друг на друге, кто-то находился в задумчивой позе и можно было подумать, что они смотрят на небо, но мертвый, леденящий душу взгляд, давал понять, что кровь навсегда застыла в их телах, лишь только ветер слегка покачивал свалявшиеся пряди их волос. Каурия пошатнулась, чувствуя, как теряет координацию, и, не успев сесть на планширь, упала на руки Синдбада. — Я отнесу ее к себе, — сказал капитан и, перешагивая через жертв боя, покинул палубу. — Я и не сомневался в этом, — сказал ему вслед Дубар и подал Ронгару знак головой, чтобы приступать к очищению их «бранного поля». Синдбад положил Каурию на свою койку, когда она уже находилась в полусознании, и моряк, заметив, что рассудок возвращается к ней, решил зажечь фонарь, потому что ему необходимо поговорить с новым пассажиром и узнать, как вообще такая молодая и прелестная особа могла оказаться среди разбойничьей шайки, хотя он догадывался, в чем дело. — А мне было так удобно на твоих руках, — подняв на Синдбада томный взгляд и протяжно вздохнув, произнесла Каурия. Капитан усмехнулся и уже, не тревожась за ее состояние, коленями сел на пол рядом с Каурией. — Что же ты, даже не представишься? — А ты давала мне время? — Теперь даю, — манящие пухлые губы ее расплылись в улыбке. — Меня зовут Синдбад, — ответил капитан, наблюдая, как восхищение медленно находит на ее лицо. Каурия приподнялась на койке, но потом села на пол рядом с моряком. Видимо, она слышала его имя, одинаково прославляемое морскими и сухопутными победами и запятнанное короткими союзами с дарительницами наемной любви. — И куда же мы плывем, Синдбад? — проводя указательным пальцем по его нижней губе, спросила она. Синдбад, сдержано улыбаясь, нежно взял ее хрупкие пальцы, украшенные золотыми кольцами искусных ювелиров, и ответил: — А тебе куда нужно? — Куда скажешь, я человек независимый, меня переезды не пугают, — Каурия обвила его шею руками, чувствуя у себя на спине теплые ладони моряка. Синдбад откинул назад ее волосы, под которыми скрывались жемчужные сережки, и приблизился к ее приоткрытым губам. В это время Брин заканчивала перевязывать все кровоточащие раны последнего матроса, пока Фаруз в своей каюте занимался приготовлением восстанавливающих отваров. Девушка бережно обматывала руку моряка, иногда стонущего от боли в левом боку, который задел вражеский меч. Пот струился по его смуглому лицу, покрытому первыми морщинами. Брин чувствовала, как сжимается ее сердце от его страданий, и почему-то ощущала себя виноватой в том, что не может ему помочь. Внезапно моряк вцепился в ее запястье ледяной ладонью, что моток ткани выпал из рук девушки. — Я чувствую, что умираю, — просипел его голос, — скорее… Позовите капитана, у меня есть просьба… Брин, не медля, встала и выбежала из кубрика. Соседняя каюта принадлежала Фарузу, и дверь в нее была распахнула. Девушка схватилась за край дверного проема и быстро проговорила обернувшемуся на нее ученому: — Фаруз, Ирфану становится хуже, он сказал привести Синдбада. — Синдбад в своей каюте. Фаруз поспешил к матросу, а Брин — к капитану. Добежав до его двери, она ворвалась в его каюту: — Синдбад… — увидев его целующимся с незнакомой женщиной, Брин запнулась, но моряк мгновенно вышел из самозабвения и посмотрел в сторону Брин. — Синдбад, Ирфан срочно зовет тебя, он говорит, что умирает, — опустив взгляд, произнесла девушка и вышла в коридор. Капитан помчался к матросу, Брин последовала за ним. Синдбад сел рядом с Ирфаном и по его виду и безнадежному взгляду Фаруза понял, что жизнь покидает этого моряка. — Капитан… — с трудом выдавливая из себя слова, начал Ирфан, — я вам не говорил, но в Ришехре у меня остался сын. Ему четырнадцать лет, он совсем один, у него нет ни братьев, ни матери. Он работает в прибрежной таверне, она одна там, вы сразу его найдете. Его зовут Зариф. Прошу, если сможете, сообщите ему обо всем, чтобы он не искал меня. — Мы сообщим. Обязательно. Не переживайте… — голос капитана плавно стих, когда он понял, что Ирфан уже не слышит его. После недолгой паузы Синдбад тихо добавил: — Мы меняем курс. Он вышел из кубрика, чтобы оповестить об этом Дубара и Ронгара, перед этим попросив Брин приготовить Каурии спальное место в ее каюте, потому что она все равно была двухместной. Помощь Брин Фарузу пока не требовалась, поэтому она отправилась выполнять просьбу Синдбада. Девушка заглянула в каюту капитана и сразу же встретилась с взглядом Каурии, все еще сидящей на полу, которая, услышав шум шагов, была готова к тому, что кто-то зайдет к ней. — Здравствуйте, — поприветствовала ее Брин. — Виделись же уже, — ухмыльнулась в ответ Каурия. — Меня зовут Брин. Пойдемте, я покажу вам, где вы будете спать, — не теряя доброжелательности, продолжила она. Молодая женщина подошла к двери и оперлась о стену плечом, улыбаясь и смело протягивая руку Брин. — Каурия, — сказала она. Девушка слегка пожала ей ладонь. — Я даже не думала, что на кораблях могут быть такие вежливые моряки, — продолжила чаровница мужских сердец. — Слушай, ладно тебе, чего ты так официально, — она слабо толкнула Брин в плечо, — я же не принцесса и не намного старше тебя. Сколько тебе? Брин веселила ее манера общения и из-за этого она прощала ей некоторые моменты ее поведения. — Восемнадцать. — Ну вот, видишь. Мне двадцать один. И давно ты здесь? — На этом корабле только год. — И как тебе с Синдбадом? — Давай я покажу место для ночевки, — разрушив надежды Каурии на интересный рассказ, сказала Брин и, взяв горящую лампу со стола Синдбада, пошла к себе в каюту. Открыв дверь, она дала пройти гостье, но та остановилась возле девушки и снова спросила: — Он тебе нравится, да? — Проходи, — Брин подала рукой пригласительный жест. Каурия вошла, закатив глаза. Девушка показала ей ее койку, дала подушку и покрывало, оставила фонарь и ушла из каюты, желая поскорее расстаться с новой назойливой соседкой. Она не представляла как будет терпеть ее всю ночь, если той опять вздумается поинтересоваться ее корабельной жизнью. Уже давно заснуло солнце, чего нельзя было сказать о малочисленном экипаже «Номада», который с нетерпением ждал прибытия в любой порт со свободными матросами. Синдбад закрылся в своей каюте и, рассматривая карту побережья, от которого они были недалеко, по-видимому, что-то рассчитывал. Через некоторое время он бросил ее на стол и протер уставшие глаза. Потом снова взял ее в руки, обвел взглядом и направился к Фарузу. Дверь в каюту ученого была, как всегда, открыта и протяжно поскрипывала от качки. Сам он опять мастерил что-то пока еще не понятное, но задумка увлекла его так, что он, похоже, забыл о сне. — Фаруз, посмотри, пожалуйста… — начал Синдбад, подходя к другу, но ученый резко повернулся к нему, подставив указательный палец к губам. Капитан сдвинул брови, не поняв, в чем дело. Фаруз указал головой на противоположный угол комнаты. Синдбад обернулся и увидел уснувшую за столом Брин. — Посмотри, пожалуйста, — продолжил моряк шепотом, — мы сможем пройти здесь завтра? — он указал место на карте и передал ее Фарузу. — Хорошо, я зайду к тебе тогда попозже, — так же тихо ответил ученый. Синдбад кивнул в знак благодарения и почти беззвучно подошел к Брин. Взяв девушку на руки, капитан понес ее в каюту, где уже спала Каурия. Он убедился в этом, взглянув на ее спокойное лицо, на которое ложились тусклые лучи золотистого света лампы, висящей в коридоре. Капитан тихо положил Брин на ее койку, снял с нее обувь и склонился над девушкой, поцеловав ее бархатистую щеку.