Ты молчишь… Так равнодушно и непоколебимо. И веет холодом от глаз твоих. Палач, ты бесстрастен, а все мои слова проходят мимо Ушей и глаз, и губ твоих. Мне страшно! Я будто в самом жутком сне. Но нет…буря бушует во мне. И даже равнодушию ее не остановить. Я пылаю! И что же? Ответа я не жду уже который день. Мне страшно! В душе лишь твоя тень. Осталась ли еще любовь во мне?
Ацуму Мие семнадцать, и он знает чего хочет от жизни. Цели уже давно сформировались, приоритеты давно были расставлены, оставалось только действовать. Ацуму Мие семнадцать, и у него есть любимое дело, любимые друзья, любимая семья и любимый…брат. Тут блондин мог остановиться, нахмуриться и немного зависнуть, ведь их отношения с Осаму вовсе не такие, как привыкли многие видеть. Вот как обычно происходят в семьях, в которых двое или больше детей? Малышня дерётся, ссорится, а потом мирится, когда мама припугнет, а у Мия не так. Да, они любят закатить скандал на ровном месте, зацепившись за любую мелочь, но их примирение, обычно, заканчивается не пожатием рук и совместным ужином. Их примирения оставляют на теле россыпь засосов, укусов и сорванные до хрипов голоса. Их взгляды останавливаются друг на друге дольше положенного, их прикосновения более интимные, совершенно с другим подтекстом, нежели обычные похлопывания по плечу сокомандников. У них двоих — своя идиллия. Свой мир, в который доступ кому-либо ещё закрыт. — Знаешь, пусть я тебе до этого не говорил, но… В общем, я собираюсь остаться в Хиого и учится на повара, параллельно проходя тренинги и курсы по бизнесу. Если все получится, то смогу открыть свой ресторан. Ацуму Мие семнадцать лет, и только что он случайно услышал разговор Осаму с мамой. Разговор, который чётко дал понять, что Саму не хочет идти дальше с Цуму вверх по карьерной лестнице волейболистов. Можно было бы спокойно поговорить или, наоборот, закатить истерику, устроить театр прям на кухне собственного дома, потому что: «Ну как так? Променять волейбол! ВОЛЕЙБОЛ! На учёбу повара?» Можно было бы сделать множество вещей, чтобы решить этот вопрос прямо здесь и сейчас, пока гнев не успел выветриться из крови. Но Ацуму гордый и упрямый. Он закусит губу, неприятно нахмурится, попинает бедный рюкзак в своей комнате, и уже через пару минут, как ни в чем не бывало, будет вести себя как и раньше. Как и тогда, когда у них с Осаму были общие планы. — Да, будем снимать квартиру в Токио, ездить на метро к залу, ходить на утренние пробежки… — два месяца назад Цуму так сладко щебетал о переезде в столицу, а Саму поддерживал каждый пункт длинного списка брата. Тогда они хотели этого вместе, но сейчас Осаму держит в руке кружку молока и делится с мамой своими планами на предстоящий год. Тогда, когда они уже выпустятся со школы и смогут жить отдельно от родительницы. — Ты уже смотрел условия для поступления? — женщина интересуется, на её лице лёгкая улыбка. Такая же, как и у Саму сейчас. — Да, думаю, если подтянуть оценки по иностранному языку, то у меня есть очень больше шансы туда поступить, — для Ацуму это прозвучало приговором к смертельной казни. А его личным палачом будет любимый брат-близнец. Блондин втягивает воздух в лёгкие через силу. Что ж, теперь все предельно ясно — карточный дом «идеального общего будущего» разрушился в шторм. В шторм эмоций Ацуму. — Осаму! Где твоя тетрадь по физике? — на лице ни один мускул не выдал огорчения или боли. Цуму вышел из-за угла коридора, являясь перед мамой и братом в своём обычном домашнем виде: слегка потрепанные волосы, мятая футболка и серые спортивные штаны. — В моем портфеле, — сероволосый немного прищурился. — А тебе зачем? — как обычно — с лёгким недовольством — прилетело вслед. — Я не записал условие задачи, а завтра её проверять будут, так что… В каком отделении из миллиона? — ох уж эта показательная стервозность. Женщина, что доселе спокойно наблюдала за сыновьями, хмыкнула, показывая свое раздражение от подобного тона в своем присутствии. — Где и все тетради, — и всё. При ком-то постороннем, даже если это собственная мать, они между собой не разговаривали. Это не казалось странным — такое поведение у них было ещё с раннего детства. Да, и пожаловаться на недосказанность парни не могли. До определённого момента… Ацуму зашёл в комнату и захлопнул дверь максимально тихо, так, чтобы не злить родительницу. Волейболист сдерживал бурю эмоций, до боли сжимая челюсти. Теперь оставалось ждать. Ждать когда Осаму расскажет ему обо всем. Ждать, когда можно будет в открытую возмутиться по поводу выбора брата. А потом стараться успокоиться и заживить те раны, которые нанесут друг другу своими криками. Саму появляется в небольшом помещении очень тихо и вполне ожидаемо — он всегда приходит к Ацуму. Пусть они потом и сидят в абсолютной тишине, прожигая взглядами экраны телефонов, но главное, что они рядом, бок о бок. И обычно они настолько близко сидят друг возле друга, что даже воздух не может протиснуться между их телами. Не нужно тысячи слов, чтобы сказать «я волнуюсь», не нужно бить кулаками стенку, чтобы показать, как вон тот тип злит кого-то из них. Не нужно было когда-то, ведь они как единое целое, нечто неземное и загадочное — то, что не понять остальным. Но теперь «мне больно» и «мне обидно» показать кажется супер сложным и нереальным заданием. — Что-то случилось? — губы Осаму обветренные от долгих пробежек на тренировках. Его дыхание тёплое, и от тела пахнет молоком вперемешку с мятным шампунем. Осаму пахнет домом, детством и миллионом воспоминаний. — Скоро отборочные, так что немного не по себе, — от части это правда, но лишь от части. Старший одарил Цуму взглядом, в котором читалась усталость. Инаризаки много тренировались, выжимая себя на полную, развивая свои навыки, повышая уровень команды. Старались все, без исключения, но Ацуму продолжает волноваться. Этот год — последний шанс стать лучшими из лучших. Этот год — переломный момент, когда все изменится в жизни каждого из них. — Взбодрись и не вешай нос, а то смотреть на тебя тошно. Кстати, ты физику дописал? А то у меня урок раньше, чем у тебя, и тетрадь мне будет нужна, — Осаму растянулся на кровати, его томный взгляд был направлен в потолок. На руках напрягались мышцы от малейшего движения. Ацуму прилёг рядом, стараясь не зажимать брата между своим телом и стенкой, но на одноместный кровати это было сверхзадачей. — Возможно, это будет звучать глупо, но… Я не хочу выпускаться со школы. Хочу навсегда остаться вот так. А ещё лучше, чтобы на втором году обучения, когда с нами был Кита-сан и другие сенпаи. Мне их не хватает, и кажется, что я не вывожу в роли капитана, — бормотание в пустоту — Осаму не ответит, и связующий это знает. Они никогда ничего не говорят на подобные выпады со стороны друг друга. «Быть слабым — это нормально. Не нормально — делать вид, что ты всемогущий», — всегда твердил дедушка Мий, когда внучата корчили из себя супер сильных и независимых, в свои неполные двенадцать лет. Лишь от одного воспоминания у близнецов появляется ком в горле — дедушка для них был опорой и поддержкой, примером мужского поведения. Они скучают… — Саму… — тихо-тихо, на грани слышимости. — М? — сероволосый поворачивает голову влево, встречаясь взглядами с близнецом. Тело само поддаётся вперёд — теперь они прижимаются друг к другу плотно, переплетая конечности, и соприкасаясь лбами. — Я… — Ацуму не договаривает, обрывается в начале фразы. — И все же что-то случилось, — Осаму делает заключение и отстраняется, пытаясь оценивающе взглянуть на братца. — Случилось. Ты случился, — блондин недовольно цыкает и прижимается обратно к источнику тепла. — Люблю. — Я тебя тоже. Они задыхаются от духоты, что тисками сдавливает горло. У Ацуму родинка на левом плече, у Осаму на этом месте шрам от ветки яблони. У Ацуму мягкие ладони, у Осаму они грубые от большого количества ударов по мячу. Они разные, но такие похожие. И дело вовсе не в том, что они близнецы. Блондин вздыхает, пытаясь вжаться в матрас, пока его бедро нежно, с таким трепетом и упоением, гладит Саму. Цуму хочет сбежать и остаться, он мечется между двух огней — рядом с ним тот самый Осаму, с которым они сквозь года несут свою общую историю, разделяя все проблемы на двоих; рядом с ним тот самый Осаму, который решил уйти из волейбола ради ресторанного бизнеса и оставит его в одиночку покорять столицу уже спустя полгода. У Ацуму щемит сердце, и кажется, что с каждым словом, произнесенным Осаму, жить становится только труднее. Смириться с мыслью о разных жизненных путях после школы настолько же сложно, как оттолкнуть сейчас руку от себя. Поэтому блондин ловит горячую ладонь своей, переплетая пальцы, и сам тянется за поцелуем. Звук щелчка — у обоих давно сорвало ограничители. Только лишь одно не в норме — палец Ацуму лежит на курке пистолета, дуло которого направлено в собственный висок. И Цуму нажимает на этот курок, запустив свою руку под резинку шорт брата. Сероволосого прошибает разрядом тока. Прикосновение к оголенной коже обжигает как раскаленная лава, только у Ацуму руки ледяные. Тяжёлый вздох заставляет блондина напрячься — он всегда останавливается на каждый надсадный стон брата, ловит каждую реакцию и переживает, чтобы не причинить боль. — Саму… — Всё хорошо, просто холодно, — старший поджимает под себя ноги и хмурится. Его лицо выглядит так привлекательно и…чужеродно. Сейчас Саму кажется совершенно незнакомым человеком, который вызывает у Цуму страх перед неизвестностью. Что происходит? Чего ждать от этого парня дальше? Блондин хватает Осаму за кисть руки, не пуская того к себе в штаны. — Ты чего? Я думал у нас тут взаимная дрочка, — сероволосый открывает глаза. В них читается непонимание. — Сегодня я хочу сделать тебе приятно, — Ацуму приподнимается на локоть, продолжая гладить брата. — Мне приятно тебе дро- — Замолчи, а? Ты сбиваешь весь настрой, — связующий готов потратить последние силы на недовольное шипение. Он наклоняется над пахом второго, проклиная скрипучий матрац на кровати. Избавившись от шорт, пальцами холодной руки Ацуму проходится по бедру Осаму, закидывая себе на плечо накаченную ногу, опускаясь на кровать корпусом и путаясь в пледе, что сбился под их телами. Блондин медленно берет в рот, срываясь от вновь накатившей злости и обиды и тормозя так, что Саму лупит кулаками по кровати, сжимая собственные волосы пальцами до кругов перед глазами. Ацуму гладит его бёдра, надавливая на тазовые косточки, притягивая к своему лицу тело. Слюна размазалась по коже и, Цуму берёт в последний раз почти полностью, так глубоко, что сероволосый теряется, и сознание на минуту покидает его разум. Связующий задерживает дыхание, чувствует лёгкую пульсацию горячей плоти внутренней поверхностью щёк, в которую сейчас упирается головка. Ацуму бы всегда так. Чтобы Осаму довольный и без глупых планов в голове. Чтобы никто не мешал, и чтобы на душе было спокойно. Ацуму довольный. Потому что Саму сейчас красивее Аполлона. Такой молодой, прекрасный и, до щемящего чувства в груди, родной. С раскрасневшимися щеками, такой чувствительный к каждой ласке — даже самой минимальной, от которой срывался хрипом в собственный кулак или подушку. Осаму до каждой клеточки тела — его человек. Вдоль и поперёк они принадлежат друг другу, и это — аксиома. Ацуму напоминает об этом себе, оставляя напоследок клеймо, печать владельца этого раритетного экспоната музея — болезненный засос, что граничит с настоящим укусом. — А ты? — Осаму бормочет вяло, опустошенно. — Всё в порядке, не волнуйся, — Ацуму привык терпеть, привык ломать себя ради брата. Ради того, чтобы он оставался рядом. Блондин окунался с головой в омут страха каждый чёртов раз, когда Осаму признавалась миловидная девушка. Цуму боялся, что Саму внезапно посмотрит на их отношения трезвым взглядом и испытает отвращение, потому что это неправильно, это то, что порицается в их обществе. Связующий вышел из комнаты, чтобы привести себя в порядок. Ему нужно было успокоиться. Из комнаты матери доносился шум телевизора — снова женщина уснула не выключив очередную дораму. Когда Цуму вернулся к себе в комнату, Осаму уже спал, развалившись на кровати. Плед помятой полосой укрывал его живот, а подушка лежала под рукой — парень отключился сразу же, когда Ацуму оставил его в одиночестве. Блондин свернулся калачиком на краю своего спального места, так, чтобы не тревожить брата, чтобы не злить его…***
Если бы вы спросили Ацуму Мию, что больше всего раздражает его в этом мире, он бы без сомнения и колебания ответил: «Неожиданность! Грёбаная неожиданность!» Сейчас блондин готов разнести к чертям спортзал, ломая стулья и табло, на котором горит счёт «26:28». Это был последний сет в игре на три партии. Это был последний сет, когда игра шла со счётом 1:1, и теперь количество голов перевесило не в их пользу. Это был последний сет, последний матч на Национальном турнире. Инаризаки снова пролетели, так и не добравшись до второго дня турнира. Ацуму не понимает за что ему такая несправедливость. Команда лисов трудилась до седьмого пота каждый чёртов день, сбивая колени в кровь и задыхаясь от усталости. Они нагнали столько опыта в играх с другими командами, они исправили столько недочётов в их тактике, что Кита-сан, который сидит на трибунах, гордится ими. Инаризаки действительно сильны, но сегодня просто не их день, просто не повезло. Цуму стоит под сеткой и сжимает челюсти до боли, которая отдает аж в ключицы. Пальцы связующего подрагивают от усталости и волнения. «И это все?! Вот так все закончится?!» — Ацуму не верит и старается игнорировать итог игры, который объявляет диктор. Суна мельтешит где-то сбоку в попытках что-то объяснить, но Ацуму его не слушает — он сейчас в прострации. И это длится до тех пор, пока Норимуне-сан не выкрикивает обеспокоенное: «Врача!» «Кому-то плохо?» — блондин оборачивается на скамью запасных. Там столпились игроки Инаризаки, врач, тренер и менеджер-первогодка с шоком на лице. — Это точно перелом. Нужно в травмпункт, — доносится обрывками, и большую часть смысла Ацуму додумывает сам. — Что случи…лось? САМУ?! — блондин впадает в ступор, когда видит брата с красными глазами и обездвиженной правой рукой, которой он буквально пять минут назад проводил съем. — Что за черт?! — Неудачно по мячу ударил, — Суна отвечает за Осаму, потому что сероволосому сейчас не до этого. Тренер отдаёт указания команде, оставляя Суну за главного, потому что видит состояние Ацуму — их капитан все ещё не в себе. Мужчина уходит вместе с врачом и Саму из зала за считанные минуты, минуя преграды в виде болельщиков — в этом году их было больше чем когда-либо. Цуму стоит молча, по-дурацки хлопая глазами. Внутри его сознание медленно накатывает волна холода и страха. «Саму. Сломал. Руку», — разжевывает и постепенно осознает связующий. Это кажется таким нереальным и чужеродным, но нет — Осаму здесь нет, потому что он сейчас садится в карету скорой помощи и уезжает с тренером в районное хирургическо-травматологическое отделение. «Не-е-ет. Да ну… Это же сон? Верно?» — Ацуму начинает задыхаться. Он пытается глотнуть воздух, но его лёгкие панически сокращаются. Рядом Хитоши светится, предлагая воды. Суна силком утаскивает Ацуму к скамье и усаживает его. У блондина бешеный взгляд, который мечется между яркими пятнами прожекторов и лицами сокомандников. Парень не соображает где он, что с ним. Создаётся такое чувство, будто бы ты горишь заживо, только вокруг тебя нет огня и дыма. — Эй, Цуму, ты слышишь меня?! Все в порядке! Всё будет хорошо. Давай со мной. Вдох, вот так. Выдох. Молодец, — Ринтаро это проговаривает с нажимом, заставляя Мию сфокусировать все внимание на себе. — Давай ещё раз. Вдо-ох. Вы-ыдох. За какую команду ты играешь, Ацуму? — Э-э… Инаризаки. Что за тупой вопрос, Сунарин? — связующий тушуется и не понимает к чему это. — Вот, видишь, ты можешь ответить на мой вопрос, а значит ты уже пришёл в себя. Вокруг люди поутихли, или это у Ацуму уши заложило? Все равно, ведь главный вопрос, который сейчас волнует капитана Инаризаки: «Как там Саму?» И ответ Ацуму узнает через два часа, будучи уже в номере отеля, когда тренер и Осаму вернулись из больницы. — Перелом лучевой кости и трещина в лучезапястном суставе. Месяц ходить в гипсе, а потом в фиксатор, после проверки у травматолога. Думаю, до выпуска восстановится, — Норимуне-сан объясняется перед всем составом. — Я просто ума не приложу, как можно было сломать кость во время съёма. Я понимаю — трещина в запястье. Я и сам с такой проблемой сталкивался, когда играл, но лучевую кость! — Я просто неудачно ударил, и вот результат, — сероволосый упирается. Прожигающий взгляд брата Саму чувствует своей спиной, поэтому старается как можно поскорее уйти в их номер, где они смогут поговорить без лишних ушей. — Саму, это же невозможно. У тебя всегда были крепкие кости, и из-за «не удачного съёма», — блондин показывает одной рукой кавычки, а другой — закрывает за собой дверь комнаты, — не случилось бы вот это все! — У меня рука болеть начала ещё до этого. Когда мы тренировали приём в разминочном зале, перед матчем. Возможно, тогда и получилось это, — сероволосый садится на кровать, поджимая ноги к животу. Он чувствует себя виноватым, беспомощным и разбитым. Аура, исходящая от близнеца не делает ситуацию лучше. — Зачем ты тогда на площадку вышел?! — срывается на крик Цуму. — А чтобы делал ты, если бы меня оставили сидеть на скамье?! — Осаму бросается вперёд и ударяет левой рукой по плечу второго. — Что бы ты делал, если ас команды грел место запасного из-за пустяка?! Ты думаешь, что с таким раскладом и боевым настроем, который был бы в жопе Вселенной, Инаризаки протянула до третьего сета?! — Ацуму хочет сказать: «Ровно также, как я буду дальше играть без тебя, потому что ты хочешь стать поваром. Поваром, блять!» — но он прикусывает язык. — Ты слишком много на себя берёшь, Саму. И нихрена это не пустяк. Видишь к чему привело твоё решение? — блондин отходит в другую часть комнаты, разминая ушибленное плечо. — Успокойся и иди в душ, а потом спать. Братья молча расходятся в разные стороны номера: Ацуму ложится к себе в кровать, а Саму идёт в ванную, где пытается не начать биться головой о кафель из-за своей злости. Цуму все ещё представляет что было бы, если Саму все же сидел на скамье, или его вовсе не было в команде. Уже на следующее утро Инаризаки уезжает обратно в Хиого. На улице лил дождь, словно Токио не хотел отпускать молодых спортсменов. Все это казалось таким печальным и неправильным, что каждый из лисов корил самого себя за любую оплошность во время матча. Их долгая и морально мучительная дорога заняла пять часов. Пять адских часов полных тишины и усталых взглядов в окно. В Хиого было пасмурно, а в прогнозе погоды обещали грозу. — Слушай, Цуму, — Осаму сидит за столом на кухне их родного дома. Его рука в гипсе ярко контрастирует с тёмным деревом столешницы. — Я… После выпуска я не буду больше играть. Хочу открыть свой бизнес. Ресторанную сеть, если быть точным, — сероволосый надеется на одобрение. Он молится на то, чтобы Ацуму не закатил сейчас истерику. Пожалуйста, только не сегодня. Им всем хватило этой бешеной встряски, но откладывать разговор в долгий ящик уже нельзя — это не честно по отношению к Ацуму. — А я причём? — блондин реагирует равнодушно, хотя внутри тысяча тонн тротила взорвалась. Вот оно — чистосердечное о моральном убийстве. Младший близнец сидит на подоконнике кухни, попивая травяной чай — ему посоветовал тренер, чтобы нервы успокоить. И, судя по всему, помогает. — Ну, ты ведь должен знать. Тем более мы планировали после школы вдвоём поехать в столицу, но… — Ты это решил уже окончательно? — Ацуму не хочет слушать отговорки или ненужные объяснения. Да, он ещё не переболел этим, но научился сдерживаться во время ситуаций, когда оба ходят по тонкому льду над Марианской впадиной. — Да. Это уже окончательное решение, — и всё же, Осаму — палач, потому что только он сумел за двое суток довести родного брата до панической атаки, вывести его из себя, заставить волноваться всех, в том числе и мать, которую оповестили о травме сына, а потом ещё добить разговором о будущем. О своём будущем, в котором нет Цуму под боком в одинокой холодной квартире. — Прости, у меня на сегодня ещё планы были. Давай потом это обсудим, если это не к спеху? — да, блондин сбегает как последний трус. Даёт заднюю, быстро ретируясь к себе в комнату. Он привык бежать от самого себя, куда не зная сам. Саму кусает щёку изнутри и опускает голову на здоровую руку. Ему кажется, что лучше было бы не поднимать эту тему вовсе. Просто молчать до победного конца, или вовсе сбежать куда-нибудь на Северный Полюс, только чтобы Ацуму не узнал, но перед отъездом парень пообещал матери решить этот вопрос. Вопрос, который был и есть кровавой раной на отношениях этих двух разбитых вдребезги братьев.***
Ацуму взвинчен. Его можно назвать самым эмоционально возбужденным человеком в Японии. Его глаза ярко горят, словно подсвечены изнутри. Только никто не догадывается, что их владелец — душевно мёртв. И то, что внутри Ацуму тёмная мрачная пустота, словно все светлые надежды вырвали одним махом. — Ты все ещё зол на меня за то, что я не поеду с тобой в Токио? — Осаму тенью следует за братом, задавая один и тот же вопрос уже третий час. — Саму, ты об этом сказал мне полтора месяца назад… Так что успокойся, — блондин отмахивается, продолжая убираться в комнате. — Но ведь ты ведёшь себя все это время так… — Как?! — не выдерживает Ацуму и бросает в сероволосого тряпкой для пыли. Осаму морщится из-за своей брезгливости. — Ты сам не свой. Или думаешь, что я, зная тебя с пелёнок, нет, даже раньше, не вижу, что с тобой что-то не так? — старший садится на ковёр прям среди комнаты и явно не собирается уходить до тех пор, пока на его вопрос не прозвучит правдивый ответ. — Да, мне не по себе. Потому что теперь все планы, которые мы строили, пошли по одному месту. Думаешь это приятно, когда все вот так резко ломается? А знаешь что самое обидное? — Саму вскидывает бровь от услышанного. — То, что ты сказал мне о своём решении только в январе, хотя с мамой обсуждал это ещё в октябре! — Так ты слышал тогда?! — сероволосый срывается на крик совсем неосознанно. Ацуму хмурится и качает головой. — Послушай… Давай не будем об этом, ладно? — Помню я, когда мы ещё пешком под стол ходили, дедушка всегда твердил, что с тобой никогда не найдём идеальную середину в общении друг с другом. Как видишь, он был прав. Мы слишком разные, Цуму, — слова оказались хлыстом, что исполосовал всю спину блондину. Ацуму хотел пару раз ударить близнеца за то, что тот вспомнил о дедушке, и за напоминание какие они непохожие. — Послушай, может, хватит тебе уже? Я давно смирился с мыслью, что тебя не будет рядом со мной в Токио, но то, что я продолжаю находиться рядом с тобой, вовсе не означает, что я тебя простил, — связующий хмыкает. Его гордость задета, и он не тот, кто будет молчать. — Это эгоистично, Цуму. Я хочу жить так, как я хочу, а не так, как ты спланировал. Да, раньше мне казалось, что волейбол — это панацея от всех проблем. И мне нравился волейбол, — именно, «нравился», в прошедшем времени. И это заставляет Ацуму остановиться и обратить наконец-то должное внимание на брата, — только теперь я не уверен в этом виде спорта от слова вообще. Я — не тот, кто метит в национальный состав, и пусть мои способности будут получше, чем у некоторых игроков, но это не исключает одного простого факта: мне надоело играть в волейбол, — вот он — смертельный приговор, которого так долго ждал Ацуму. Теперь можно надевать на голову мешок и уверенно направляться на казнь. Ацуму держит в руках рамку с фотографией. На снимке они с Осаму на первом году старшей школы: радостные, улыбчивые и до головокружения влюблённые. У них есть общие интересы, общие тайны и чувства. У них вся жизни впереди — будущее одно на двоих. Но сейчас Ацуму сдерживает крик, который пытается разорвать глотку. Осаму стоит сзади неподвижно. Его горячее дыхание можно почувствовать оголенными участками кожи и сойти из-за этого с ума. Саму пахнет теплом, прошлым и одиночеством. Он ничего не говорил, молча наблюдая за Цуму, который до онемения пальцев вцепился в фотографию, что была в едином экземпляре, и всегда стояла в его комнате. Была на виду у всех, изо дня в день напоминая о том, что Осаму рядом и он любит своего вспыльчивого брата. Ацуму давится болезненным вздохом, его мозг перестал функционировать ещё во время церемонии выпуска. В верхнем ящике стола у блондина лежит билет с завтрашней датой в Токио. Один билет, не два, как должно было быть, а всего лишь одинокая бумажка, с чёрными иероглифами, которые выбивают дух из Ацуму, ломая последнюю надежду. Мия хватается за этот факт, как утопающий за спасателя. — Сделай одолжение… Не приходи завтра на станцию, — связующий бормочет это в пустоту, не ожидая никакой реакции. — Тогда, и ты сделай одно одолжение. Поцелуй меня, — Осаму не улыбается, не прищуривает глаза — ни намека на издевательство. Он действительно хочет этого. В последний раз перед отъездом близнеца. Цуму закусывает губу, сдирает тонкую кожу и наконец-то поворачивается лицом к сероволосому. Глаза мечутся по фигуре парня напротив, пытаясь найти ответы на вопросы. — Почему ты меня бросаешь? — тихий шёпот. Ацуму обнимает себя руками, царапая ногтями предплечья. Он чувствует себя убитым. — Я? А разве не ты уезжаешь практически в другой конец страны уже завтра? Разве не ты последние месяца стал совершенно другим человеком? Кто кого бросает, Ацуму?! — Осаму повышает голос всего на пару октав, но этого достаточно, чтобы стеклянные вставки в шкафу задребезжали, ровно так же, как и натянутая струна нервной системы Цуму. — Если ты забыл, то мы планировали это вместе… Но ты выбрал другой путь, — обвинение, в котором спрятано так много обиды. — Что плохого в том, что я просто не хочу гробить свою жизнь, зарываясь в спорте? Может быть я хочу быть счастливым? Может быть я знаю, что для меня будет лучше?! — А что лучше для нас? Было ли лучше, когда я из кожи вон лез, делал все, чтобы ты чувствовал себя отлично? Было ли лучше для наших отношений то, что ты меня никогда не слышал? — Ацуму приблизился вплотную, сминая своими губами губы Саму. Блондин впервые так остервенело целовался, кусая чужие губы, словно пытаясь отомстить за душевные раны. У Осаму по подбородку потекли капельки крови, пачкая кофту пятнами алого. Связующий отстраняется, упираясь руками в тяжело вздымающуюся грудь близнеца. — Одолжение выполнено. Теперь уходи, — Цуму силой выпроваживает парня из своей комнаты, впервые за много лет закрываясь на замок изнутри. Щелчок в замочной скважине похож на спуск курка. Ацуму опять стреляет себе в висок.***
Мартовский воздух — прохладный и свежий. Он отрезвляет мысли Ацуму. Парень глубоко вдыхает, стараясь запомнить привкус родного города: пряности, молоко и чистота. Мия-сан стоит во дворе, грустно наблюдая за сыном. Осаму, как и обещал, не мешался под ногами и не собирался провожать брата к станции. — Обязательно звони каждый вечер! И когда приедешь туда, тоже позвони! — женщина отдаёт чёткие указания. Её лицо серьёзное, с морщинками под глазами и возле тонких губ. Ей уже за сорок, и тяжёлая работа оставила на её миловидном лице свои печати. — Хорошо, мама, — Ацуму наклоняется, обнимая её за плечи, подбородок блондина аккуратно опускается на плечо матери. Женские утонченные руки вздрагивают, а затем слышится приглушенный всхлип. — Вот и выросли мои сыночки, — грустно, с долей сожаления. Цуму сдерживает свои эмоции — он не должен сейчас разрыдаться. Возможно, потом, в поезде, или уже по прибытию в Токио, но никак не сейчас. — До встречи, — блондин машет рукой и неестественно быстро уходит в сторону такси, где уже сложен его багаж. Осаму с болью в груди наблюдает за братом, прячась за шторой в собственной спальне. Если он пообещал не выходить — значит не выйдет и не попытаться нарушить свои слова. Парень думает, что так будет легче, правильнее, потому что это Цуму. Тот самый, который до скрежета зубов идеален, который до пульсации крови в висках родной. Если Саму сейчас сорвётся, выбежит и крикнет: «Не уезжай! Останься дома!» — это будет эгоизм. Но сероволосый не такой, как его близнец, он не будет устраивать истерики перед другими, только потому что теперь они — это две разные жизни, два разных человека с разными интересами, которые пытаются построить свой мир…с нуля. Ацуму для Осаму — болезнь, которая прочными стеблями окутывает сердце и сжимает до полной остановки. Ацуму для Осаму — яд, от которого нет спасения, потому что учёным не понять что прежде всего поражает эта отрава. Старший Мия привык прятать чувства, сдерживать свои порывы, только сейчас это сложнее, чем когда они вместе на одной кровати с красными щеками, опухшими от поцелуев губами и засосами по всему телу. Осаму мысленно желает хорошего пути, только от этого страдает их совместная фотография. Та самая, которую вчера в руках держал Ацуму. Рамка летит на пол, а за ней мелкими клочками — записка, которую блондин отдал Саму сегодня утром:«Саму, я надеюсь, что с тобой все будет хорошо, и мне не придётся потом корить нас за все то, что с нами и между нами было. И да, ты даже не представляешь чего мне это стоит! Я привык, что ты всегда рядом, но, к сожалению, ты выбрал себе другой путь. Надеюсь у тебя все получится, и ты не будешь ни о чем жалеть. Люблю тебя, Саму. Всегда любил...»