Помнишь Тьму?

Letum non omnia finit

Смерть ещё не конец

      — Владислава, собирай вещи, мы уезжаем! — в комнату ураганом врывается Лев.       — Что? Почему? — спросонья не понимаю, что происходит, лишь заторможено смотрю, как Лев кидает мои вещи в первый попавшийся сундук.       — Джироламо Савонароло совсем слетел с катушек! Он отправил своих последователей врываться в дома, сжигать книги, инструменты, картины!       — Костер тщеславия?       — Он самый… что за укусы? — Лев стопориться, смотрит на мое открытое плечо, которое я тут же скрываю тканью и волосами. — Ты подружилась с Дракулом?       Какая странная у него трактовка «подружилась».       — Нет, просто была неаккуратна и разозлила его. Он меня ненавидит, — почему-то лгать да Винчи было самым паршивым чувством.       — Вздор, он не может ненавидеть тебя, — одежда с каким-то остервенением складывается в сундуки, — ни при его чувствах к тебе.              «Он так занят, что не замечает, что говорит вслух?»              — Да не может быть такого, каждый раз рычит и злится.       — Пф, он всегда такой, Маркус говорил, что в качестве отц… — Лев замирает, спохватившись.              «В качестве кого? Отца? Это точно Маркус!»              — Дракул отец Маркуса? Так? — разбойник оборачивается ко мне, на нем нет лица, вдруг осматривает свои руки, будто чего-то ждет, но этого не происходит.       — Ты не проговорился, Лев, я сама сказала это, лишь дай знак. Это так? Да? — мужчина кидает одну вещь в сундук и замирает.              «Игра один раз «да», два «нет»!»              — У него черные волосы и серо-голубые глаза? — снова кипа вещей летит в сундук.       — Откуда ты это знаешь? — опасливо.       — Карты, — я же не солгала.       — Карты Агаты, да, знаю, он часто их пересматривал.       — Что-то находил?       — Нет, говорил только, что они связаны лишь с той, кому были подарены.       — Он был хорошим отцом? — новая порция вещей занято свое место. — Хорошо. Он знает обо мне столько, потому, что я его мать?       — Это тебе тоже карты сказали? — к чему этот вопрос? Я сама решила усыновить его.       — Нет.       — Тогда откуда ты это знаешь? — он осматривает меня с ног до головы. — Ты не чувствуешь себя плохо? Словно тебя под каток бросили?       — Нет…       — Хм.       — Что значит твое «хм»? Лев!       — Тогда я не понимаю.       — Я тоже, объясни.       — Нет вопросов, Владислава, нет ответов. Ты знаешь это.       — Но…       — Лада! Нужно… — в комнату влетает Андрей, он встречается со Львом. Невооруженным взглядом видно, что между ними мелькают искры. — Нужно идти к Маре, переждать там революцию.       — Нужно уезжать отсюда. Люди доберутся до каждого, тем более люди Джироламо! Священная революция против ведьмы.       — Это не просто ведьма, Мара та, кому под силу поднять человека из могилы, — или не дать умереть человеку, срастить его кости и вернуть, как ведьмака? Присматриваюсь к Андрею, а в голове кричит одна мысль: он точно Темный? То, что он подобен Дракулу, пришло по наитию, мной не поднимался этот вопрос, но что если Андрей — Мрачный? Что если Агата действительно похоронила Андрея, а подняла его Мара?       — Пусть тогда сама Лада решит, с кем пойдет, — бывший Тень говоряще складывает руки на груди, переводя на меня взгляд.              «Андрей хочет найти Маркуса, а он здесь, во Флоренции, мне тоже ее покидать нельзя. Так что…»              — Я остаюсь.       — Владислава! Это опасно! Особенно для тебя!       — Почему? Что я такого сделала? Мы даже не встречались с Джироламо.       — Ты его не видела, но слухи о тебе заполонили улицы Флоренции. Женщина, что лечит вне церкви. К тому же… он был там в тот раз, когда ты ходила с Клариче, он уверен, что ты общаешься с дьяволом. Не знаю, откуда он взял это, но…       — Там был Дракул. Он нашел меня в том храме.       — Блять! — кажется я слышу впервые такое ругательство от Льва. Он ерошит рукой волосы. — Не удивлюсь, если он его видел.       — Видел? Как это? Разве в Джироламо есть энергия?       — Она есть во всех, Темных могут видеть только Темные, Мрачные и… очень набожные люди.       — Класс.       — Не хочу прерывать вашу светскую беседу, но нам еще нужно протиснуться сквозь всех к Маре, — Андрей кивает на сундуки. — Надень что-то темное, а лучше черное.       — Владислава, — буквально молит Лев, — пожалуйста.       Мне становится стыдно, что отталкиваю каждую его попытку помочь. Поэтому не нахожу ничего лучшего, кроме как подойти и обнять Льва. Мужчина напрягается под моими руками, но я прижимаю его сильней и тихо шепчу:       — Так нужно, поверь мне, — мажу губами по его щеке и отстраняюсь. — Защити свою мастерскую и Медичи, ты им сейчас нужен больше, чем мне. Со мной ничего не произойдет, правда.       Да Винчи поджимает губы и грозно смотрит на Андрея.       — Если ты ее не убережешь, я закопаю тебя лично, и сделаю так, что ты не выберешься от туда, — и уже мне, — будь аккуратна.       — Хорошо.       — Опекает, будто мамочка, — фыркает ведьмак, когда Клинок уходит.       — Он просто беспокоится, — натягиваю штаны и снимаю сорочку, абсолютно не стесняясь мужчину, он в свою очередь не отворачивается. Мне все равно, на Лите меня видели сотни Темных разных мастей, так что один бывший Тень, созерцавший меня уже дважды голой, абсолютно меня не впечатляет.       — Готова, — говорю так, словно Андрей не видел весь процесс выбора одежды.       — Идем.       Мы быстрыми перебежками петляем между улочек, иногда замедляясь, чтобы вклиниться в горлопанящую толпу. Почти добрались до конца моста, когда кто-то сходу толкает меня в спину.       — Черт! — от поцелуя с брусчаткой меня спасает сильная рука, схватившая за ворот. Прежде чем понимаю, что происходит — запихивают за спину.       — Эй, мальца научи правилам, — где волнения, там всегда есть и мародёры, готовые поживиться не только тем, что звенит, но и телами. — Какой красивый меч у тебя, хочу себе такой же, — Андрей кладет ладонь на рукоять.       — Второго такого нет, а им делиться не намерен, придется тебе обойтись.       Самый высокий и крепкий из группы мужчин — явно главарь — подходит опасно близко к ведьмаку, тот лишь сильнее сжимает мою руку. Главный на полголовы выше Андрея, возможно, он такого же роста, как и Дракул. Долго всматривается в лицо бывшего Тени, но вдруг вперивает взгляд карих глаз в меня, от чего я тут же скрываюсь под капюшоном.       — Так либо защищают господина, — хватка на предплечье ослабевает, ведьмак явно готовится к нападению! — Либо даму, кого прячешь ты?       Резкий выпад, лезвие нацелено прямо в горло бывшего Тени, но лязг металла тут же сообщает, что атака предотвращена. Меня толкают и громко приказывают:       — Беги!       Срываюсь с места, капюшон слетает с головы, и темная коса развивается на бегу.       — За ней! — несколько засранцев все же прошли через Андрея, остальных он заблокировал на мосту.       — Красавица! Ну, куда же ты? Постой! — в этой части Флоренции Костер тщеславия уже распростер свои руки и забирал бессмертные жизни у того, что могло бы вечность радовать людей в музеях, горело все: картины, книги, музыкальные инструменты, важные документы, дорогая мебель. Люди высшего общества рыдали, когда видели, как большинство из их пожитков — обращалось в пепел.       «Куда бежать? Кого звать на помощь?» — первый, кто приходит на ум — Дракул, но я не могу подвергнуть его еще большей опасности, в которой он постоянно сейчас находится. Зная его — снова использует Тьму, и снова свалится! — «Тогда кого? Элиз?»       — Я всегда с тобой…       — Не уйдешь! — плащ намертво зажат в огромном кулаке, щелкает застежка, и я снова свободна. — Черт тебя подери! Сука!       И вновь погоня. Всюду снуют люди, бежать становится труднее, и тут я слышу то, чему не могу поверить:       — Держите ведьму! Она служит дьяволу! — многочисленные пары глаз начинают рыскать по лицам ближних, силясь найти в них приметы ведьмовства. — Девчонка в черном! Схватить ее!              «Говнюк, я не ведьма, я — княжна!»              — Сука! — сворачиваю в боковую улочку и вспоминаю, как бежала по ней от погони в первый раз.       «Кладбище!» — потеряться в одном из склепов не составит труда. — «Если только меня там не прирежут!»       Вбегаю на территорию погоста, забегаю между надгробиями и прячусь.       — Извините… друзья, но… если не спрячусь… то точно… присоединюсь к вам, — запыхавшись, стараюсь дышать тише.       — Где она?       — Разделимся. Найдите ее живо! — в мою сторону двинулись сразу двое мародеров.       — Твою мать! — ругаюсь красочно, но тихо. Нахожу мелкий камушек и кидаю в противоположную сторону. Оба реагируют, но идет проверять лишь один.              «Ладно, это тоже хорошо».              Пригибаясь, обхожу их стороной, прячась за каменными статуями. Оба бугая почти остаются позади, когда сверху раздается тихий, но протяжный свист, заставляющий муравьев забегать по коже. Вскидываю голову, чтобы увидеть, как на одном из огромных крестов сидит еще один мародер, его медово-золотистые глаза не моргают и цепко следят за мной. От них по спине проходит холодок, хозяин прищуривается и слегка наклоняет голову, будто ему интересно.       — Черт!       Только сейчас он медленно моргает, словно соглашается со мной. Его золотистые волосы собраны в косы, что змеями обвивают шею и плечи, но ему, кажется, это не доставляло никакого дискомфорта. Высокие скулы вытягивают лицо, делая его хищным, даже при расслабленном состоянии хозяина, прямой нос, узкий лоб лишь усиливали этот эффект, словно зверь натянул человеческую кожу. Густые светлые брови слегка нахмурены, из-за чего взгляд чувствовался тяжелым и давящим. От мужчины ничего не исходит, он словно штиль в океане, не выказывает буквально ни-че-го. Просто еще одна статуя среди тысячи других, если бы не глаза. Они отдают бликами, но мне может и казаться в такой ситуации.       — Она здесь! — доносится с боку громко. Лишь это заставляет мужчину со злостью и раздражением взглянуть на своего компаньона, который выходит из-за одной могилы. Сзади слышатся шаги, и я вскакиваю, отходя так, чтобы все мужчины были в поле моего зрения.       — Ну, вот и нашлась, красота.       — А я уже было соскучился.       — Мальчишки, давайте все решим мирно.       — Мирно? Мы обойдемся и без этого дерьма! — кривится один.       — Видишь ли, Золотце, нам нахрен не сдался мир, мы больше по бедствиям, грабежу, убийствам, — кривлюсь от «Золотца».       — Может, пустим по кругу ее? Прямо среди могил! — самый дальний облизнулся, а моя рука потянулась к предплечью с татуировкой и скрытому в нем клинку.       — Фу, Кир, тебе бы только присунуть!       — Ну, а что?       Тот, что продолжает сидеть на кресте, рассматривает меня странным прищуренным взглядом. Он не сказал ни слова, но чувствую от него большую опасность, чем от всех остальных вместе взятых.       — Хватит, ее нужно доставить командиру. Девочка, не дергайся и больно не будет, — ко мне начали подходить сразу двое. Хватаю себя за руки, будто меня окутал ужас и страх, но на деле лишь закатываю рукав для доступа к оружию. — Я не обижу такую малютку.       Он дергается на меня, позволяю схватить себя, но лишь для того, чтобы второй, стоявший позади него, не увидел, что делают мои руки. Алое лезвие даже не успевает блеснуть, как входит в брюхо. Наемник буквально сам насаживается на него, мне только нужно провернуть рукоять, чтобы острая кромка смотрела вверх. Дальше дело техники: от боли и неожиданности, мужчина ослабляет хватку на моем плече, и я налегаю на эфе́с, только не опуская его вниз, а наоборот, поднимаю вверх, распаривая весь живот и грудь. Кровь с внутренностями вываливаются мне на ботинки, будущий мертвец хрипит, отшатывается от меня, пытается удержать свои кишки внутри, но все тщетно.       — Су… ка!       — Бруно!? Какого… кха! — дергаюсь ко второму, замахиваюсь. Он мешкает, затем тянется за ножом, но я быстрее. Тренировки, концентрация тьмы в венах, Элиз, всегда по правую руку — все это дает мне больше шансов выжить! Здесь и сейчас даже не думаю об этой дилемме, у меня однозначная цель: выйти из этого боя победительницей! В этот раз делаю выпад и режу сначала запястье ублюдку, что предлагал трахнуть меня. Оказываюсь у него за спиной и режу под коленом, разделяя острейшим лезвием мышцы, а когда он падает и завывает, как раненная корова — оттягиваю за волосы голову и вспарываю горло.       Кровь брызгами попадает мне на лицо, энергия бурлит во мне, ощущаю ее каждым чувством, каждой мышцей и встречаю диким, звериным ликованием! Но оно быстро стихает, когда замечаю, что лезвие клинка раскалено! А за этим слышу чавкающие звуки вперемежку и с треском кожи и костей. Они были настолько отвратительными, что мне необходим ледяной саркофаг, чтобы не дернуться наутек! Медленно разворачиваюсь в ожидании увидеть страшное чудовище, о которых мне рассказывал Дракул: изувеченные тела, что лишь отдаленно напоминают человеческие, с непропорциональными конечностями, иногда даже с руками разной длины, шипами и рогами. Некоторые частично в шерсти, другие же голые и лысые, с зубами-иглами и когтями, что как колья, проткнут тебя и не заметят. И, конечно же, стальные безжизненные глаза, с диким голодом, виднеющимся в них.       Но я натыкаюсь лишь на мужчину, обычного мужчину… выгрызающего позвоночник последнему мародеру. Тот самый, что сидел на кресте. Теперь мне понятен тот холод, что я испытала от него. Его красивое лицо в крови, возле ног раскинуты остатки жертвы. Он заканчивает свой пир, отбрасывает ряд позвонков в сторону и обжигает холодом во взгляде. Волосы падают на лицо, скрывая его в тени, но даже так серебро светится, обозначая глазницы.              «Стригой…»              Мужчина оскаливается, у него клыки не такие, как у Дракула. Если у Князя заострены лишь две пары клыков сверху и одна снизу, у этого три или четыре.       — Мы изгнаны из тени… — глубокий голос парализует, он сколопендрами проскальзывает в уши, бередит воспоминания и превращает мысли в желе. Помню это, нужно что-то ответить, но слова разбегаются прочь от меня, соскальзывают с языка, а тот, кто так спокойно разорвал человека на куски, подкрадывается ко мне спокойным шагом. Он протягивает руку с измененными в когти пальцами, и тут я произношу спокойным голосом, словно не было замешательства с моей стороны и дикое подавление с его?       — … чтобы найти свой Мрак, — замирает с протянутой к моему лицу рукой.       — Значит, это все же ты, Дочь, — он касается моей щеки, утирает с нее кровь и подносит к своим губам, пробует.       — Мрачный, — констатация факта. — Ты стригой?       Он выгибает бровь, словно мои слова его задели.       — Это лишь первый ранг, я уже очень давно не он, — мужчина облизывается слишком длинным языком.              «Ранги? Значит, деление на них есть и у Мрачных?»              Вспоминаю о Коссее и Маре — они не похожи на стригоев, хоть и являются другими, есть еще Владыки, подобные Князьям.       — Владыка? — качаю головой. — Нет, у них глаза горят золотом.       — Много знаешь, — он кивает на клинок. — Убери его, если хочешь и дальше им располагать, Дочь.       — Дочь?       — Мне повторить? Ведьмино железо оскверняет мой взор.       — Оу, извините, — прячу лезвие, но лишь за спину. — Итак, Дочь? У меня другой папаша.       Не знаю, что это: усталость или глупость, но мне претит уже мысль о страхе. Мужчина смотрит на меня и тихо, больше самому себе говорит:       — Сил не хватает даже с Венцом Мрака…              «Откуда он?..»              — Вижу его. Чувствую его. Он взывает к каждому из нас.       — Разве ты не с ними? — киваю на трупы, что оскорбляет Мрачного.       — Нет, их так много развелось здесь, что даже они не в курсе, сколько крыс в их стае. Единственное, для чего полезны — кормежка. Больше ни на что не годны.       — Ты пришел за Венцом?       Он долго молчит, не моргает и нервирует этим:       — Нет.       — Тогда зачем?       — Идем, Дочь, — незнакомец разворачивается и уходит куда-то вглубь каменных склепов. Стою, не двигаюсь, думаю о…       — Беги, но знай, я переломаю тебе ноги, если попробуешь. К тому же, не взывай к моим инстинктам, я — зверье, а не комнатная собачонка, Бледная дочь. Идем, кое-кто жаждет встретиться с тобой вновь.              «Из Мрачных здесь лишь Мара, но ее лавка в другой стороне, тогда к кому он меня ведет?»              — Будешь так громко думать — мертвых разбудишь.       — О чем ты? Я умею скрывать мысли.       — От Темных — возможно, но тебя учила Мара, а она, — Мрачный поворачивает ко мне голову, продолжая идти, не смотря на дорогу, — наша. Ты скрыта от них, но не нас.       — Нашел меня по мыслям?       — Верно, но я был крайне удивлен, когда ты выбрала именно это место. Думал, придется тащить тебя волоком, но нет. Зов силен.              «Зов? Что это?»              Мне не отвечают, поэтому продолжаю разговор другой темой:       — Как тебя зовут?       Кровь на его лице вдруг начинает расползаться и впитываться, окрашивая вены, будто Мрачный сам поглощал ее. Монстр скрылся, передо мной вновь красивый мужчина, лишь глаза — холодный камень.       — Самсон, Дочь.       — Я тебе не дочь.       — Ты такая же Дочь, как я — сын.       Теряю к этому интерес:       — Куда мы идем? — мужчина цокает и оборачивается:       — Ты всегда такая болтливая?       — Есть такое, — мы шли сквозь ряды каменных статуй, что оплакивают души, уже давно стертые из памяти живых. Кидаю взгляд на спрятавшееся Солнце. — Ты не боишься ходить днем? Мрачные плохо ладят с Солнцем.       Меня одаривают презрительным взглядом и зло бросают:       — Нет.       — Емко, ничего не скажешь.       Выход с погоста уже давно утерян из виду, вокруг нас возвышаются серые фигуры в балахонах, у кого-то распростерты руки, у кого-то крылья, но одинаков — взгляд из-под капюшонов, из мрака, что там царит. Это не взгляд Дракула, нечто противоположное и все же похожее. Не могу понять, откуда эта прохлада, откуда эта нервозность? Страха нет, лишь необъяснимая осторожность и тяготеющее ожидание чего-то важного и… строгого. Словно меня опять Жаклин ведет на поклон отцу.       Мрачный останавливается, пропуская меня, бросаю осторожный взгляд на красивое лицо и делаю неспешный шаг вперед. Теперь затылком чувствую еще и шелест его дыхания в моих волосах. Замедляюсь, пытаясь понять, что я чувствую, но мне рычат в затылок:       — Быстрее!       Заворачиваем за угол, и я едва не валюсь в одну разрытую яму — могилу, но меня вовремя хватают за ворот, едва не душа. Ноги мотыляются над открытой пастью, а мне только и остается, что хвататься за мужскую руку.       — Слабая, — шипят сзади, — прихлопнуть, как котенка, и дело с концом!       — Самсон, ты снова грубишь и идешь против воли богов? — судорожно ищу под ногами землю, но понимаю: мне знаком этот голос!              «Городская сумасшедшая!»              Самсон оскаливается и рычит на меня, старуха смеется, но давится кашлем:       — Полно тебе, Самсон, Владеющая славой не научилась еще мысли свои в могиле прятать.       Меня подтягивают, и я почти кулем валюсь на землю.       — Тогда какая она Дочь?       — Такая же взбалмошная, как и ты, сын. Вы похожи с ней больше, чем тебе хочется того признавать, — старческий голос разбивает фырканье, но мужчина не говорит ни слова, проходит во мрак между могил, и лишь глаза серебром горят оттуда.       — Ты Мрачная? — обращаюсь я к старухе. Сбоку раздается новое рычание. — Она не представилась мне!       — И все же, — угрожающе.              «Цепной пес?»              Серебристые глаза сужаются, как если бы мужчина оскалился, но ни шипения, ни рычания не последовало.       — Мрачные… Темные… когда-то мы все были едины, когда-то были лишь Отец и Мать, а сейчас война, — лицо старушки покрылось печалью и болью. — Многие забыты и утеряны в Лете…       Оборачиваюсь, рассматривая обе ямы, вопрос сам собой вырывается:       — Для кого они? — без надгробий, без порядка погребения. Просто вырытые там, где пришлось. Кому не повезет найти там последний период?       — Для детей, отлученных от матери в угоду желаниям отца. Брошенных всеми, забытых…       — Пожалуйста! Не надо! Молю вас!       — Выродки! Зажравшаяся аристократия! Убить их!       — Наказать!       — Закрыть в склепе, пусть сдохнут, а затем сгниют!       — Сношаются, как звери!       Из-за дальнего ряда серых застывших ангелов толпа людей гнала полуголую женщину и полностью голого мужчину. Среди толпы был священник, он читал молитву и крестил тех, кого пинали люди, что шли рядом.       — Что это?       — Казнь, — скучающим тоном шелестит голос Самсона.       — Что?! Нужно прекратить это! Так нельзя! — плевать, что я буду одна против толпы! Плевать, что они уже нацелились на убийство, нужно….       Одна сильная рука хватает поперек талии, другая взметается вверх, зажимая рот. Меня окружает запах раскаленного песка, зноя, ярких пряных специй, терпких масел и кофе.       Меня прижимают к груди, и на секунду тишина внутри нее оглушает. Сердце не бьется, а пальцы, вжимающиеся в мои щеки холоднее стали в мороз и острее…       — Чему быть, того не миновать, Дочь. Жертва у Темных, жертва у Мрачных.              «Отпусти немедленно!»              — Пока ты мне не указ, — хочу вывернуться из медвежьей хватки, но меня лишь встряхивают как куклу. Пытаюсь дотянуться до кинжала, который точно убьет этого Мрачного, но его пальцы перекрывают мне кислород. Паника накатывает, душит сильней отсутствия воздуха, но над ухом продолжает шелестеть:       — Не влезай, и отпущу. Это не твой бой, им нужно умереть. Они достойны смерти.              «Достойны? Достойны?!»              — Да. Смерть необходимо заслужить, чтобы она приняла тебя в свои объятия.              «Достоин?.. Заслужить?..»              «Кто из них более других достоин был смерти, Лада?..» — голос Влада из прошлого сдирает корку с уже заживающих воспоминаний. — «Кто из нас больший зверь?»       Я, дрожащая перед ним. Он, насильно удерживающий меня, чтобы несмела отрывать глаз от казни.       «Андрей был прав: ты беда, Лада. Кто будет следующей твоей жертвой?»              После этих слов вновь ослушалась князя, и из-за моих действий Мирча потерял свою человечность, перестав отличаться от отца сущностью. Означает ли это, что ослушавшись судьбу сейчас, накликаю беду снова? Кто в этот раз? Старушка? Меня разорвет Мрачный еще до того, как посмею что-то сделать? Или он перебьет двадцать человек вместо двух?       Жалкие потуги затухают, успокаивается отчаянное желание спасти кого-то. Всех огородить не удастся, нужно цепляться лишь за тех, кто тебе дорог — среди них таких нет.       «Отпусти…» — на удивление Самсон выполняет мой приказ, но мрачным изваянием остается стоять за моей спиной. Не двигаюсь, лишь наблюдаю, покорно, как если бы за моей спиной снова стоял Дракул. Не дергаюсь, даже когда мужчину, что крепко обнимал девушку в ночной сорочке, толкнули, заставив повалиться у стены огромного склепа.       Их тут же окружили, лица скалились, пальцы на руках скрючивались, а голоса превращались в вой. Люди, что мнят себя судьями — на самом деле являются диким зверьем, неприрученным, необученным, голодным. Мне доводилось видеть такое…       «Повесить ее!»       «Насадить на кол!»       «Убить сучку!»       Так провожали «меня» на виселицу. Так будет всегда, из года в год, тысячелетие сменит другое, но жажда крови и хлеба у людей не отнять. Мы все носим маски, — сказал Симеон. И чтобы увидеть истинное лицо, нужно подглядеть за человеком, когда он страшно чем-то занят…       Кто-то хохочет, когда скорлупа разбивается о золотую гриву девушки, она пытается укрыться, плачет, хватается за мужчину, как за последнее пристанище, что видит в этой жизни, а он прикрывает ее собой, и тухлые помидоры уже летят в его голое тело.       — Джованни! — она очищает его висок, так трепетно и нежно, этот жест полон нескончаемой любови.       — Церцея, все будет хорошо, слышишь? Все бу… — светловолосая макушка дергается от столкновения с камнем.       — ДЖОВАННИ! — полный ужаса крик утопает в воодушевленном гуле.              «Им так радостно…»              Пальцы сжимаются в кулак. Хочется броситься к ним, ударить первому попавшемуся в лицо, следующему — ногой в коленную чашечку, чтобы услышать хруст и дикий вой, третьему… Клинок гудит под моей кожей. В нем одна со мной сила, одна кровь, и он поет мне, чтобы вызволила из тесной темницы, позволила его песни обрести голос!        Да. Третьему — вспорола бы горло! Вонзила рукоять так глубоко в плоть, что он бы достал до шейных позвонков, а дальше раздробил бы и их!        Кровожадность смешивается со злостью и заржавевшей обидой: мне не помочь им, мне не помочь никому, только себе. Лишь выживать у меня выдается… и мстить! Вспоминаю осман, с которыми столкнулась в их же лагере, наемника, что хотел утопить, девушек, что умерли от клинка Дракула, но занесенного моей рукой. Помню тех двоих верзил, которых я с диким удовольствием зарезала, как свиней, в замке Батори. Помню…               «Я все прекрасно помню. Никому не остаться в должниках, ответят все!»               Над головой слышится довольное урчание. Ветер доносит знакомый запах ночной прохлады. Влад. Его здесь нет физически, но мой Князь всегда со мной, на какую бы землю я не ступила.               «Дождись», — шепчет его голос, — «дождись и вынеси приговор, моя княжна…»              Толпа взрывается новым приступом хохота, когда один из мужиков рвет подол сорочки, оголяя бедра, где уже наливаются фиолетовым синяки. Девушка плачет, подбирает под себя ноги, но ей лишь притворно удивляются:       — Что такое, кукла? Теперь не хочешь ноги раздвигать, а перед ним с радостью?!       — Пошел прочь! — Джованни резко отталкивает урода, тот даже распластался на земле, но это ошибка. Пока аристократ успокаивает свою возлюбленную, ее обидчик поднимается с занесенным камнем. Золотистые волосы окрашиваются новой порцией крови, но перед этим слышится противный хруст. Тело мужчины обмякает, заваливается, утягивая за собой и Церцею.       — Нет! Джованни! Нет!       Монах крестит тело, причитая, а после со слишком наигранным сожалением произносит:       — Да примет его грешный дух наш Отец.       — Джованни… Милый… — девушка плачет, а убийца смеется, тогда лицо ее искажается от гнева и боли. — Ублюдок! — у ангела, стоявшего на стене склепа, давно откололась рука, которую он тянул к Господу. Именно ее и подбирает девушка. Она озлобленная, жадная до мести, словно призрак в изгвазданном, разорванном платье, делает шаг к веселящемуся «палачу» ее возлюбленного. Неожиданный для хрупкого тела размах! И красивое лицо окропляют брызги крови. Она валит мужчину на землю, бьет и кричит, рычит и заносит камень снова и снова. Смех и радость стихают, на их пост заступают шок и неверие, затем к ним присоединяются озлобленность и жажда крови.       — Мразь! Она убила моего мужа! — толпа против одной девушки. Последней не выжить, и она понимает это. Самое главное ей уже удалось сделать — отомстить. Печальный взгляд, брошенный на любимого, и девушка принимает свою судьбу. Она не закрывается, когда ее сбивают с ног, когда бьют под ребра, ломая их, когда протянутую руку отбивают камнем. Не плачет, не умоляет и не зовет, лишь ползет к нему, тому, что всегда защищал ее и умер за нее.       Толпа расходится перед монахом, он все еще прижимает к себе Священное Писание. Монах был уверенным, но лицо не вызывало ничего кроме желания врезать по нему! Крупный с горбинкой нос, выпирающая верхняя челюсть, от чего губы кажутся надутыми, маленькие глазки, как у крысы и странно рыжие брови.       — Покаешься с грехе, содеянном, дитя? В том, что делила ложе с Дьяволом, а демонические картины и книги, развращающие ум, лишь подтолкнули тебя к этому, — он подходит ближе и что-то шепчет ей.       — Что он сказал? — оборачиваюсь к Самсону.       — Что спасет ее душу и тело… если она отдаст последнее ему.       Девушка лишь смеется сквозь боль, плюет кровью ему в лицо и оскаливается:       — Гори в аду, Савонарола!              «Что?!»              Этот тот самый монах, из-за которого и разгорелся Костер тщеславия! Тот, кто ищет зачем-то меня.       — Ну что ж, да будет так, Невеста Дьявола, да будет гореть душа твоя в неистовом пламени, как и тело твое будет пожираемо червями.       — Уж лучше отдаться им, чем тебе…       Монах отворачивается и повышает голос:       — Падшая женщина отказалась признать свои грехи, отринуть Дьявола и принять Христа! За гнилой дух, всегда расплачивается тело!              «Будь здесь Дракул, он бы показал тебе, как на самом деле выглядит Дьявол…»              Стоило только ему завершить свою речь, как на шею девушке набрасывают петлю, а другой конец веревки перетягивают через крыло ангела. Женское тело расстается с земной твердью, она дергается, как еще несколько минут назад дергалась я в хватке Самсона, только ей не спастись. Хрипы и судорожные дерганья веселят толпу, они уже и забыли, что кто-то их них сдох в этой охоте. Они затыкаются лишь тогда, когда девушка опускает руки, слегка раскачиваясь на веревке, но даже сейчас ее взгляд прикован к телу любимого.       — Ангел помогает другому ангелу быть ближе к Богу, — монах возвел руки к небу.       Пальцы немеют от силы, с которой они сжаты.       — Люди не звери, но тем больше им хочется на время стать ими, — Самсон не оправдывал их, наоборот, словно бы делился со мной чем-то.       — За что их?       — Ты сама слышала: аристократы, она отказала Савонароло и посмела любить другого.       — И что в этом такого? За любовь нельзя убивать.       — Они были любовниками, а еще братом и сестрой.       — Все еще не вижу причины…       — Для кого-то хватает и этого, Владеющая славой.       — Ты еще голоден, Самсон?       — Допустим.       Разворачиваюсь к мужчине:       — Сожри их, толпу. Всех доеденного.       На скучающем лице проскальзывает удивление, перетекающее в ухмылку и звериный оскал, однако не торопится броситься с головой в дело, что, бессомненно, нравится ему. Лишь кидает взгляд на старуху, та печально улыбается и кивает:       — Беги уже, негодник.       Серые глаза ловят отблески зарева полыхающей Флоренции, многие даже не смогут разглядеть этот блеск, прежде чем сдохнут. Губы обнажают длинные клыки, между ними мелькает гибкий язык.       — Будет весело, не желаешь присоединиться, Бледная дочь?       — Нет, уверена, тебе самому будет мало, а у меня есть другое дело.       — Как хочешь, — мужчина двинулся в сторону, куда двинулась толпа.       — Что ты задумала, Владеющая славой?       — Ты вырыла могилы не просто так, — подхожу к телам убитых в тот самый момент, когда по кладбищу разносится первый душераздирающий крик. К своему удивлению, чувствую от этого лишь удовольствие.              «Я тоже зверь, который лишь прикидывается человеком».