Помнишь Тьму?

       Letum non omnia finit

Смерть ещё не конец

      Она больше не плачет, ее лицо не выдает тревоги или страха. Губы плотно сомкнуты, с них не сорвутся больше ни угрозы, ни мольбы.       Он больше не испытывает боль, защищая ее хрупкое тело, не нужно быть сильным и храбрым для нее, доказал это своей смертью, а она отомстила. Его руки все еще помнят их объятия, как они обвивались вокруг тонких плеч. Оба золотоволосые, с правильными чертами лица.       — Так похожи…       — Близнецы. Вместе пришли в этот мир, вместе и покинули, — старческий голос раздается едва ли не над ухом. — Почему ты приказала Самсону убить всех? Ведь не все виновны в смерти.       — Они сами решили свою судьбу. «Кто сам без греха, пусть первым бросит камень», — все грешны, но они кидали, били и вешали, наслаждаясь этим. Толпа всегда веселится, когда видит казнь.       — Говоришь так, будто знаешь, будто побывала на их стороне.       — Знаю, почти была…       Камень за камнем, снимаю чужое презрение и злобу с мертвых тел. Стряхиваю пыль как чужую зависть и на́говоры. Все имеют право на счастье, любовь и жизнь, но не каждый этого достоит. Почему склоняюсь в их сторону, мы ведь даже не знакомы? Потому что похожа? Потому что когда-то сама была жертвой? И меня так же жаждали повесить? Или потому, что так же оскверняю устои человеческой морали?              «А может потому, что влюблена в мужчину, с которым даже взглядом встречаться не стоило?»              Осознание того, о чем подумала, заставляет выронить камень рук. Пальцы дрожат. Я вдруг представляю, что это я повешенная, а Влад лежит бездыханным рядом, и никто больше не в силах дотянуться к другому. Внутри разверзается бездна, и на секунду — короткую секунду — мне кажется, что у мужчины черные волосы, а золотом — блестит маска на лице. Тянусь к его лицу, но пальцы вязнуть в крови и златых волосах. Не черных.       Вздох облегчения заставляет почувствовать укол совести, но понимание одной вещи стирает прочее.              «Плевать! Все пустое, кроме зарытых могил. В них всегда что-то есть: тело, дело, чужие секреты или жизнь, паразитирующая на смерти!»              — Ты зря копала две могилы.       — Два трупа — две могилы.       — Два человека — одна любовь, одна могила. В посмертии они смогут разойтись, только если их кости расползутся от времени в стороны.       — А тесно им не будет?       — Только не им, они делили одну утробу, будут делить и могилу.       Тащу мужчину под аккомпанемент рычаний и криков, они — реквием по мечте, панихида, слушая которую — успокаиваюсь.              «Вы отомщены…»              — Занятно, как ты изменилась, Владеющая славой. Возвысилась, — старуха ухмыляется потрескавшимися губами, и я вдруг задумываюсь: насколько она стара, как долго бродит по миру? В прошлый раз ее волосы могли затмить звезды своим блеском, а сейчас тусклые, всклоченные, будто их хозяйка затухает. Спина еще больше скрючилась, руки трясутся, едва держат черенок. Лопата с налипшими комьями грязи, но на обуви или подоле изорванного платья ничего не видно.       — Ты не копала эти могилы.       — Увы, нет, в этом мне помог сынок, — дряхлая ручонка, дрожа, указывает в сторону, куда ушел Самсон.       — Уже не в силах нести службу, старуха?       Она цокает, и на секунду вновь становится энергичной и живой, но этого запала не хватает надолго.       — Какая же ты язва, Владислава. Впору сочувствовать твоему мужу!       Воспоминания о Дракуле почему-то сжимают мое сердце.       — Он глуп, — бурчу, — и немощен, но продолжает строить из себя невесть что!       — Только с тобой?       — Со всеми, но… со мной особенно, словно стоит ему расслабиться — нанесу удар.       — Хм, значит любит.       — Что? — аккуратно укладываю тело на заранее расстеленную ткань. Золото и красный шелк. Очень подходит к его вымазанным в крови волосам.       — Любит значит тебя он, раз боится, что рану ему нанести сможешь, да такую, что не оправится. Вот и лютует, а с собой поделать ничего не может. Твой он давно уже, только дурная голова ногам покоя не дает. Уж поверь, мне знакомо это, — старуха опирается на черенок, ее черные глаза мутнеют, точно поддаются какому-то воспоминанию, от которого она грузно вздыхает.       — Пусть сначала скажет мне в лицо, что любит, тогда и посмотрим! — выкарабкиваюсь из могилы и иду к девушке. Камни под ногами хрустят и перекатываются, мешая, но я упорно иду. Мне так хочется помочь им воссоединиться после смерти, раз не помогла при жизни.       — Ты поэтому это делаешь?       — Да. Однажды мне жестоко преподали урок: не вмешивайся, всем помочь не удастся. Жаль поняла это лишь тогда, когда мои дети погибали в пламени, а я, наказанная за свои желания, — смотрела и кричала, молила, чтобы хоть кто-то их спас, но никому нет дела до чужого горя, Владеющая славой, только мне… и тебе теперь, — она замолчала, глядя в могилу, где ждал свою сестру мужчина.       — Джованни и Церцея, — их имена раскаленным железом выжглись в моей памяти.       Клинок горит в моей ладони, но теперь я знаю почему: рядом бродит Самсон. Лезвие молниеносно перерезает веревку. Попытка уловить девушку заканчивается падением вместе с ней. Шиплю от острых камней, впившихся в кожу.       — Дочь, ты питаешь особую любовь к трупам? — запрокидываю голову и вижу Самсона, с головы до пят покрытого кровью. Металлический запах тут же ударяет барабанной дробью по рецепторам носа.       Хочу ответить колкостью, но слова застревают в горле, легкий ветерок доносит запах пожара и сладковатый аромат масла: виноград и роза. Так пахла Церцея, а от Джованни я ничего не унюхала. Что-то странное происходит где-то глубоко в душе, и я отвечаю, спокойно и тихо:       — Каждый достоин любви, — золотые волосы путаются, и мои пальцы застревают в них. — И неважно насколько он избалован…       «Ты только моя, Змейка…»       — …кровожаден…       «Я ненавижу тебя, Змейка, и с превеликим удовольствием буду ловить твой последний вдох, когда сожму в руке твое сердце…»        — …или… разбит.       «Шрамы — немые крики боли, которые мы носим на своем теле…»       — Насколько отвратительна его внешность…       «Н-не надо… Зме… йка, пожалуйста, я не… хочу тебя потерять. Позже… я открою его… сам… обещаю…»       — Даже если он всегда будет монстром…       «Я навсегда останусь твоим монстром в человеческом обличие…»       — …извращая тебя на боли и страданиях…       «Я принял ее. Только сломленные могут так делать. Вскоре начнешь радоваться ей. Ведь если ты ее испытываешь – ты жива. Лишь мертвецы не чувствуют боли…»       — Лишь мертвецы не чувствуют боли.       Самсон отворачивается и произносит:       — Мы тоже чувствуем боль.       — Хорошо, — меня пронзает серебристый взгляд, — это означает, что вы все же живы внутри. Не многие живые могут этим похвастаться.       Я бы сказала, что маска суровости дала трещину от моих слов, но тешить себя в присутствии стригоя — плохая идея, однако, Самсон подошел ко мне и помог выбраться из-под трупа девушки. Затем аккуратно взял ее и понес к могиле. Ловко спрыгнул на дно и положил одну часть целого к другой, помогая воссоединиться.       — Спите, чтобы набраться сил перед встречей с Матерью, ибо только Скорбящая сможет унять вашу боль, отринутые миром, — крови на мужчине столько, что с его подбородка она капает на лица близняшек, но даже с ней, с синяками на шее и грязью, они выглядели красиво и величественно. Голова девушки покоилась на мужском плече, рука — на его груди, которую он накрыл своей. Другой обнимал хрупкий стан, защищая даже после смерти. Поверх тел ложиться саван — едва ли надежная защита от червей и опарышей, но так они скрыты от враждебного мира, пока их не обнаружит другой, мертвый, как и они теперь.       — Как думаешь, Богам плевать?       Старуха лишь крепче сжимает черенок, она выглядит так, словно, забери я его — упадет без надежной опоры.       — Они как люди, что-то пропускают мимо намеренно, что-то упускают из вида по другим причинам, что-то интересует больше другого или задевает их гордость, а что-то вызывает лишь гнев. Однако это не означает, что они не слышат или им, — она кивает на брата с сестрой, — наплевать на всех.       — Их гнали, как каких-то зверьков по кладбищу, ему даже одеться не дали. Изгнанные из собственного дома, непонятые и отвергнутые, — если от них отвернулись люди — порождения Отца, — тогда остается уповать на другую сторону. — Мы изгнаны из тени, чтобы найти свой Мрак, — прикрываю глаза, впервые обращаясь к ней. — Прими, Матерь, в свои объятия брошенных детей, пусть под твоим крылом они обретут то, чего лишил их Отец. Ведь только ты не коришь за порочность и внутреннее уродство, Королева конца и начала.       Открыв глаза, вижу удивление на лице Самсона и ласковую улыбку на лице старухи. Первый ком земли скалой ложится на грудь мертвецов. Больше незачем дышать. На земле они испустили свой последний дух, а в земле найдут свой последний приют.       — Возьми, — мне протягивают лопату, — рыть или закапывать могилу голыми руками не лучшая идея, Владеющая славой.       Не благодарю, не улыбаюсь. На похоронах так не принято, там царствует скорбь, и я отдаю этому должное. Это чувство отдается тупой болью в груди с легким покалыванием, будто сотни ног сколопендр жалят мое сердце, но я не унимаю, не сковываю льдом, нужно прожить ее, чтобы сделать выводы. И пока закапываю тела — многое переосмысляю.       Измотанная и грязная закидываю последнюю горсть земли на свежую могилу, рассматривая смерть, как нечто новое.       — Благодарю за помощь, Владислава, ты молодец, — смотрительница кладбища, тяжко перебирая ногами, ковыляет в сторону второй могилы, но ее вдруг ведет, и она заваливается в раскрытую пасть земли.       — Аккуратно! — хватаю за настолько сухое предплечье, что тут же думаю: как бы не переломить его. — Видно, зря Самсон рыл эту могилу, — пытаюсь разрядить обстановку, но женщина сползает на землю, и я с ней.       — Не… зря.       — Почему?       — Она… для меня, Владеющая славой.       — В каком смысле?       — Мне пора… я и без того долго бродила по земле, — каждое предложение дается ей все сложнее и сложнее.       — Да ты меня еще переживешь! — рука с бумажной кожей ложиться мне на щеку.       — Не в этот раз… мое время вышло. Все дети схоронены, осталась лишь я,— голос утихает, пока не становится хрипотой, а заминки между словами не увеличиваются. Она опирается на мое плечо. — Не представляю… как бы самой… пришлось тащить их, — кивает на свежую могилу. — Они… приняты ею, я… провожу их.       Поворачиваюсь к Самсону:       — Образумь ее!       На его лице виден отпечаток печали, а голос тих настолько, что мне приходятся прислушиваться:       — Здесь тщетно все, Дочь.       — Возьми… подарочек… последний от… меня, за со… чувствие твое, — ей все труднее дышать, но она силится найти что-то дрожащей рукой в кармане своих лоскутов. Когда не получается, подходит Самсон и быстро находит карман. — Спасибо, сы… нок, — ее улыбка такая нежная, что я задумываюсь: а не мать ли она ему?       — Держи… надень, когда… меня не станет, — мне протягивают мягкую, бордовую коробочку. — Когда-то… мне так же… отдали его, а те… перь я отдаю… тебе…       — Нет, кто будет помнить имена, которые стерла история?       — Кажется… у тебя отменная… память, Владею… щая славой…       — Я едва сама могу избежать смерти, меня вечно кто-то спасает, ты не можешь скинуть это на меня, — тонкие губы ехидно изгибаются, но старуха заходится кашлем.       — Глупая, — уверенно и твердо, — ты бежишь не от, — снова кашель, — смерти, а… к ней. Все пути миров… ведут к ней. Пой… ми это, и поймешь матерей, идущих… на ложе рожать дитя… хоть это может… убить их. Поймешь воинов… умирающих на поле боя за семью и землю. Царей и князей… убиваемых свои чувства, чтобы их… народ процветал. Поймешь, что она… примет лишь тогда… когда придет время… никто не умирает раньше, тебе ли не знать…       Обнимаю тело, что стало ветхим от времени и долгих часов рытья могил, качаю, убаюкивая:       — Больше нет той боли,       Что вскрывала раны,       Что купала в смо́ли,       Дым сокрыл пожары.              Больше нет той злости,       Что сжигала душу,       Что дробила кости,       Забирала сушу.              Больше нет и гнева,       Что ломал судьбу.       Спи спокойно, дева,       Сбереги мольбу.       К концу колыбельной дышала лишь я, а к концу дня на кладбище появилась еще одна свежая могила.       — Как ее звали?       — Аврора, но среди Мрачных ее знали как…       — Скорбящую.       — Верно, а теперь Скорбящая — ты. Она выбрала тебя, раз решила наделить этим, — Самсон кивает на коробочку, которая лежала на скамье.       Робко и даже с какой-то опаской подхожу к подарку, откидываю крышку и вижу несколько простых черных цепочек, сплетенных вместе. Матовая поверхность навивала скорбь и будто бы ожидание новой встречи с теми, кто уже ушел. Мне не хотелось надевать его, наоборот, закинуть бы подальше, но это стало бы оскорблением памяти, поэтому принимаюсь бороться с застежками. Пальцы дрожат от усталости, не могу справиться, и чужие руки накрывают мои.       — Все в сборе, вам идет Последнее объятие, Скорбящая, — так тяжело, будто на моих плечах лежат горы, но я разворачиваюсь к Самсону, не выказывая никакой усталости.       — Спа…       Благодарность обрывается, когда я вижу, что обычные цепочки больше не являются таковыми: масса цепей переплетается в паутину, маленькие птичьи черепа свисают с самых длинных из них, черные перья с зелено-синим отливом облегают плечи, между ними выглядывают черные матовые шипы.       На мои плечи будто навалилась вся тяжесть этого мира. Кончики пальцев покалывает, шея немеет, спина напряжена, каждая мышца ноет и молит об отдыхе, но вместе с этим чувствую волнение, связь с множеством угасающих огоньков, слышу шепот в голове, нашептывающий мне что-то сразу со всех сторон тысячи и тысячи голосов на разных языках. Мне кажется, что я лично знаю каждого из них, но и никого конкретно, чувствую родство, но будто бы дальнее, не трогающее меня, но обязывающее на что-то. Трудно понять, но еще труднее осмыслить это. Виски ломит, голова гудит он шума, но внутри нет никакого сопротивления, точно это было со мной всегда, а я игнорировала это.       Безумная радость соседствует с невероятной тоской, меня кидает из одного состояния в другой, но нет насыщения ни тем, ни другим. Хочется остановиться, но нет уверенности, что это правильно, нужно двигаться вперед, нужно прочувствовать, понять, узнать. Надежда и радость выгорают скорбью, но без нее мы не можем в полной мере насладиться моментами, которыми нас награждает судьба. Без жизни нет смерти, неживое не может умереть, то, что не было мертво, не поймет первый вдох, рожденным детским криком, а последний выдох старца не укажет нам на скоротечность наших лет.       И со всем этим мне дает возможность соприкоснуться подарок той, кто помнила каждого, покинувшего этот мир. Пластрон выглядит великолепно, вселяя трепет и волнение. Он подошел бы больше какой-то королеве или…              «Княжне. Венец не всегда виден другим, но всегда находится на моей коже, интересно, а может ли так сделать ожерелье?»              — Нет. Венец Мрака — это связь души с потусторонним миром, а Последние объятие — связь тела с землей, этим миром. Оно всегда физически видно всем, можно скрывать лишь его истинный вид.       — Последние объятие?       Самсон кивает:       — Именно, последние объятие чувствует тот, кого обнимает смерть, дабы помочь душе пересечь границу этого мира и другого, а Скорбящая…       — Оплачет тело, — снова кивок.       — Все они — теперь твои дети, Скорбящая.              «— Ты увидишься с ней, со Скорбящей. Тебе это предстоит, не ударь в грязь лицом, — Мара вновь смотрит на меня и усмехается, — хотя ты скорее споткнешься и упадешь к ее ногам. Я слышу это.       Земля уходит из-под ног, и я проваливаюсь в зияющую пасть свежевырытой могилы! Падаю в грязь: снег смешался с землей, а теперь и со мной. Где-то в этой жиже я выронила кинжал при падении. С головы до ног измазанная, я ищу подарок Агаты, и лишь когда пальцы натыкаются на острие железа, распарывая кожу, я понимаю, что это он.        — Тебе еще не время там быть, — голос сверху заставляет дернуться и быстрым движением спрятать клинок под плащ, а когда я вижу над собой дряхлое лицо старушки, то и полностью убираю в ножны. — Бежала так, словно сама смерть гналась за тобой. Ты не слышала мои предостережения? — старушка хихикает и качает головой. — А испачкалась как, все лицо замызгала грязью, прямо таки на ожившего мертвеца похожа, — она протягивает мне морщинистую руку. — Давай, так уж и быть, помогу тебе снова ходить среди живых, ну, давай, торопись, покуда сама не пополнила их ряды.       «Когда дверь лавки открывается, меня пихают вовнутрь, где нас уже ждет Мара. Она не спрашивает, лишь обводит нас взглядом, задерживаясь на моем грязном лице, и произносит:        — Все же испачкалась…».              Теперь понятно о ком конкретно говорила мне Мара. Странное тепло разносится по телу от плеч, на которых покоится Последнее объятие, мне хорошо, словно матерь обнимает меня со спины. Это даже вызывает у меня печальную улыбку и заставляет пройтись по цепочкам пальцами.       Вдруг понимаю еще кое-что.       — Скажи, ты ведь знаешь здесь все кладбища? — Мрачный прищуривается с подозрением.       — Допустим…       — Мне нужно одно, где в склепе есть окошко и вроде бы его можно запирать, и… что?       Самсон отводит взгляд в сторону и оскаливается:       — Тебе нужен не склеп, а тот, кто в нем. Младенец.       От последнего слова у меня падает сердце в желудок. Яркий всплеск радости тут же омрачается гримасой мужчины.              «Призрение, почему ты испытываешь его по отношению к ребенку?»              — Он Темный.       — Он ребенок. Все они — мои дети, разве не так?       Мрачный вонзает в меня острый взгляд, но я не двигаюсь, меня не задевает это.       — Они — враги.       — Он твой враг лишь потому, что ты его таковым назвал. Ты для него лишь взрослый. И только от нас зависит, что он будет слышать: Мрачные враги или друзья.       — Тебе не позволят его растить.       — Кто? Ты?       — Темный Князь. Дракул. Он уже отправил своих Теней к ребенку. Темные не гнушаются убивать себе подобных, когда каждый Мрачный стоит за другого горой. Вообще не понимаю, почему тебе позволено быть рядом с ним.       — Что ты сказал?..              «Дракул послал Теней?»              — Именно, — хищная улыбка озаряет мужское лицо. — Ему нет веры.       — Покажи где мальчик! Быстро!       — Или что?..       Подхожу к нему вплотную, поднимаюсь на носочки и шиплю прямо в лицо:       — Или можешь начинать поиски другой Скорбящей! — мой голос не дрожит, намеренье крепко и незыблемо. Мои слова полностью отражают то, что я сделаю, если Мрачный откажет мне. Отказ на отказ, и абсолютно плевать, что будет после. Клинок из ведьминого железа греет предплечье изнутри, и всегда готово, что его пустят в дело. Мой визави прекрасно понимает это. Дергает головой и ругается на другом, непонятном мне языке.       — Хорошо, — рычит он. — Идем, Скорбящая.       Улыбаюсь самой широкой улыбкой, но он не видит этого.       — Хватит скалиться. Скорбящей это не под стать! — или все же видит…       — Нужно поторопиться, Самсон, — мужчина цокает, но разворачивается и быстрым движением поднимает меня на руки. — Держись.       Он делает шаг, и мне кажется, что я впечатываюсь в стену со скоростью света. Шум в ушах глушит, перед глазами пелена, а конечности настолько сжаты, что двинуть ими не могу. Когда все заканчивается, едва ли могу успокоить бешено колотящееся сердце и не пытаться запихнуть в свои легкие весь воздух, который есть в атмосфере. Из носа что-то потекло, голова кружится, кажется, я уперлась лбом в шею Мрачного.              «Что… это… было?»              — Переход через Мрак. Он не предназначен для живых, но ты сама сказала, что нужно поторопиться.       — Засранец. Специально же это сделал…       Над ухом камушками шелестит мужской смех.       — А я отрицаю?       — Отпусти меня.       — Как скажешь, Скорбящая.       Склеп был огромным, но одним из многих, единственное, что выделяло его из толпы других — окно, то самое, что я видела!       — Идем! — шаг, но ноги не двигаются, и я падаю прямо на лестницу, ведущую вниз, к дверям. Меня ловят, как котенка, за шиворот.       — Решила шею себе свернуть? Нужно подождать, пока тело не прид…       — Нет времени! — аккуратно придерживаясь двери, прохожу и держусь уже за стену. Позади слышится ворчание:       — Ты ходячее бедствие!       — Если бы мне давали монету каждый раз, когда я слышу эти слова, Самсон, я бы была богаче всей Европы вместе взятой! Так что оставь их при себе!       Лестница не единственное препятствие для нынешней меня, крепкая каменная дверь с несколькими металлическими задвижками — мне явно не по зубам.       — Отойди, Скорбящая.       От удара ногой камень крошится в щебень, который разлетается по всему склепу. Меня парализует страх за Маркуса:       — Там же ребенок! — злой окрик заставляет Мрачного вздрогнуть, но он не подает особого вида.       — Он цел.       Облако пыли странно быстро оседает, и, увидев, что происходит внутри, понимаю: Самсон был прав. Дракул не будет делать что-то наперекор самому себе, если не заставить его дать клятву!