где тебя никто не ждёт

Уж подъезжали к Петербургу, когда Парфён Семёныч закончил свой рассказ и вцепился в князя пытливым, лихорадочно-блестящим взглядом. Взгляд этот был странен и весьма тяжёл, но было в нём помимо всего прочего едва уловимое выражение надежды на понимание и сочувствие. Князь Мышкин под впечатлением от рассказа грустно улыбнулся и кивнул головой, одним лишь выражением глаз отвечая своему собеседнику: «Да, я понимаю вас, да, я сочувствую вам». Рогожин, поймав этот взгляд, скривил рот в недоброй ухмылке. Он поглядел на князя ещё немного, а затем молча отвернулся к окну. Потеряв из вида глаза Парфёна, не слыша больше его голос, Мышкин вдруг как будто бы очнулся от наваждения, вспомнил, где он и кто он. Ему стало слышно окружающие звуки: ровный стук колёс поезда, разговоры пассажиров вокруг, свист ветра за окном, и это всё несколько удивило его — он, видно, так сильно увлечён был рассказом Рогожина, что не замечал совершенно ничего, кроме звука его голоса. — А вот и приехали! — торжественно объявил сидящий рядом Лебедев, весьма некстати нарушив установившееся молчание. Князь в некоторой растерянности заглянул в окно; действительно, там мелькали уж не заснеженные поля, а одни городские постройки. Его тут же охватило волнение — он совсем не мог знать, что ждёт его теперь здесь, на Родине. — Странно мне сюда возвращаться, — пробормотал Рогожин, удивительным образом озвучивая мысль князя, — Без родителя-то житьё моё, верно, полегче будет, да больно странно это всё... Тяжело как-то, не знаю, не умею сказать... — Мне, признаться, тоже странно и как будто бы тоже тяжело! — подхватил Лев Николаевич, — Да, странно и тяжело! Но это ничего... это, видно, случается, когда возвращаешься туда, где тебя никто не ждёт и где ты, вероятно, будешь совсем некстати... Лишним и нежеланным будешь. Парфён оборотился к князю; в глазах его отразилось удивление. Ему неловко стало оттого, что Мышкин так открыто высказал свои переживания. Они хоть и были очень понятны и близки Рогожину, но он сам находил их весьма постыдными и желал бы их скрыть. — Гм... Случается, должно быть... — тихо заключил он, задумываясь о чем-то, — А вас, князь, совсем никто не ждёт здесь, в России-то?.. — Н-никто... я так полагаю. Совсем никто. Наивный ответ очень рассмешил Парфёна Семёныча; он громко захохотал, но, впрочем, довольно быстро успокоился и сделался серьёзен. — Полюбился ты мне, князь. Сам не знаю отчего, но полюбился. Тебя никто не ждёт, остановиться тебе тоже негде, так идём же со мной? Пойдёшь али нет?.. Я тебя приодену, и накормлю, и устрою, коли понадобится. Денег дам! Они ведь будут, я их получу, получу уже сегодня! Ох и заживем мы, с деньгами-то!.. Ну, будешь мне другом? Пойдёшь со мной?.. — Пойдёте, князь? Соглашайтесь, непременно соглашайтесь! — вставил своё слово Лебедев. Парфён бросил на чиновника злобный взгляд, а затем опять уставился на Мышкина; в выражении глаз его было что-то совсем уж отчаянное — будто вся его жизнь теперь зависела от ответа Льва Николаевича. — Я вас очень благодарю за то, что вы меня полюбили, — улыбнулся князь, вежливо протягивая Рогожину руку, — И благодарю за предложение дружбы! Мне это очень радостно, потому что вы, сказать честно, мне тоже сразу понравились, а после вашего рассказа понравились ещё пуще прежнего. Как всё это, право, удивительно! — заметил он восторженным голосом, — Я, однако, после вокзала намеревался сразу же отправиться к генеральше Епанчиной, чтобы не затягивать со знакомством, и... — Ну так приходите после! — нетерпеливо выкрикнул Парфён, — Приходите, обязательно приходите, князь! Дом на Гороховой, зелёный, он там один такой, вы найдёте сразу! — Найдёте, князь, непременно найдёте! — закивал Лебедев. — Обещаю вам, что приду. Непременно приду! Вот ведь как бывает — встретишь человека в дороге по воле случая, а он тебя уж приглашает к себе, и тебе уж есть к кому идти, хотя ехал ты совсем в никуда и не знал, что в пути найдёшь себе друга! Удивительна жизнь!.. Рогожин, услыхав обещание, разом успокоился — лихорадочное оживление его прошло, и опять лицо его сделалось сумрачно. — Удивительна?.. — задумчиво пробормотал он, глядя в окно. Поезд медленно останавливался, и Парфён пытался глазами отыскать знакомые лица на перроне, но никто, по всей видимости, встречать его вовсе не собирался. — А по-моему глупа. Ну, да это не то... Дом на Гороховой, князь. Сегодня же приходите. Нельзя не прийти, понимаете?.. Я ждать буду. — Ой, нельзя не прийти, князь! — подхватил Лебедев, — Ой, нельзя! — Ты не поддакивай, приживала! Со мной пойдёшь. Да смотри, чтоб не злил меня! — сказал Рогожин Лебедеву; все встали со своих мест и направились к выходу из вагона.

***

В Петербурге Лев Николаевич поначалу совсем потерялся. Он совершенно отвык от городской суеты; всё ему было ново и непонятно, всё тревожило его. После знакомства с Рогожиным у него хоть и остались одни приятные впечатления, и знакомство это очень ободрило его, но теперь, оставшись один на один с шумным городом, он был очень растерян и ясно ощущал себя абсолютно чужим всему этому. Чуть оправившись от потрясения, князь взял первого попавшегося извозчика и, не ожидая ровным счетом ничего, поехал к Епанчиным. Ему очень желалось познакомиться наконец с генеральшей. Не то чтобы он смел рассчитывать на это знакомство — князь сознавал, что даже если он и приходился Епанчиной далёким родственником, то всё равно был для неё человеком со стороны, и генеральша, уж конечно, вовсе не обязана была впускать его в свою жизнь. Лев Николаевич всё это прекрасно понимал, но избавиться от искреннего желания познакомиться всё-таки не мог. Пока он ехал в Россию, желание это невольно сделалось его мечтой. Оказавшись на пороге дома генерала, князь позвонил в дверь и стал дожидаться, пока ему откроют. Ему тогда впервые пришла в голову мысль о том, что идти знакомиться вот так, после поезда, без гроша в кармане да с узелком в руках, наверное, было весьма стыдно. Он, однако, успокоен был своим твёрдым внутренним убеждением в добродетельности Епанчиных; он верил, что они всё поймут правильно. Открывший двери человек оглядел его подозрительным взглядом и, выяснив, кто он и почему пришёл, неохотно объявил, что Епанчиных застать нельзя — они всем семейством нынче делают визит. Лев Николаевич этой новости нисколько не удивился; он улыбнулся виноватой улыбкой, попросил, чтоб о его приходе обязательно потом доложили, и пошёл прочь, надеясь на то, что долгожданное знакомство состоится чуть позже в более благоприятной обстановке. Сначала князь думал идти искать гостиницу, но потом бросил эту затею и направился прямиком на Гороховую. Он надеялся, что Парфён Семёныч подскажет ему, где лучше будет взять комнату; сам он едва ли мог разобраться в этом вопросе — всё с непривычки ему было трудно. Кроме Рогожина в этом городе ему не к кому было обратиться, и он очень рад был, что судьба свела его с этим мрачным, но добродушным человеком.

***

Дом на Гороховой князь искал долго. По пути к нему он терялся во дворах-колодцах и путался в переулках, каждый раз нещадно сбиваясь с пути. Когда он спрашивал у прохожих дорогу, одни направляли его влево, другие вправо, и он метался из стороны в сторону, блуждая по кругу от одного двора к другому, до тех пор, пока ему не удалось наконец случайным образом свернуть на Гороховую. Зелёный дом действительно стоял как бы особняком от всех и на самом деле был весьма заметен. Его обнаружение князя Мышкина очень обрадовало; блуждая по заснеженным улицам Петербурга, он успел окончательно замёрзнуть. В парадной зелёного дома отчего-то было людно. Поднявшись на второй этаж, Лев Николаевич наткнулся на шумную компанию молодых людей. Все эти люди, столпившиеся у входной двери, видно, ожидали теперь момента, когда эта самая дверь приоткроется и явит им хозяина квартиры; один из них даже был достаточно дерзок для того, чтобы посмеиваться и весело стучать по двери своими пухлыми ладонями. Князь засмотрелся на их оживлённые лица и тихо отошёл в сторону. Он опять почувствовал, что пришёл в неудобный момент. Дверь вдруг резко распахнулась, заставив мужчин потесниться. Парфён Семёныч, мрачный, как сама ночь, вышел из квартиры и молча оглядел пришедших недобрым взглядом. Взгляд этот, впрочем, сразу же переменился, когда Рогожину удалось разглядеть за толпой сияющие голубые глаза, смотрящие на него робко и несколько виновато. Он узнал эти глаза мгновенно, и взгляд его заместо неудовольствия выразил удивление и радость. — Князь! Пришли таки?.. — ласково обратился он к нему одному, а потом добавил для всех остальных, — Посторонитесь, дайте ему дорогу! Столпились тут, как бабы на базаре!.. Вы, князь, проходите, не бойтесь. Я их всех разгоню мигом. Лев Николаевич, сконфуженный, протиснулся мимо мужчин и встал перед Парфёном, собираясь ему что-то сказать. Рогожин остановил князя прикосновением к плечу и легко подтолкнул его внутрь квартиры. Толпа негодующе зашумела. — Всё после, после! Сейчас у меня дело есть, видите? Занят я, понятно? Вечером приходите! — раздраженно прокричал им Рогожин перед тем, как захлопнуть дверь.

***

— Если я некстати, то я сейчас же уйду, я только... — взволнованно забормотал князь, оказавшись в передней. В ушах у него все ещё звенели недовольные голоса людей, ожидавших Парфёна явно дольше, чем пришлось ожидать ему, и так не получивших от него никакого внимания. Ему было совестно перед ними. — Кстати вы, князь, кстати. Я вас одного и ждал. Эти-то, черти, уж прослышали, что я деньги получил, да от этого и притащились. Я их впускать не собирался, — Рогожин бросил на Мышкина выразительный взгляд, как бы убеждая его в том, что он один был желанным гостем, — Ну, вы проходите, что ли... Плащик ваш несчастный дайте мне, а узелок сюда пока поставьте. Лев Николаевич кивнул, снял с себя плащ и протянул его Рогожину; руки их случайно соприкоснулись. — Ба! Ну и руки у тебя! Холоднющие! Замёрз поди совсем, в наряде-то своём швейцарском? — беззлобно ухмыльнулся Парфён Семёныч. — И правда, что замёрз. Я отвык совсем от нашего холода. — Тебе, князь, привыкать к нему не придётся. Мы тебе шубку подберем добротную, и забудешь вовсе про морозы. Они замерли друг против друга прямо в передней. Парфён внимательно, но вместе с тем по-странному рассеянно вглядывался князю в лицо. Мысли у него были всё какие-то смазанные, и он как будто бы искал что-то в выражении глаз князя. Что-то такое, за что можно ухватиться утопающему человеку. Что-то такое, что может спасти. — Гм... Чего это я?.. — он опомнился и неловко ощупал ладонью свой влажный лоб; его слегка лихорадило, — Проходите же, князь. Я чай велю подать. Рогожин провёл князя в гостиную через какие-то тёмные коридоры. Мышкин успевал глядеть по сторонам и удивляться убранству квартиры — он никогда подобных не видал. Всё было путано и интересно, и ему хотелось заглянуть в каждую дверь и узнать историю каждой вещи. — Как у вас здесь непонятно и удивительно! — поделился своими впечатлениями князь, когда они неожиданным образом оказались в гостиной, — Только мрачно очень. Парфён устало опустился в кресло у стола и опять потёр свой лоб, другой рукой указывая Мышкину на кресло напротив. Чай уж был подан, и пар поднимался от чашек, рисуя в воздухе красивые белые узоры. Лев Николаевич занял своё место и пододвинул чашку ближе к себе, грея об неё замёрзшие руки. — Да это ведь всё не моё. Была б моя воля... — Рогожин вдруг перегнулся через стол, наклоняясь к князю и переходя на шёпот, — Была б моя воля, я бы всё, всё здесь разгромил к чертовой матери. Я здесь заперт, как в сундуке каком-то... как... как в гробу!! — прошептал он и неожиданно громко засмеялся, заставив Мышкина вздрогнуть, — Ну, да ведь это раньше. Я всё забываю, что я теперь здесь хозяин и всё могу тут поменять, но... знаете, князь, это... это страшно как-то. Лев Николаевич задумался, припоминая всё то, что слышал от Парфёна в поезде. — Это... Я думаю, это оттого, что вам с батюшкой надобно попрощаться. Вы же не проводили его, и томитесь теперь, и не верите, что его уж нет... Проститься вам с ним нужно, Парфён Семёныч. И простить его нужно тоже. Простить непременно! И вам легко станет, и вы отпустите это, и... — Простить?! Ха-ха, князь, славно ты выдумал! Простить!.. — ядовито прокричал Рогожин, гневаясь на Мышкина за ранящие душу слова. Но нездоровое озлобление это прошло у него довольно быстро; он тяжело вздохнул, и, успокоившись, обратился к князю с глухим вопросом, желая поскорее переменить тему: — Что вы, с генеральшей своей познакомились? Князь понял, что обидел Рогожина своими непрошеными советами, и совсем растерялся. Он хотел было начать извиняться, да не успел — Парфён повторил свой вопрос ещё раз, давая князю понять, что говорить теперь нужно о другом. — Н-нет, мне не удалось... — робко ответил Мышкин, — Я не застал их. Впрочем, это и к лучшему. Я совсем не подумал, что это всё может быть стыдно — с узелком в руках, после поезда... Как будто я подаяния, а не знакомства ищу. Лев Николаевич грустно улыбнулся и опустил глаза вниз, на чашку чая. Его не покидало чувство неловкости — всё, что он делал и говорил ему казалось несколько глуповатым. Всё-таки в тихой швейцарской деревушке жизнь его была гораздо проще этой городской жизни, полной хитросплетений и превратностей. — Ну, да ты не печалься, князь. Познакомиться всегда успеешь — никуда они не денутся. А что... который сейчас час, не знаешь?.. Лев Николаевич вспомнил большие старинные часы, мимо которых они проходили по пути в гостиную. — Так уж второй пошёл. — Ба, а я и не заметил! Вот что значит денежки с брата трясти всё утро! Не хотел подлец-братец делиться!.. Как мы с бумажками этими разбирались — голова кругом! Наследственные дела — они ведь самые щепетильные, князь. — О, это я очень понимаю! Что касается наследственных дел, — вспомнил Лев Николаевич, — У меня, Парфён Семёныч, тоже есть такое дело, только... я сам ничего в этих вопросах не понимаю. Есть у меня одно письмо, и мне узнать бы, имею ли я право претендовать на что-то. Это мне очень помогло бы, потому как средств у меня совершенно никаких нет. Парфёну захотелось испытать пределы его наивности: — Покажите письмо? — Да, да, конечно! Сейчас! — князь, не понимая подвоха, потянулся к внутреннему карману сюртука. — Ну что вы, князь, как маленький! — хмыкнул Парфён и невольно улыбнулся, — Нельзя такие письма кому попало показывать, разве вы не знаете? Провести могут! Лев Николаевич сконфузился, и щеки его заалели. — Так ведь вы же... не кто попало... — Я-то да, но вы по глупости своей любому прохожему бы письмецо своё предоставили! Это я вам не в обиду говорю, — добавил он, наблюдая за смущением князя, — Я и сам в этих делах ничего толком не понимаю, но одно знаю наверняка — тут надобно быть очень осторожным! Поэтому спрячьте письмо своё, да никому о нём пока не говорите, а я вас сведу с нужным человеком. Он всё вам подскажет. — Благодарю вас, — проговорил Мышкин, оправившись от смущения, — У меня к вам будет ещё один вопрос. Я... хотел разузнать, где мне лучше, а главное дешевле было бы снять комнату. Может быть кто-то из ваших знакомых сдаёт, или, может, вы подскажите мне какую-нибудь гостиницу... Рогожин посмотрел на него пару секунд, а потом разразился громким, истерическим смехом. — Ха-ха, ты извини, князь, — смеялся он, утирая слёзы, выступившие от хохота, — Да только тебе опять в Швейцарию после наших гостиниц придётся ехать! Опять лечиться, ха-ха! — Так что же делать? — улыбнулся Лев Николаевич. — У меня оставайся! Сказал же, что устрою тебя. — О, как же вы, Парфён Семёныч, добры! Только я ни в коем случае не хочу вас стеснять, и... — Так я один тут буду, как можешь ты меня стеснить? Ну, да это решено — оставайтесь и ни о чем не беспокойтесь. А теперь поедем обедать. И шубку вам прикупим, чтоб не околели по дороге! Парфён Семёныч встал и направился к выходу из комнаты. Его позабытая чашка чая, к которой он так и не притронулся, покорно стояла на столе. Князь задержался взглядом на этой чашке и задумался. — Ну, вы идёте, князь? — окликнул его Рогожин, остановившись в дверях. Лев Николаевич кивнул головой и поспешил его догнать. — Я вам безмерно благодарен за всё, что вы для меня готовы сделать, но может... может быть покупку шубы... было бы лучше отложить? — взволнованно бормотал князь, заглядывая Парфёну в глаза, — До тех пор, пока я не выясню про то своё письмо, ведь... если я правда могу претендовать на что-то, то и средства на шубу у меня найдутся, и, может быть, не только на шубу, но даже и на гостиницу... Рогожин хотел было оскорбиться, да не смог — князь глядел на него своими невозможными голубыми глазами... И как на такого было злиться? — Тебя что смущает? Что я деньги хочу на тебя потратить? Ты пойми, князь, — Парфён, забывшись, вцепился пальцами в рукав сюртука Мышкина и стал нервно теребить его, — У меня теперь этих денег — хоть в камин пачками бросай. Что мне они? А я, может, первый раз в жизни хочу доброе дело сделать. От всего сердца, без задней мысли. Потому, что понравился ты мне. Так разве это плохо? Разве хочешь ты мне это запретить? — Н-нет, нет же, как могу я! — горячо воскликнул князь, — Простите меня, Парфён Семёныч! Я это сказал не для того, чтоб вас обидеть! Я ничего дурного про вас не думаю, и я знаю, что вы искренне, по доброте душевной мне помогаете, но поймите — мне совесть велела так сказать. Парфён ухмыльнулся и похлопал князя по плечу. — Идём, совестливый наш. А шубку всё-таки купим, а то разболеетесь. И опять лечиться, и опять... не вылечат!— прыснул со смеха он, вспомнив их разговор в поезде.