Что такое история, как не ложь, с которой все согласны? Наполеон Бонапарт
Безжалостное, испепеляющее солнце в последний раз мелькнуло своим алым боком на горизонте, прежде чем скрыться за вершинами древних пирамид. Небо стало розово-голубым, внушающим некое спокойствие и надежду на успешное окончание экспедиции. Великий Каир встречал освободителей молчанием. Наполеон шествовал по пыльным улицам города, погруженный в свои мысли. Он не замечал ни низких глиняных построек, в которых ютилась нищая часть населения, называя эти хижины своими домами, ни босоногих детей, что носились в лохмотьях мимо колонны медленно идущих войск, ни вечернего неба, распростершегося над пустыней. После бунтов и нежелания принимать французскую власть арабы, похоже, наконец привыкли к султану Кебиру. Он внушил этим людям слепую веру в свое величие, предстал перед ними мудрым правителем, и они, видя его работу, приняли его. Тяжело было представить, как теперь, после всех проведенных реформ, после таких блистательных побед, новые подданные Франции отреагируют на новость о внезапном поражении. — Поражении, — повторил Наполеон еле различимым шепотом, прочувствовав горьковатый вкус этого слова. Главнокомандующий с ужасом прокручивал в голове события прошедших месяцев. Нельсон уничтожил флот, англичане и турки помешали армии захватить крепость Акр. Положение было настолько бедственным, что ядер для пушек попросту не было, и солдаты придумывали множество уловок, чтобы красть снаряды у англичан. Продолжать осаду не было смысла, шаткое положение Франции на политической арене не позволяло затягивать экспедицию. Наполеон кусал губы, вынужденный повернуться спиной к своей давней мечте. Где же то желанное величие Александра Македонского? Где пленительная Индия с горами пряностей? Воздушные замки рушились один за другим. Суровой реальности, в отличие от главнокомандующего, легко удавалась эта осада. Он сумел покорить Египет, оставалось лишь поддерживать новое управление, но смогут ли оставленные им войска противостоять англичанам? Египет сулил обернуться раем на земле. В его планах, в его грандиозных планах были десятки не воплощенных в жизнь идей… Неужели Египетский поход был лишь необдуманной авантюрой? Генерал Бонапарт в задумчивости остановился посреди бурлящей площади, сцепив руки за спиной, и сосредоточил свой взгляд на треугольниках многовековых пирамид, вид которых вызывал у него необъяснимый трепет. «Сорок веков смотрят на вас с вершин этих пирамид!» — в голове Бонапарта прозвенел его собственный выкрик. Вместе с этим выкриком смешался бесконечный песок, хрустящий на зубах, слепящий и без того уставшие глаза. Жестокий песок, который так жадно впитывал в себя французскую кровь, который в полдень так сильно нагревался под африканским солнцем, что к нему невозможно было прикоснуться. Пожалуй, у Бонапарта оставалось еще одно незавершенное дело.***
Ученые, которых Наполеон взял с собой в экспедицию, с восторгом приняли предложение главнокомандующего провести несколько дней у подножия великих пирамид, видя в этом прежде всего возможность раскрыть их древние тайны. Наполеон уважал историю, но помимо науки им руководили все те же честолюбивые мечты. Главнокомандующий приказал адъютанту привести имама мечети Аль-Азхар, ничего не объясняя. Все тут же решили, что он напоследок хочет уточнить некоторые детали касательно управления Каиром, однако Наполеон послал за имамом вовсе не за этим. Седовласый старец с ослепительно-белым тюрбаном на лысеющей голове явился почти сразу – духовенство очень уважало султана Кебира за его любовь к пророку. Верный Вантюр тут же очутился подле генерала, готовый преодолевать языковой барьер между старцем и главнокомандующим. — Пирамиды — это величайшие памятники истории, — начал Наполеон издалека после долгого обмена приветствиями с имамом. — Я приехал в Египет не только, чтобы освободить ваш народ от мамлюков, но и чтобы изучить богатую историю вашей страны. О пирамидах ходит множество легенд. Я слышал, будто бы сам Александр Македонский провел ночь в Камере Царя пирамиды Хеопса. — Слухи ходят разные, — уклончиво ответил старец. — Я не думал, что султан Кебир интересуется старыми сказками. — Сказки бывают правдивы, — твердо парировал генерал. — Верите вы в них или нет, я прошу вас проводить меня в Камеру Царя. Я буду ночевать там. Надеюсь, вас это не затруднит. Наполеон никогда не спрашивал разрешения, а брал то, чего хотел. Особенно сейчас, когда чувствовал себя полноправным властелином, вершащим судьбы тысячей людей. Он смаковал власть подобно тому, как смакуют многолетнее вино, улавливал тончайшие привкусы и наслаждался, однако тянуть с исполнением своих желаний не хотел. — Конечно, не затруднит, если султану Кебиру так угодно… — старец развел руками, слегка склонив голову. Наполеон следовал по холодному коридору пирамиды, сопровождаемый достопочтенным имамом, адъютантом и Вантюром. Пламя факелов подрагивало от быстрой ходьбы, отбрасывая на многовековые стены причудливые тени интервентов. Из глубины коридора тянуло кладбищенским холодом. Дыхание пирамиды пробирало до костей, то ли от того, что было настолько ледяным, то ли от страха и благоговения пришельцев перед историей. Наконец, показался заветный проход в Камеру Царя, и спутники расступились, пропуская главнокомандующего вперед. Наполеону не была свойственна робость. Мысль о том, что он повторит поступок Александра Македонского, добавляла ему смелости, поэтому он сказал: — Благодарю, господа. Факелы возьмите с собой, я не люблю спать при свете. — В котором часу нам следует прийти за вами? — взволнованно спросил адъютант. — На рассвете. А сейчас оставьте меня. Наполеон перевел взгляд на молчаливого имама, не произнесшего ни слова за все это время. Его черные впалые глаза поблескивали во мраке, полные ужаса. Он смотрел на Наполеона, не скрывая своего волнения, еще сильнее сжимая в узловатой руке факел. — Да благословит вас Всевышний! — проговорил старец. — Не потеряйте рассудок в этой обители идолопоклонников, повелитель. Не примкните к ним, иначе будете мучиться в адском пламени до скончания времен. Наполеон проводил взглядом свою маленькую свиту, теперь его покидавшую. Еще некоторое время далекий свет подрагивал на холодных стенах, позволяя главнокомандующему лучше разглядеть очертания его ночного пристанища, но совсем скоро кромешная тьма поглотила Наполеона. Генерал Бонапарт несколько минут стоял неподвижно, пытаясь влиться в обстановку. Глаза его быстро привыкли ко мраку, но разглядеть все равно ничего не удавалось — камера была полностью лишена доступа света, и даже ночные светила не могли придать внутренностям пирамиды какие-либо очертания. Воздух был поразительно свеж. Наполеон дышал полной грудью, чувствуя, как холод непривычно обжигает его горло. Отсутствие запахов, поразительная пустота воздуха стала наполняться благовониями акаций, свежескошенной травы и горьковатого моря, будто древний дух, обитатель камеры, проскользнул в воспаленный мозг главнокомандующего, вороша давно забытые эпизоды его жизни. Быть может, именно этим воздухом он дышал в детстве на своей родной Корсике… Наполеон сделал вдох, пропуская через себя череду воспоминаний, просеивая сквозь них бесконечную скорбь утраты своей любимой родины. Со временем главнокомандующего стало раздражать его собственное дыхание. В полной тишине оно являлось непереносимым шумом, и Наполеон ничего не мог с ним поделать. В один миг мираж пропал, обрушивая на плечи Бонапарта суровую реальность. Пропали стада овец, стаи кричащих испачканных в грязи и песке корсиканских детей, пропали оливы и море… Остались только холодные стены Камеры Царя и приятный воздух, что в одно мгновение смешался с горячим песком бескрайних африканских пустынь. Бонапарт сделал шаркающий шаг в сторону — из опасения провалиться или наткнуться на что-то — и этот шаг пушечным выстрелом ударил по барабанным перепонкам. Тишина была невыносима. Пирамида создавала внутри себя нечто похожее на обособленный от всего сущего мирок, со своими правилами и порядками, не подчиняющимися ни одному из известных законов физики. Наполеону показалось, что и без того тесной камере стало куда более тесно. Высокий потолок давил на разум, расплющивая остатки здравого смысла в лепешку, вызывая тошнотворное головокружение. Невидимые, неосязаемые… Несуществующие песчинки, раскаленные под лучами египетского солнца, кружились перед глазами, забивались в нос и горло. Они мешали дышать, кружили, роились, царапая глотку изнутри. Голова и впрямь стала тяжелой, она тянула остальное тело вниз, призывая лечь на холодный каменный пол. Лечь и скорее уснуть вечным сном, принеся себя в жертву ненасытным древним богам. Наполеон выставил руку вперед, чувствуя под ладонью гладкую каменную стену. Казалось, она была единственным спасением в этом безумии, ровная и статичная, стабильней всех на свете властей и порядков, немая наблюдательница страданий завоевателя. Плясавшие перед глазами разноцветные круги не унимались. Наполеон зажмурился, пытаясь их изгнать, но его попытки были тщетны. Кровь, стучащая в висках горячим источником, готова была вот-вот вырваться наружу через уши, политься рубиновыми ручьями по шее и впитаться в каменный пол. Масса пирамиды и времени, ей отведенного, давила адским грузом, заставляя сгибаться под неимоверной тяжестью. Помимо крови, в ушах стучал какой-то странный шум, будто несколько тысяч голосов пытались перекричать друг друга, пытались сломить волю, подчинить себе. Похолодевшие пальцы отчаянно цеплялись за холодную стену, стираясь до крови… — Я ли не преемник Александра Македонского?! — сам того не понимая прокричал Бонапарт, открывая безумные от перенесенных испытаний глаза. Все вокруг стихло. Пропали горячие песчинки, голоса, круги перед глазами… Стало поразительно спокойно и темно. Наполеон устало поднес руку к мокрому от пота лбу, провел по нему ладонью, аккуратно переступил с ноги на ногу, будто боясь лишним движением вновь пробудить дух этого места. Ничего не происходило. Внезапно от одной из стен отделился полупрозрачный светящийся силуэт. Он лишь на мгновение мелькнул перед глазами главнокомандующего и тут же скрылся в толще противоположной стены. Наполеон не поверил своим глазам. — Что это было? — прошептал он, отчаянно моргая и пытаясь убедить себя, что увиденное было не более чем галлюцинацией. Однако, пару секунд спустя, Бонапарт вновь произнес: — Кто вы? В голове промелькнули испуганные глаза имама, отговаривавшего генерала ночевать в Камере. «Неужели он был прав?» — подумал Наполеон. — Покажитесь мне! — сказал он чуть громче, шагая к стене, в которой исчезло видение. Он провел по стене рукой, не отмечая ничего необычного — холодный камень, как и везде, никакого прохода. Спокойствия ради он аккуратно постучал по камню костяшками пальцев, прильнув к нему ухом, но ответом Бонапарту была тишина. Немного разочарованный, Наполеон отстранился. Вдруг его глаза уловили белесый блик, показавшийся на поверхности камня. Неясный блик рос, освещая все пространство камеры фосфорическим светом и принимая очертания миловидного юношеского лица. Четко вырисовывался нос, губы, озорные глаза. Льняные кудри падали на высокий лоб, касались розовеющих щек, из полуоткрытых губ вырастал ряд жемчужных зубов. Сперва незабудковые глаза сосредоточенно изучали Наполеона, но потом губы юноши расплылись в широкой улыбке, и от стены отсоединился человеческий силуэт. Юноша был одет совсем просто – рубашка с широкими рукавами, да панталоны, но Наполеона мало волновала одежда призрака, так как он был в плену глубоких синих глаз. Тем временем незнакомец обошел Наполеона вокруг, сложа руки за спиной, составляя первое впечатление о главнокомандующем. Главнокомандующий же с интересом обратил внимание на распущенную шнуровку рубашки юноши, позволившей ему зацепиться взглядом за рельеф бледных ключиц. Как ни странно, грудь под рубашкой вздымалась, как у живого человека, и Наполеон невольно решил озвучить свой вопрос. — Вы привидение? — спросил он, заставив юношу звонко рассмеяться. — Нет, что вы! — воскликнул тот, продолжая улыбаться. — Я живой человек. — Но вы проходите сквозь стены! — вырвалось у главнокомандующего. Юношу озадачило это заявление. Он подпер кулаком подбородок, оглядываясь на стену, из которой выбрался пару мгновений назад. — Интересно выходит, — он пожал плечами, медленно переводя взгляд на Наполеона. Бонапарт с необъяснимым ужасом заметил недобрый огонек, мелькнувший в незабудковых глазах. Тем временем юноша расправил плечи, медленно приближаясь к Наполеону. — Может, я призрак, а может — живой человек, — незнакомец перешел на бархатный шепот. — Плевать. Я — твоя страсть, твой названный брат и твое горе. Я — твоя самая сладкая греза и твое внезапное пробуждение. Наполеон попытался что-то сказать, но поразительно теплый указательный палец юноши коснулся его губ, призывая к молчанию. Его коралловые уста приблизились к уху главнокомандующего и юноша прошептал, обжигая шею Наполеона дыханием: — Тебе не разгадать этой загадки. Ты со временем все сам поймешь. Невольное движение плечом позволило рубашке соскользнуть, обнажить мраморную кожу, разгоряченную от нахлынувшей на незнакомца страсти. Не успел Наполеон толком разглядеть, далеко ли сползла рубашка, как требовательные руки обхватили его лицо, вовлекая в длительный и безумно нежный поцелуй. Наполеон не вырывался. Он был ошеломлен, он не мог сдвинуться с места, в то время, как губы незнакомца переместились на шершавую щеку Бонапарта, устремляясь к мочке уха. Наполеон прикрыл глаза, не смея противиться ласке, но в это же мгновение юноша отстранился, рассмеялся и убежал на другой конец комнаты. — А ты и не споришь со мной! — воскликнул он, соблазнительно проводя пальцами по ключицам. — Не смеешь отрицать, что ты неравнодушен к мужчинам! Тем проще тебе будет принять судьбу. Наполеон чувствовал, как бешено колотится его сердце, как потеют ладони и голова идет кругом, и он не мог дать решительно никакого объяснения своему самочувствию. «…неравнодушен к мужчинам!» — эхом отразилось у него в голове, рассыпалось на тысячу льдинок, что пробежали по спине, въедаясь в кожу. Первой мыслью было кинуться за негодником, прижать его к стене и взять силой, но здравый разум настойчиво напоминал генералу историю о Содоме и Гоморре. «К черту!» — подумал Наполеон, бросаясь к хохочущему сорванцу, который был только рад вновь очутиться в объятиях генерала. Руки Наполеона заскользили по спине юноши, задерживаясь несколько ниже. — Мне нравится твоя настойчивость! — прошептал юноша, неощутимо коснувшись губами губ Наполеона. Невинного поцелуя было чертовски мало, а Наполеон привык брать свое, поэтому он сильнее сжал ягодицы незнакомца, вызывая восторженный стон последнего, терзая приоткрытые нежные губы. От незнакомца пахло хвоей, полынью, пергаментом и чем-то совершенно диким, незнакомым Наполеону. Бонапарт жадно вдыхал этот аромат, зарываясь носом в льняные кудри, тщетно пытаясь стащить с бедер юноши панталоны. — Как ты торопишься! — нежные ладони легли на руки Бонапарта, отстраняя генерала не только физически, но и психологически — в голосе послышались холодные нотки. — Я не из тех, кто отдается при первой встрече. Неистовая вьюга завывала в его звонком голосе, бескрайние снега, блестящие под равнодушным таежным солнцем. Юноша отдернул порядком помятую рубашку, возвращая ее на свои хрупкие плечи, затем бросил на Наполеона томный взгляд, отмечая вожделение, бушевавшее в глазах главнокомандующего, и расхохотался. — Ах, как вы прекрасны в порыве страсти, — сказал незнакомец, прикусив губу. — Но не кажется ли вам, что мы зашли слишком далеко? Невесомые руки легли на плечи Наполеона, слегка их поглаживая. — Негодник, — хрипло прошептал Бонапарт. — Ты сам меня соблазняешь. — Ах, неужели? — лицо юноши приняло невинное, почти детское выражение. Мягкая ладонь легла на щеку Наполеона, заставляя его вновь встретиться взглядом с незабудковыми глазами. Казалось, весь мир за пределами пирамиды рухнул – его не существовало. Не существовало ничего, кроме пленительных омутов, превратившихся в круговорот неисполненных желаний, неутоленного плотского голода, неизвестности. — Прекрати, прошу тебя, — прошептал Наполеон, обхватывая рукой тонкое запястье. Он поднес тыльную сторону ладони незнакомца к разгоряченным губам, оставляя на руке озорника долгий поцелуй. — Как прикажешь, милый, — незнакомец поджал губы, но руку не отдернул, заворожено наблюдая, как Бонапарт покрывает ее поцелуями. — Солнце уже встает, любовь моя. Пора прощаться. Эти слова отрезвляющей пощечиной зазвенели в голове Наполеона, приводя его в чувства. Внезапно он понял, что уже не держит никого за руку, и что прекрасный незнакомец растворился, подобно очередному миражу, заставив Наполеона вновь погрузиться во тьму.***
На рассвете верный адъютант увидел своего генерала, покидающего пирамиду Хеопса. Он отметил про себя поразительную бледность Бонапарта и его медленную, немного неуверенную походку. Тень легла на прежде бодрое лицо, генерал шел, не замечая никого вокруг. — Генерал Бонапарт! — окликнул адъютант главнокомандующего. — Вы так бледны! Что же вы увидели в этой пирамиде? Наполеон бросил на юношу рассеянный взгляд, будто пытаясь отыскать в чертах его лица нечто знакомое, и, не отыскав, ответил: — Даже если бы я сказал вам, вы не поверили бы мне!