***
— Где вы были? — спросила Елизавета Алексеевна, когда задумчивый цесаревич вернулся со своей предрассветной прогулки. Александр, совершенно забывший о том, что эту ночь провел с супругой, вздрогнул, бросив на нее удивленный взгляд, но затем, придя в себя, постарался придать лицу невозмутимый вид. Лиза стояла посреди спальни в одной ночной рубашке, сложив маленькие белые ручки на груди. Ткань под тяжестью ее рук собиралась в складки, обтягивая тяжело вздымающуюся грудь. Великая княгиня была возмущена. Она смотрела на мужа льдинками прекрасных голубых глаз из-под хмурых бровей, чуть наклонив голову вперед. Ее светлые волосы легкими волнами ложились на обнаженные плечи, обрамляя искаженное гневом лицо, отчего Лиза была похожа на озлобленного ангела. Однако, несмотря на все прелести своей жены, на ее беспокойство и ревность, Александр был глубоко к ней равнодушен. Он скучающе оглядел ее с ног до головы и ответил: — Эту ночь я провел с вами, дражайшая супруга, вам не стоит беспокоиться. А сейчас позвольте мне привести себя в порядок. Где мой камердинер? Почему он все еще не здесь? — Ваш камердинер еще не здесь, потому что он приходит к семи утра, когда вы просыпаетесь, — холодно сказала Елизавета Алексеевна. — А сейчас только шестой час. У вас есть достаточно времени, чтобы рассказать мне о ваших ночных приключениях. Александр шумно вздохнул. Он был готов к чему угодно, кроме расспросов жены. Он настолько привык к ней, настолько пресытился ее обществом, что готов был благодарить любых ее любовников, что избавили бы цесаревича от обязанности отчитываться перед Лизой. — В таком случае, быть может, вы расскажете мне о ваших приключениях, чтобы у нас получилась увлекательная беседа? — ни с того ни с сего предложил Александр. — Мне не терпится узнать о вашей личной жизни в мельчайших подробностях, моя дорогая Елизавета Алексеевна. Он говорил об этом как бы невзначай, задумчиво рассматривая ногти на руке, но боковым зрением смог различить, как Лиза густо покраснела до корней волос. На губах цесаревича заиграла победная улыбка. — Так что же вы молчите, Елизавета Алексеевна? — вновь спросил Александр, бросая на жену равнодушный взгляд из-под опущенных ресниц. — Давайте присядем… Ах, что это, вам нехорошо? Лиза с трудом пыталась подавить дрожь в руках, но не теряла при этом своей гордости. Ее осанка продолжала оставаться поразительно ровной, взгляд – пронзительным. — Ваши издевки ни к чему, Александр Павлович, — холодно сказала Лиза. — Ваше отношение к семье возмутительно. — Не вам меня судить, я могу себе позволить все, что захочу, потому что я будущий император всероссийский, — усмехнулся Александр. Он лукавил, когда делал вид, что гордится своим статусом наследного цесаревича. По правде говоря, дела государственные его мало привлекали, и порой он всерьез задумывался о том, что предпочел бы отшельничество шуму дворцовой жизни. Александр не понимал, зачем ему нужно было внушить Лизе отвращение к нему, зачем он так говорил с ней. Возможно, она просто слишком раздражала его. — Император всероссийский, и что же? — с вызовом воскликнула Лиза. — Разделите ложе со всем двором, что вам мешает?! С каждой женщиной и каждым мужчиной, что кланяется, стоит вам лишь переступить порог бального зала. Утопите дворец в блуде, достойном такого императора! Александр нахмурился. Никогда прежде жена не позволяла себе говорить с ним в таком тоне. Все веселье мигом улетучилось из его головы. Он сделал резкий шаг в сторону Лизы, которая тут же отскочила к стене, схватив стоявший на туалетном столике канделябр. Цесаревича позабавило это действие. Он громко рассмеялся, чем вызвал искреннее недоумение своей жены. — Как вы были смелы только что! — сказал он, вновь к ней приближаясь. — Но стоило мне сделать шаг вам навстречу, вы показали свое истинное лицо. Вы лицемерная лгунья, которой ничего не остается, кроме как бросать на ветер пустые угрозы! Он стоял перед ней на расстоянии вытянутой руки, изучал взглядом ее испуганное лицо, ее большие синие глаза, в которых заблестели слезы. Канделябр в ее руках дрожал. Казалось, она вот-вот уронит его, и он со звоном покатится к ногам Александра. Ее прекрасные светлые волосы совсем растрепались, ночная сорочка криво съехала с плеч, да и сама Лиза теперь предстала перед Александром воплощением отчаяния. — Так легко угрожать тем, кто слабее вас! — прошептала Лиза, поднимая канделябр чуть выше. — Не хочется слушать правду, Александр Павлович? Александр вздохнул, изображая на лице сочувствие, и подошел к жене вплотную. Она дрожала то ли от гнева, то ли от страха, смотрела на него снизу вверх с недоверием, похожая на дикарку, способную задушить обидчика голыми руками. Но Александра нисколько не пугал ни ее взгляд, ни невесомые угрозы, которыми она пыталась на него повлиять. Цесаревич почти ласково коснулся волос Лизы, заправляя непослушную прядь за ухо, и взял ее за подбородок, чтобы она подняла голову и посмотрела в его глаза. — Хотите и вы услышать правду, Елизавета Алексеевна? — прошептал Александр. Лиза поджала губы и шумно вздохнула. — Мне вас искренне жаль. Он наблюдал, как одинокая слезинка скатывается по ее бледной щеке. Он вытер эту слезинку большим пальцем правой руки со всей нежностью, на которую был способен, как будто он правда любил свою жену. — Ну, не надо плакать, Елизавета Алексеевна. Вы уже не маленькая девочка, — тихо сказал Александр. Слова его заставили Лизу вновь всхлипнуть и уткнуться лбом в его грудь, всем телом содрогаясь в рыданиях. Цесаревич покорно обнял ее, но холод его объятий был для Лизы холоднее снегов Сибири.***
— Ах, за что ты так холоден к ней, Александр? — внезапно спросил Кочубей во время их унылой прогулки вдоль прудов Петергофа. — На тебе лица нет, друг мой. Держу пари, ты поссорился с супругой. Александра поражала эта способность его друга — читать цесаревича как открытую книгу. Поражала и пугала. — Ты на редкость проницателен, — кивнул Александр, выдавив ухмылку. — Мы действительно поссорились в очередной раз, только ссора эта не вызвала у меня ни капли душевных волнений. Женщинам нравится волноваться из-за пустяков, особенно Лизе. Пусть же волнуется, у меня есть более важные дела. Виктор промолчал, но по нему было видно, что тему разговора он менять не хотел. Александру порой надоедала правильность его взглядов на все сущее, выводили из себя его укоры. — Я бы понимал ее обиды, если б я был тираном, если б я, изменяя Лизе, запрещал ей делать то же самое! — сказал наконец Александр. — Но ведь я не тиран, не деспот! Взгляды мои непростительно либеральны для наследника российского престола. Особенно либеральны в отношении взаимодействий между мужчиной и женщиной. Ежели я люблю какую-то красавицу, то любовь эта недолгая. Со временем я пресыщаюсь этим очаровательным чувством и перевожу свой взор на новую красавицу, коих так много при дворе. Неужели есть в этом что-то плохое? Неужели цесаревичу запрещены все те наслаждения, которые способна даровать наша жизнь? Кочубей молчал. Утро в Петергофе плавно перетекало в полдень, который не стремился радовать венценосную семью и ее подданных пожаром августовского солнца. Небо было на редкость серым, таким привычным для Петербурга. Эта серость раздражала Александра, она как будто стремилась вогнать его еще в большую меланхолию, стремилась испортить итак никудышное настроение цесаревича. — И потом, — после недолгих раздумий продолжил Александр, — я никогда не запрещал ей влюбляться в князей и графов, являющихся к нам на балы, я даже был не против того, чтобы она начала роман с кем-то из моих друзей. А ведь знаешь, Виктор, Чарторыйский от нее без ума! Только не делай вид, будто для тебя это новость! Александр не без растерянной улыбки наблюдал за тем, как вытягивается лицо Кочубея и как огонек удивления загорается у него в глазах. Виктор даже остановился, схватив Александра за руку, и воскликнул: — Мой дорогой Александр, ты же знаешь, что я несколько лет провел в Стамбуле, выполняя свой дипломатический долг. Мне неизвестны многие события, произошедшие во дворце. Ваша супруга настолько красива, что, держу пари, многие мужчины от нее без ума! Но что вы такое говорите? Неужто… Он не решался закончить фразу, пытаясь найти подсказку в смеющемся лице Александра. — Он сам мне об этом говорил, — Романов пожал плечами. — А я ему сказал, что он может не обращать внимание на то, что у Лизы есть муж, ведь я вовсе не против их романа. — Что же ты наделал, Александр? — вырвалось у Кочубея. — Умоляю тебя, не смотри на меня так, будто бы я змей искуситель, побудивший Еву сорвать запретный плод. Между ними была искра, такая чистая и вдохновляющая, такая редкая в наши прозаичные времена! Я видел, как она на него смотрела, видел, какие взгляды он бросал на нее. Потрясающее зрелище, мой дорогой друг! И я ждал кульминации этих бесконечных переглядок, но ее все не было и не было. Я вновь повторял Чарторыйскому, что ежели он влюблен в мою супругу, то я не имею ничего против. Лиза оказалась ужасно правильной, дотошно верной своему нерадивому мужу. Она до последнего пыталась сохранить верность мне! Меня не могло не забавить это пустое стремление, ведь мне, по правде говоря, оно совсем не понятно. Что мне стоит разделить ложе с какой-то глупой кокеткой, приглянувшейся мне на балу? А Лиза еще просто не умела жить по правилам дворца. — Александр, ты рассказываешь чудовищные вещи! — сказал Кочубей. — Чудовищные? Я ведь не рассказал и половины! — рассмеялся Александр. — Каково было мое удивление, когда, зайдя в супружескую спальню посреди ночи, я не обнаружил там Лизы! За все те годы, что мы провели вместе, я привык возвращаться на согретую ею постель, пропахший духами придворных дам и светских львиц, а она терпела все мои выходки. Как же смешно мне было оказаться на ее месте в ту ночь! Зато я знал наверняка, где она и с кем. Это едва ли можно было назвать изменой, ведь и она догадывалась, что я все знаю. Наутро мы оба сделали вид, что ничего не произошло. Так было и во многие следующие ночи, а я все думал, чем же закончится этот бурный роман. — А что же Чарторыйский? — Он никогда не был лицемерен, мой дорогой Виктор. Он рассказал мне все как есть. Пока он признавался мне в своих грехах, я смог разглядеть на его лице тень сожаления о случившемся и глубочайшее раскаяние. До этого мне хотелось подшутить над ним, блеснуть своим сатирическим остроумием, но мне стало жаль его, поэтому я спокойно его выслушал. С Лизой мы продолжили проводить время, как прежде, только теперь она стала ко мне холоднее, ибо сердце ее мне боле не принадлежало. Так вышло, что она нашла родственную душу, с которой делилась своим теплом и страстью, коими не могла поделиться со мной. Я не вправе осуждать ее за это, она поступила правильно. Но вот что удивительно, мой дорогой друг, даже заведя любовника, она не утратила своего стремления оставаться верной возлюбленному, пусть теперь она застряла меж двух огней — мужем и любовником — она не стремилась отыскать третий. — Однако, Александр, — перебил Кочубей своего друга, — где же сейчас князь Чарторыйский? Уголки губ Александра дрогнули, расползаясь в хитрой ухмылке, цесаревич вздохнул и ответил: — Отец сослал его. — Как это — сослал?! — воскликнул Кочубей. — Отправил выполнять обязанности посла при сардинском дворе, — скучающе пояснил Александр. — Не пугай меня так! — не без доли облегчения сказал Виктор. — Почему же именно его? — Да дело в том, что спустя девять месяцев после той ночи, когда я не обнаружил жены в спальне, Лиза разрешилась от бремени и на свет появилась Мари — моя, кхм, дочь. Лицо Кочубея вновь изменилось от накатившего удивления. Александру нравилось наблюдать за тем, какие эмоции вызывает у его друга его правдивый рассказ, и поэтому цесаревич не спешил оканчивать повествования. — Неужели следы измены были настолько заметны? — участливо спросил Кочубей. — Ежели часто случается так, что у светловолосых и голубоглазых родителей рождается темноволосый и кареглазый ребенок, то с чего вы взяли, что этот ребенок не от верного супруга? — саркастично поинтересовался Александр. — Наша Мари ей-богу настоящая красавица, только вот очень личиком на Чарторыйского походит. Так вышло, мой дорогой друг, что измены мужчинам сходят с рук гораздо легче, чем женщинам, и в этом заключается главная прелесть нашего с тобой положения. Нам с тобой не приходится смущенно потуплять свой взор перед ревнивыми мужьями, пряча непохожих на них детей в колыбели, не приходится выслушивать укоры матерей и нянек, сплетни в дворцовых коридорах и на улицах. — Только не говори мне, что Чарторыйского послали в Италию по твоей инициативе! — воскликнул Кочубей. Александр недоверчиво покосился на своего друга и произнес: — Ты обо мне плохого мнения, дорогой Виктор. — Так почему же его отослали? — не унимался Кочубей. — Да все просто. Отец мой пожелал взглянуть на внучку и тут же понял, в чем подвох. «Что-то дочь твоя совсем на тебя не похожа, а с Чарторыйским сходство поразительное!» — презрительно сказал он мне, отворачиваясь от колыбели. «Признаться, не заметил ни капли сходства,» — слукавил я. «В таком случае, сын мой, ты рогоносец,» — ответил он. — «Я не потерплю такого позора у себя во дворце. Завтра же Чарторыйского тут не будет». «Воля ваша,» — ответил я. Лиза пыталась злиться на меня, но на мой скромный взгляд я поступил весьма благородно, что скажешь, Виктор? Кочубей сорвал ветвь акации и мечтательно взмахнул ею в воздухе, будто задумавшись о чем-то. Казалось, история Александра ввела его в глубокую меланхолию, цесаревичу даже показалось, что Виктор сочувствует Лизе. Александр и сам ей сочувствовал, но не мог ничего с собой поделать, а это презрительное сочувствие на лице его друга лишь выводило Александра из себя. — Мой дорогой Александр, — вздохнул наконец Кочубей, опуская ветвь акации, но все еще продолжая крутить ее в своих длинных белых пальцах. — Ты ведь понимаешь, что все произошедшее — твоя вина? — Так может показаться на первый взгляд, однако что я такого сделал? — недоумевал цесаревич. — Где любовь, там и разлука. Где страсть, там и охладевание, и измены, и беременность. Это жизнь, мой дорогой Виктор, и мне лестно, что ты приписываешь все ее прелести именно мне. Кочубей покачал головой, не желая спорить со своим другом. — Ты так легко обо всем этом говоришь. Любовь для власть имущих — лишь прихоть, — горестно сказал Виктор. В его тоне Александр смог различить тень какой-то личной обиды. Однако за что же Кочубей мог на него обидеться? Неужто опять дело было в Лизе? Неужто и Кочубей?.. Александр замер на месте, наблюдая за тем, как его друг медленно проходит вперед и в замешательстве останавливается, оглядываясь на цесаревича. — Ты на что-то намекаешь? — с нажимом спросил Александр. Кочубей склонил голову, горько улыбаясь. — Ну что вы, ваше высочество… — Отвечай! Александр приблизился к нему, хватая его за плечи, и попытался заглянуть в темные глаза своего друга. Кочубей сам вскинул голову и гордо посмотрел в глаза цесаревичу. — Если уж на то ваша воля, государь… — К чему все эти формальности, Виктор? — воскликнул цесаревич. — Я понять не могу, почему ты воспринимаешь так близко к сердцу всю эту историю с Лизой. У тебя к ней тоже чувства? — Нет, — сказал Кочубей. Александр покачал головой и произнес, чуть касаясь локтя своего друга: — У тебя есть какой-то секрет от меня? — Это давно не секрет. Но ты об этом, как я погляжу, ничего не знаешь, — ответил Кочубей. — Я удовлетворю твое любопытство. Твой дорогой отец хочет женить меня на Лопухиной. Бровь Александра взлетела вверх, выражая искреннее недоумение цесаревича. — На Лопухиной? — рассеянно переспросил Александр. Кочубей молча кивнул. — Отец ничего мне об этом не говорил, но разве ты не рад? Виктор бросил на Александра взгляд, полный гнева, удивления и глубокой тоски и тут же отвел глаза. — Я так и думал, — тихо сказал он. — Вы, великая династия, действительно полагаете, что любое ваше решение — благо для народа, слуги, ближнего своего? Считаете, что я должен быть безмерно благодарен вам за честь жениться на девушке, которая заранее обещана императору в любовницы?! Виктор поджал губы и тяжело вздохнул. — Ты никак не сможешь меня понять, мой дорогой друг, — сказал он, устремляя свой взор вдаль. — Я бесконечно влюблен в другую.***
Александр не любил семейные ужины хотя бы потому, что ему приходилось выслушивать на каждом из таких ужинов тирады своего отца. Политические взгляды цесаревича и императора были слишком разными, чтобы оба они могли участвовать в мирной дискуссии. Поэтому Александру приходилось молча выслушивать своего отца, не вставляя ни слова поперек, чтобы не обременять себя пустыми обвинениями с его стороны. Так и в тот вечер он сидел, уныло ковыряя вилкой жаркое и печально поглядывал в окно сперва от скуки, вызванной пустой светской беседой, затем — из любви к остаткам своей здоровой психики, пытаясь отыскать за окном вещи, способные отвлечь его от разговоров отца. — Этот Бонапарт так заносчив! — восклицал Павел Первый. — Вы только поглядите, как резво он завоевал Италию. О Италия! И где она сейчас? Где, скажите мне?! Пока этот мальчишка ищет приключений в Египте, наша армия показала всему свету, на чьей стороне правда. Это своеволие не сойдет французам с рук, помяните мое слово! Вот скажи мне, Александр, как ты относишься к Бонапарту? Александр сперва не понял, что отец обращается именно к нему. Мыслями цесаревич был где-то далеко, точно не в этой унылой комнате и не в окружении этих унылых лиц. Цесаревич рассеянно посмотрел на своего отца и произнес: — Крайне отрицательно. Павел Первый рассмеялся, поднимая полный бокал. — Вот мышление, достойное моего сына. Молодец, Александр! Так что же вы думаете, господа, эта экспедиция в Египте обернулась крахом для французов!.. «Египет»,— пронеслось в голове Александра. Египет, горячие пески, жестокие боги древности. Бескрайняя пустыня, по которой одиноко блуждает человек в мундире французской армии. Человек машет кому-то вдалеке двууголкой с трехцветной кокардой, а потом водружает шляпу на голову и идет вперед, сцепив руки за спиной. Он идет, проваливаясь в песок по колено, устремляя угрюмый взгляд на золото этой пустыни… — …англичане живо выгнали Бонапарта из Акра. И правильно сделали! Надо поубавить пыл этих резвых революционеров… «Arrête, je t'en prie…» - «Прекрати, прошу тебя…» Легкая ухмылка на губах, непозволительная вольность, острый взгляд глубоких серых глаз и убаюкивающая темнота… — …правильно я говорю, Александр? Александр смотрит на отца невидящим взглядом. Этот ненужный разговор зацепил что-то таящиеся в самых глубинах его души, что-то совершенно забытое. Сердце клокочет где-то в горле, кружится голова, в помещении становится слишком жарко. Собравшись с силами Александр тяжело выдыхает: — Все правильно, отец.