Горе победителям

1974 Звонок в дверь застал Вивьенну Вильдерштейн уснувшей перед включенным телевизором в ее нантеррской квартире. Задремавшая в неуютном кресле, от резкого звука из коридора Вивьенна вздрогнула и нахмурилась. Гостей она не ждала. — Что за черт… — проговорила она хрипло и поднялась, держась за голову. Встать на ноги и сделать несколько шагов ей оказалось непросто, и до двери она добрела с трудом, опираясь о стену — звонок уже стих и не повторялся, но Вивьенна желала убедиться все же, что ей не почудилось. — Кто там? — спросила она так громко, насколько хватало ее голоса, но из-за двери никто не ответил. Раздражаясь все больше, Вивьенна повторила свой вопрос, но в ответ вновь услышала тишину. — Чертовы мальчишки, — буркнула она и хотела уже было вернуться в кресло, но что-то задержало ее, заставило подойти к двери ближе, осторожно приоткрыть ее. На лестничной площадке никого не было, и Вивьенна успела презрительно хмыкнуть, но тут же изумленно вздохнула, догадавшись опустить взгляд. На полу у самой ее двери, возле порога, лежала запакованная в плотную бумагу, перетянутая шнуром посылка. Ни марок, ни почтового штемпеля на коробке не было — как и имени или адреса отправителя. Вивьенна выждала еще несколько секунд, но, поняв, что от странного сюрприза не исходит видимой угрозы, решилась все же подобрать его. Коробка оказалась легка, и Вивьенна подняла ее без труда, осмотрела со всех сторон, убедилась, что подписанные на крышке адрес и имя принадлежат ей. — Все в порядке, Герберт, — сказала она заволновавшемуся в кроватке ребенку, вернувшись в комнату с находкой в руках, — это просто Пер Ноэль поднажрался да решил заглянуть к нам в начале апреля. С ним бывает такое… со всеми, я тебе скажу, бывает. Когда ты вырастешь — сам поймешь. Мальчик, которому не исполнилось еще и года, вряд ли понимал смысл ее слов, но Вивьенну это ничуть не волновало. Несколько секунд она колебалась, стоит ли вскрывать посылку, даже перечитала адрес еще раз, дабы убедиться: что бы ни было внутри, это предназначено ей и более никому. — Хорошо, — пробормотала она, находя в кухне нож, чтобы перерезать стягивающий коробку шнур, — если это чья-нибудь паршивая шутка… На всякий случай нож далеко не откладывая, она сорвала обертку с коробки и открыла ее. Внутри не было, на первый взгляд, ничего очень уж необычного: несколько толстых тетрадей, исписанных от корки до корки, забитых схемами, списками и рецептами — последние были составлены по всем правилам высокой кухни, но имели мало отношения к кулинарии. Содержимое записей у любого здравомыслящего человека вызвало бы ухмылку, но пока Вивьенна листала страницы — лицо ее все больше бледнело, и руки, а затем и все тело, начали дрожать. — Невозможно, — вздохнула Вивьенна, доставая из коробки последнее, что там оставалось: записную книжку в черном переплете, явно недешевую, тоже испещренную заметками, многие из которых, судя по сбившимся строкам, делались наспех и на ходу; когда Вивьенна раскрыла ее, оттуда вылетел и опустился на пол сложенный вчетверо лист бумаги. Он тоже был не пустым — кривые, прерывистые, выведенные нетвердой рукой слова едва складывались во фразы, но Вивьенна, приложив некоторые усилия, все же смогла прочитать написанное. «Существует поверье, что убивший колдуна забирает его дар себе, и пусть мы оба знаем, что это не так — дар невозможно украсть или перенять, нельзя взять в аренду, купить или отобрать силой, — мне кажется, что в таком порядке вещей была бы толика справедливости, которой нашему миру иногда отчаянно недостает. Я безгранично жалею о том, что произошло с Андре: с того дня, как я узнал о его судьбе, меня не покидала мысль, что любой из нас мог оказаться на его месте, и я вхожу в это немаленькое число. Я не хочу повторять слово «справедливость», использую «закономерность» на замену ему — vae victis, как сказал один из наших предков, и я могу лишь отдать должное той, кто оказалась сильнее меня». Почти с минуту Вивьенна сидела, не двигаясь, перечитывая короткое письмо вновь и вновь. Глаза ее понемногу заволокло пеленой слез, и зарыдала она в конце концов негромко, но исступленно, комкая бумагу в руке, не решаясь отбросить ее прочь от себя. — О боже, боже, — слетало с ее сухих, побелевших губ, — что я наделала?.. Вторить ей начал и ребенок, безошибочно понявший, что с матерью что-то не так. Их общий плач огласил тесное пространство квартиры, приглушив звуки телевизора, где именно в этот момент сменилась картинка — фильм прервался, экран погас на секунду, а затем появилось на нем лицо диктора, который заговорил торопливо и опечаленно: «Мы прерываем показ для срочного сообщения: президент Республики скончался».