Горе победителям

1966 — …никто не оспаривает права бывших колоний на независимость, но и оставлять без надзора то, что происходит там — совершенно немыслимо, — произнес Генерал с присущей ему безапелляционностью, отставив на стол поданную ему чашку кофе. — Вы сами знаете, какие известия до нас оттуда доходят, это же настоящий сумасшедший дом. Вообразите — вчера я услышал, что полковник Мобуту после устроенного им государственного переворота счел нужным допустить в свое окружение… какого-то шамана или придворного мага, и теперь не принимает ни одного решения, не посоветовавшись с ним даже по самым важным государственным вопросам! — Да, — ответил Колдун, размешивая кофе с таким усердием, будто опустил в него две или три ложки сахара — хотя на самом деле к сахарнице он даже не притронулся, — ужасное варварство… На Коломбэ-ле-дез-Эглиз медленно наползал закат. Жара, царствовавшая над землей весь день, наконец-то рассеялась где-то за горизонтом, что с наступлением вечера подернулся пурпурным и красным. В остывающем воздухе распространился аромат растущих в округе трав и как будто навеял на всех флер дремотного успокоения — даже Генерал, как и всегда неутомимый, пышущий энергией, говорил на полтона тише, чем обычно. Ужин кончился, и обитатели дома вместе с гостями перебрались на улицу, чтобы насладиться десертами и кофе в объятиях наступившей прохлады; Колдун и Генерал расположились чуть поодаль от остальных, заняв стоявшие друг возле друга низкие раскладные стулья, и их разговору никто не мешал — но когда Генерал, отвлекшись, сделал небольшую паузу, Колдун услышал голос мадам Элизабет, читавшей вслух своей дочери, которая сидела тут же, жадно поглощая белоснежное, начавшее таять мороженое из хрустальной вазочки: — «…Я не могу этому поверить, — сказала Алиса. — Не можешь? — сказала Королева с состраданием. — А ты попробуй… Ну-ка… Вздохни глубоко, глубоко и закрой глаза. Алиса засмеялась. — Незачем пробовать, — сказала она. — Я не могу поверить в невозможную вещь. — Вероятно, у тебя было мало практики, сказала Королева. — Когда я была в твоем возрасте, я практиковалась каждый день по получасу. Мне иногда удавалось поверить в шесть невозможностей утром до завтрака…» — Чему вы улыбаетесь? — спросил вдруг Генерал, взглянув на Колдуна. Нужно было ответить ему что-то непринужденное и незначительное, но то ли выпитое за ужином все-таки взяло над Колдуном верх, то ли дело было в проклятом травяном аромате, что проникал в сознание, притуплял чувство здравого смысла — но Колдун произнес то, чего сам от себя не ожидал. — Я попробовал представить, каково это — поверить в шесть невозможностей. Еще и за такой короткий срок. Могу сказать — у меня точно не получилось бы. — Возможно, вы слишком низкого о себе мнения, — откликнулся Генерал, отчего-то решив поддержать этот неуместный, детский разговор, прервав ради него обсуждение дел в колониях. — Это не так сложно, как кажется на первый взгляд. Наверное, на лице Колдуна отразилась целая бездна изумления, потому что Генерал, поглядев на него, позволил себе короткую улыбку: — Очень просто верить в то, чему не просто стал свидетелем, но в чем принял непосредственное участие. Посчитаем? Колдун вытащил сигарету из пачки, щелкнул зажигалкой, высекая искру. — Давайте. Генерал заметно оживился. Видеть его таким, растерявшим свою обычную величавую строгость, Колдуну доводилось нечасто — а тот, отдавшись совсем не характерным для себя мыслям, получал от этого, судя по всему, искреннее удовольствие. — Начнем с начала. Я не погиб под Верденом, хотя наше командование объявило меня мертвым, да и немецкие врачи, как я слышал, успели махнуть на меня рукой как на безнадежного. Невозможность? — Вполне, — согласился Колдун. — В сорок четвертом году я увидел свою страну освобожденной, хотя за несколько лет до этого любая мысль о сопротивлении казалась самоубийственной. Невозможность? — Абсолютная. — В пятьдесят восьмом году, — Генерал не прекращал улыбаться, и Колдун пожалел, что у него нет под рукой фотоаппарата, чтобы запечатлеть момент, — я сумел вернуться к власти и более того — увидел свою мечту о новом, справедливом государственном устройстве претворенной в жизнь. Невозможность? Колдун кивнул. — Спустя три года, во время путча, мне удалось уберечь страну от гражданской войны, избежать ее раскола, обойтись малой кровью там, где все — замечу, все, — предрекали настоящую катастрофу. Невозможность? Он продолжил, распаляясь, не дожидаясь реакции собеседника: — И после этого я не только избежал смерти в Пти-Кламар, но остался полностью невредим, как и моя жена, что было, согласитесь, затруднительно после того, как нашу машину расстреляли в упор. И все — мимо! Разве это не невозможность? — Совершенно точно, — ответил Колдун чуть стесненно: воспоминания о тех днях до сих пор поселяли в нем ощущение, что он прошел по очень тонкой, очень холодной и очень опасной грани. Генерал умолк, устремив неподвижный взгляд в небо; Колдун подождал, пока тот скажет еще что-нибудь, и, не дождавшись, осторожно напомнил: — Я насчитал пять. — Я тоже, — сказал Генерал с чуть заметной растерянностью: видимо, и для него недостача оказалась неожиданной. — Что же, это значит, что впереди меня ждет еще одна. — Это не так плохо, — заметил Колдун, желая его ободрить, — грустно было бы осознавать, что лимит невозможностей исчерпался, разве нет? — Сложно не думать о том, какие потрясения должны еще произойти, чтобы потребовалась невозможность для их преодоления. — Потрясения ждут нас в любом случае, — рассудил Колдун, — и хорошо, что невозможность найдется хотя бы на одно из них. «Выбери ее с умом, невозможный человек», — подумал он, прежде чем допить кофе и начать прощаться. *** 1968 В тишине, затопившей президентский кабинет, было слышно только то, как бьется снаружи в оконное стекло крупный, жужжащий майский жук. — Я согласен с вами, — сказал Генерал, прерывая молчание, — референдума не будет. Сегодня я объявлю о роспуске Национальной Ассамблеи и о проведении внеочередных выборов. Вас это удовлетворяет? Он готов был пойти на примирение, это было видно невооруженным глазом — в противном случае он никогда не решился бы на такую уступку. Может быть, он чувствовал что-то вроде неловкости за свое внезапное исчезновение, которое могло обойтись всем чрезвычайно дорого, и поэтому протягивал Колдуну руку, желал вернуть все «как было» — и самым благоразумным решением, которое Колдун мог принять, было откликнуться на его призыв с благодарностью. Идти дальше, оставив разрешенный кризис за плечами, делать вид, что все вернулось на круги своя — на первый взгляд это было несложно, ведь Колдун занимался этим — делал вид, — уже не первый год, но именно в этот солнечный день, один из последних, что принадлежали уходящей весне, он почувствовал, что чаша, в которую он давно уже по капле сцеживал собственную ложь себе и другим, переполнена, и у него нет больше сил закрывать на это глаза. — Что-то еще? — спросил Генерал. «Молчи», — сказал себе Колдун, наверное, в десятитысячный раз. А потом открыл рот и заговорил: — Вы знаете, что Андре Делаваль при смерти? Генерал нахмурился, несколько раз моргнул в тщетной попытке понять, о чем идет речь. — Кто такой Андре Делаваль? У Колдуна вырвался короткий и беспомощный смешок. — Вы не знаете даже его имени, верно? Я напомню вам — так зовут мальчишку, который согласился защищать вас… отвечать за ваши грехи. Я узнавал о нем. Скорее всего, сегодня он умрет. На лицо Генерала набежал нервный румянец — как обычно бывало с ним в минуты сильного волнения. — Это точно? — Это точно, — подтвердил Колдун, думая, что должен ощутить что-то вроде мстительного удовольствия, но не ощущая ничего, кроме звенящей пустоты в груди и голове. — То, что случилось с этим юношей — случилось из-за вас. Генерал никак не отреагировал на обвинение — похоже, был слишком занят тем, чтобы пережить свалившееся на него потрясение. — Я не думал, что… — начал он, и тут же прервался, постарался вернуть себе свои обычные решительные интонации. — Должно быть, тот, о ком вы говорите, осознавал возможный риск. — Вашу личную ответственность это не уменьшает, — отрезал Колдун, справляясь с желанием вскочить со стула, нависнуть над своим собеседником, посмотреть ему глаза в глаза сверху вниз. — Если бы его не было, умерли бы вы, и вам об этом известно. — Он согласился на это добровольно, — предсказуемо использовал Генерал единственный оставшийся у него аргумент. — Я не сомневаюсь, что им двигало чувство долга — как и теми, кто берет в руки винтовки и отправляется на передовую. — То, о чем вы говорите — это не война, — сказал Колдун твердо. — Это жестокий самообман. И… трусливая попытка откупиться. Генерал дернулся, будто его обожгло. Его бледные, сухие пальцы судорожно сжались на подлокотниках кресла. — К чему ваши переживания, господин премьер-министр? Вы давно знали о том, как функционирует этот… институт, и лишь сейчас решили высказать мне свое возмущение по его поводу? Колдун не хотел повышать на него голос, но это получилось у него как бы само собой: — Потому что я знаю, у кого еще погибали их щиты! Потому что я помню это слишком хорошо! Потому что я знаю — на месте этого мальчика мог оказаться любой! — Любой? — Генерал прищурился. — Например? — Например, я сам. Тишина установилась вновь, плотная, душная, как наполненная парами бензина: стоит проскочить искре — и произойдет взрыв. — Вы? — усмехнулся Генерал. — Вы шутите? — Нет, — ответил Колдун прямо и спокойно. — Я не шучу. Генерал еще недолго смотрел на него. Лицо его медленно каменело. — Я вам не верю, — сухо произнес он, складывая на груди руки. Колдун поднялся со своего места, подошел к балконным дверям, распахнул их и глубоко вдохнул ринувшийся ему в лицо поток плотного, жаркого воздуха. Затем наклонился к цветочной кадке, отломил от стебля свежий, пышный цветок пиона — и положил его, съежившийся, высохший, лишенный жизни, на стол перед Генералом. — Я вас и не убеждаю. Это просто факт действительности, который был, есть и будет. Генерал остался неподвижен — не смотрел на Колдуна, только на помертвевший пион. Попытался удержать себя в руках, но получилось у него неважно: страх, обычный человеческий страх все равно рвался наружу, беспощадно ломая хрупкую маску бесстрастия. «Цивилы», — подумал Колдун печально и разочарованнно. — Немцы достали меня в сорок четвертом году, — проговорил он непонятно зачем, из одного только желания облегчить душу, не думая о возможных последствиях своих слов. — Они хотели, чтобы я согласился стать щитом. Может, для кого-то из местного командования, а может, для самого Гитлера — я не спрашивал. Они убили бы мою семью, если бы я отказался. Если бы я согласился — должно быть, теперь вы сами понимаете. Я не прожил бы и полугода. Генерал, несмотря ни на что, не прерывал его, не требовал убраться с его глаз — напротив, напряженно вслушивался в каждое произнесенное Колдуном слово. — Как вы спаслись? — Вы спасли меня, — ответил Колдун, пожимая плечами, стараясь не обращать внимания на то, как начинает безжалостно щемить сердце. — Вы и ваши войска, освободившие Париж. Но я знал, что на этом для меня ничего не кончится. Что рано или поздно, если я ничего не сделаю, и новые власти до меня доберутся. Он достал сигарету, закурил, вдохнул дым в бесплодной надежде, что вместе с оным обратно в грудь провалятся и теснящиеся на языке слова, бессмысленные, едва ли кому-то нужные. — Все, чего я хотел — уничтожить любые упоминания о себе, которые немцы могли оставить в своих архивах, — глухо добавил он. — И вернуться к обычной жизни, в которой ничто не напоминало бы о моем прошлом. Для этого я и попросил Бруйе устроить меня… на любой, самый незначительный пост в правительстве. — Вижу, — Генерал наконец-то поднял на него взгляд, коротко и насмешливо усмехнулся, — в какой-то момент вы изменили свои планы. — Я встретил вас, — бросил ему Колдун, и Генерал застыл, будто перед ним явился призрак. — Я в вас поверил. Я думал, что вижу перед собой человека, который действительно в силах что-то изменить. Сделать этот мир хоть немного лучше. «Я ошибся», — хотелось сказать ему, но он не стал этого делать: наверное, оставались еще в нем какие-то барьеры, которые он чувствовал себя не вправе переступать. — Я думал, что могу вам доверять, — сказал он вместо этого. — Вы говорите мне о доверии? — проскрипел Генерал одновременно с неприязнью и горечью. — Вы — тот, кого я, как ныне выясняется, никогда не знал? Теперь пришла очередь Колдуна замереть, ожидая отповеди, но таковой не последовало — Генерал отвернулся, принялся созерцать буйство зелени за окном, более ничего не произнося, и Колдун решил, что на этом аудиенция окончена. Ощущая свое тело, по крайней мере, в два раза более тяжелым и неповоротливым, чем обычно, он сделал было попытку уйти, но в этот момент Генерал спросил у него: — Вы могли мне сказать. Почему вы не сказали? Колдун почувствовал, что готов рассмеяться. — Вы еще спрашиваете? Теперь? Генерал опасливо взял цветок двумя пальцами, будто готовый разорваться снаряд, поднес его к глазам, желая в чем-то убедиться, потом вновь обратил на Колдуна взгляд — мрачный и изучающий. — Что же, получается… вы способны вызывать духов и изгонять демонов? — В некотором роде, — откликнулся Колдун, немного ошеломленный его вопросом. Глаза Генерала блеснули, Колдун был готов поклясться, любопытством. — Летать на метле? — Предпочитаю «Каравеллу». — Предсказывать будущее? Беседа приобретала все более абсурдный оборот — но почему-то это не смущало никого из ее участников. — В этом… — Колдун ненадолго замялся, — я никогда не был особенно силен. Генерал склонил голову, подпирая висок ладонью, с явным трудом укладывая в собственной картине мира обстоятельства, которые только что открылись ему. Колдун решил воспользоваться моментом и отступил к двери — сейчас как никогда прежде ему требовалось хоть ненадолго остаться одному. — Вы могли бы, — вдруг сказал Генерал чуть слышно — если бы они не были в кабинете вдвоем, то Колдун засомневался бы, что этот приглушенный, раздавленный голос принадлежит ему, — помочь Анне? Спасти ей жизнь? Стоило ожидать этого вопроса — и все равно он застал Колдуна врасплох, как точный и смертоносный удар исподтишка. — Возможно, — произнес Колдун, поколебавшись. Больше сказать ему было нечего — и против собственной воли он начал чувствовать за это вину. — Вы могли мне сказать, — повторил Генерал, будто приходя к какому-то решению. — Вы знаете меня. Я бы выслушал вас. Я сумел бы вас защитить. — Вы бы сумели? — безжизненно поинтересовался Колдун, берясь за ручку двери. Генерал ничего не ответил.