Саламандра 2. Новые горизонты.

Лекс завернул яйцо в палантин и подвязал два свободных узла, чтобы зафиксировать яйцо внутри. Он так же таскал яйцо с дракончиком, но если тогда главной задачей было сохранить его в целости и быть точно уверенным, что Аши не сможет до него добраться, то теперь руки подрагивали от беспокойства. Было страшно. А вдруг он его придавит? А вдруг оно остынет, а он этого не заметит? А вдруг сердечко перестанет биться? Раньше он ночью засовывал яйцо с Мальчиком между двух подушек и спокойно засыпал, а теперь мало того, что было страшно выпустить его из рук и оставить без внимания, так было страшно, что он его во сне придавит и утром обнаружит перемазанную желтком простынь… и все… его ребенка не будет! Он даже рассматривал возможность посадить ночью рядом с кроватью кого-то из слуг, чтобы тот грел яйцо, пока он спит, но тут подняла голову паранойя и Лекс сразу представил, что он заснет, а яйцо подменят, или, предположим, намочат, или специально остудят так, чтобы слабый малыш замерз внутри. И ведь он даже не будет знать, что ЕГО ребенку плохо! Он не сможет ему помочь, защитить, обогреть, спасти! Он плохой отец, раз его ребенок в опасности! Нет! Никому чужому он своего ребенка не доверит, но тогда… тогда, можно спать со Скандом по очереди! Сканду можно доверить, только вот здоровяк устает за день и ночью засыпает так быстро, как будто его вырубают обухом по голове. А вдруг он заснет? Уронит яйцо и оно закатится под кровать, а утром Лекс спросонья на него наступит? Нет! Сам, только сам! Все его метания закончил Сканд, притащив в спальню достаточно глубокую и широкую медную миску, в которую Лекс уложил яйцо, завернутое в палантин. Миску с яйцом засунули между подушек так, чтобы миска точно не позволила смять яйцо или укатиться из нее без присмотра. Лекс, выдохнув, положил сверху на палантин руку, чтобы точно малышу было тепло, и полночи прислушивался, стучит сердечко или… стучит… точно стучит… тепло и безопасно, и оно стучит. Перед рассветом Сканд выбрался из кровати, а Лекс достал миску, прижав ее к животу, перебрался на теплое местечко мужа в желании еще подремать, но за перегородкой слышались шаги и Лекс понял, что уже не заснет. Пришлось вставать. Вернее, вначале сесть и, засунув обе руки в теплоту палантина, немного помедитировать, прислушиваясь к перестуку маленького сердечка. Кажется, оно стало биться чаще, а может, он уже привык к медитативному тук-туку… Из-за тряпичной перегородки появилась любопытная мордочка Рикки, и когда тот понял, что Лекс уже проснулся, начался настоящий хоровод. Лекса следовало переодеть и расчесать, но все лежало в сундуках, которые охранял Май, а монахи, которые имели к ним доступ, еще вчера исчезли из гостевого дома, как туман перед рассветом. Пришлось вставать самому и, нацепив палантин с яйцом, идти и разбираться со своими вещами. Из четырех сундуков только в одном лежала одежда и прочие бытовые вещи, но помимо них, там еще лежали записи, которые он вел последнее время по гидродинамике. Видеть их посторонним не стоило. А еще, там так и валялся венец Саламандры. Лекс сам не мог объяснить, почему он до сих пор не переложил его в другой сундук. Было почему-то приятно натыкаться на него время от времени. Брать в руки, рассматривая камни и обманчиво грубую ковку обода, а потом, насытившись этим видением, небрежно бросать его в сундук поверх записей и чистой одежды. Теперь пришлось произвести ревизию содержимого сундука и, выгнав Мая из комнаты, переложить все вещи. Записи отправились к химическим реактивам, а венец, завернутый в чистый палантин, отправился к оружию. После этого в комнату позвали и Мая, и Рикки, и пояснили, что в этот сундук можно дать доступ слугам, а вот за сохранность остальных Май несет личную ответственность. Парень сразу надулся от осознания важности поставленной задачи, а Рикки не стесняясь, полез сразу в сундук пересматривать и перенюхивать вещи Лекса в попытке определить, что чистое, а что следует постирать в купальнях городской бани. В городе брата вещи проветривались, а пятна пота и жирной еды вычищались при помощи песка и мочи, но в этом городе была проточная вода и для жителя пустыни это был невероятный шик, вот так взять и стирать одежду водой. Лекс выбрал себе условно свежую тунику, пару расчесок с редким зубом и с частым, чтобы расчесаться, и выдернул из связки очередную ленточку, чтобы Сканд мог подвязать косу. То, что здоровяк прибежит к концу расчесывания шевелюры, Лекс даже не сомневался, казалось, у Сканда на это была особая чуйка. Стоило взяться за гребни, и ревнивое чудовище сразу появлялось из ниоткуда, чтобы убедиться, что коса Лекса только его! В коридоре Лекс неожиданно наткнулся на вооруженных мужчин и напрягся, пытаясь вспомнить расположение комнат и куда бежать в случае опасности. Но стоило панике пойти на спад, как он понял, что это ветераны, которых прислал Сканд вместо пропавших ассасинов Киреля. Воины все были в возрасте и рассматривали все вокруг цепко, как ящеры на охоте. На Лекса они посмотрели вскользь, зато Рикки, который выскочил со стопкой одежды, вызвал у них интерес. Они мало того, что принюхивались к проходящему пареньку, так похоже, и пересчитали, что и какого цвета было вынесено из комнаты, которую охранял Май. Ветераны в лагере мужа не воспринимали Мая как серьезного охранника, и после того, как выскочил Рикки, в комнату засунули любопытные носы, чтобы убедиться, что все в порядке, Май жив и выглядит достаточно грозно, как для охранника на важном посту. Кирель и Ламиль обнаружились во вчерашней комнате. Они молча завтракали. У Ламиля были припухшие глаза, как будто он недавно плакал, а Кирель выглядел невозмутимо, хотя выражение глаз было напряженным. - Что-то случилось? - Лекс развел руки для утренних обнимашек с Ламилем, но ребенок только шмыгнул носом и остался на месте, - Звезда моя, ты меня больше не любишь? - Зачем тебе я, если у тебя теперь есть собственный ребенок? - Ламиль поднял глаза вверх, пытаясь удержать слезы, но стоило ему глянуть на любимого рыжика, как крупная слеза предательски поползла по щеке. Ламиль ее быстро стер и засунул в рот кусочек лепешки, делая вид, что все в порядке. - Не важно, есть у меня ребенок или нет, ты всегда останешься в моем сердце любимой Звездочкой. Разве я смогу забыть, как носил тебя на руках, обнимал, учил есть ложкой. Сколько нервов ты мне вытрепал, сколько нежности и любви принес в мою жизнь, разве я смогу это забыть, сколько бы детей у меня ни было? Ты всегда будешь первым в моем сердце и другим детям придется постараться, чтобы быть такими же замечательными, как ты. Иди ко мне, я по тебе уже соскучился за ночь… Ламиль со вздохом выскользнул из-за стола и бросился в объятия к любимому Лексу, тот только успел поднять яйцо выше, чтобы ребенок его не придавил от облегчения. Лекс прекрасно помнил, как Ламиль «нечаянно» делал каверзы и уже приготовился к долгой оппозиционной войне за внимание и любовь. И Ламиль, и Сканд были кровными родственниками и ужасными ревнивцами и собственниками. Здоровяк тоже начинал недовольно сопеть, стоило Лексу улыбнуться хоть кому-то еще, хотя, казалось бы, о какой ревности может идти речь после всего, что было? Но нет… - Я рад, что Ламиль теперь успокоится, - Кирель смотрел, поджав губы, как сладкая парочка обнимается, - я уже устал повторять одно и тоже. И вообще, я никогда не умел утешать детей, а у тебя это ловко получается. Как прошла первая ночь? Наверное, глаз не сомкнул от переживаний? В первый раз это все очень волнительно. Первая ночь, первые движения внутри яйца и то, как яйцо будет шевелиться перед самим рождением. Это все будет позже. Вначале ты почувствуешь уплотнение внутри яйца, с кончика или посередине. Не пугайся, это сформировался ребенок, а потом он начнет двигаться и яйцо начнет шевелиться. Хотя, если ты его будешь носить вот так, завернутым в палантин, ты этого не увидишь, зато почувствуешь. А перед тем, как ребенок появится на свет, яйцо начнет беспокойно себя вести – крутиться и переворачиваться. Это ребенку становится тесно и он готовится покинуть свое убежище. А когда яйцо лопнет, то ребенок вначале закричит, а потом замрет, и тебе придется опять терпеть, пока его яичная пуповина окончательно не втянется внутрь, и только когда ребенок перевернется со спинки на животик, ты сможешь взять его на руки. И конечно, помыть. Новорожденные совсем не милые, даже наоборот, противные – в слизи и прилипших ошметках яйца. Фу. Прислать тебе опытного младшего, который присматривает за яйцами в монастыре? - Нет, - Лекс отпустил успокоившегося Ламиля и сел вместе со всеми за стол позавтракать, - простите, но ваших живодеров я к своему ребенку даже близко не подпущу. У меня только одно яйцо и я его как-нибудь сам… - Лекс начал быстро есть, лишь бы не брякнуть лишнего. Злить Первосвященника не стоило, тем более, когда он так напряжен. Но на сытый желудок язык сам развязался и Лекс все же решился засунуть голову в пасть ящеру. - Я могу узнать, что вас так тревожит? - М-м, - Кирель отодвинулся от стола и нервно оглянулся, - нет, все в порядке. Настолько привык, что рядом есть свои проверенные люди, что теперь чувствую себя голым. Прямо как в молодости, когда сбежал в монастырь. Там я тоже был один против всех. - Вы бежали один? - удивился Лекс, - без слуг? Я думал, что был кортеж и бегство было, скорее, условным… - Нет, я бежал тайно. Ночью. Обрезав косу и одевшись, как дворцовая прислуга, иначе меня охрана не пропустила бы. После смерти родителей во дворце было много военных. Шарп опасался переворота и убийства. Да и наши склоки не придавали ему уверенности. Я несколько раз пытался его отравить и пару раз зарезать. Он вначале перестал спать в моем присутствии и поворачиваться ко мне спиной, а потом и есть со мной за одним столом. Я был на него очень зол. - Почему? - хорошенький ротик Ламиля вытянулся в красивый овал, а глаза стали громадными, - почему ты не любишь отца? Он ведь хороший и я видел, как ты его целовал. - Это долгая история, - Кирель улегся на матрасике, подложив валик под локоть и с сомнением посмотрел на слуг, что крутились, убирая со стола, - начать с того, что меня растили в младшие мужья другому человеку, а с Шарпом мы никогда не были дружны. Он всегда задирал меня и дразнил плаксой. Хотя плакал я всегда именно из-за него. Он всегда мог найти мои слабые местечки и сделать больно словами. А мой обещанный жених был красивым и ласковым. Говорил нежные слова и делал подарки, я его обожал и ждал, когда случится вторая линька, чтобы уехать от злобного Шарпа к моему милому. Но тут произошел переворот. Вернее, почти произошел. Шарп смог отбиться и сбежать в казарму, и там его поддержали друзья-военные. Шарпа не любили аристократы из-за его жесткости и нетерпимости к чужим слабостям, и конечно, из-за его побед. Тогда он нарастил армию и совершил несколько удачных походов, и его стали ненавидеть еще больше. У нас появились сателлиты и два города – старый и новый, неожиданно стали частью империи, а новый город стали именовать Столицей. Отец стал продвигать законы об ограничении власти аристократов, и как результат, отца зарезали, как мясного ящера, прямо в его спальне. Меня верные слуги успели спрятать, а сами погибли, но так и не признались, куда именно меня спрятали, и поэтому я выжил. Шарп выжил сам и смог собрать армию вокруг себя. Он прошел с мечом по семьям заговорщиков и к утру в столице было несколько пустых домов, из которых стекали настоящие ручьи крови. Шарп не щадил никого. Не пощадил он и меня. Он взял меня младшим супругом при свидетелях на исходе следующего дня во дворце, в котором тошнотворно пахло кровью и железом. Я был слаб и плакал, умоляя пощадить меня, но ему нужен был младший супруг, чтобы принять лавровые венки власти. Они, как всем известно, парные. Он забрал мою невинность, не дожидаясь моей второй линьки, и на рассвете второго дня, когда мы хоронили отца и верных придворных, на наших головах были освященные богами лавровые венки. Мы стали соправителями империи. Меня готовили к тому, что я буду младшим супругом, но наследника, а не императора, который был по колено в крови своих подданых. А потом у меня случилась линька и по ее окончании в Столице появился мой бывший жених. Он сказал, что согласен забрать меня младшим даже несмотря на то, что мою невинность забрал другой. Я умолял брата, стоя на коленях, чтобы он отдал меня ему, но тот только разозлился на меня, а потом вызвал моего жениха на бой. Это было сделано прилюдно и отказаться тот не смог. Шарп сделал бой на потеху толпе в Колизее, как будто это были два гладиатора. Но только Шарп был сильнее, выносливей и беспощадней. Он мог бы сделать все достойно, но превратил все в фарс, и мой жених казался жалким. Шарп упивался триумфом и моей болью и принес мне в ложу отрезанную голову бывшего жениха, чтоб я своими руками бросил ее на арену. Но я поцеловал еще теплые губы и поклялся, что отомщу. Я был один, без верных слуг и в окружении приспешников Шарпа, которые не сводили с меня глаз после моей клятвы о мести, но я все равно научил Шарпа ожидать брошенного кинжала, спать только при охране и есть только то, что принес за стол сам. Сколько его сотрапезников умерло в корчах от тихого яда, сколько раз я почти убивал его, но видимо, боги были на его стороне, и мой кинжал скользил по ребру, вместо него кубок выпивал кто-то другой, а вкусный кусочек утаскивал с тарелки любовник. Шарп стал меня бояться, но убить того, на чью голову сам возложил венок, не смел. Я был готов умереть за богохульство убийства члена правящей династии. Я бы тогда с радостью принял любую муку, лишь бы разорвать горло убийце любимого человека, но Шарп собирался жить долго и поэтому относился ко мне, как к ядовитому шершню – когда видишь, но достать себе дороже выйдет. А потом сенат потребовал у Шарпа наследника, и передо мной стали бегать порядка двух десятков взбалмошных девиц, набранных в аристократических семьях. Каждый аристократ пытался просунуть свою дочку во дворец, но я не собирался помогать Шарпу и однажды ночью вырезал всех наложниц. Я принес в гарем Шарпа два запечатанных кувшина с вином и сказал, что нам надо познакомиться поближе, а для этого лучше выпить. Один кувшин утащили личные слуги наложниц, а из второго я налил вина в большую чашу и пустил ее по кругу. Так, чтобы каждая могла сделать глоток и назвать свое имя. К тому времени, как последняя сиськастая дура взяла в руки чашу первые стали клевать носом и громко зевать. Так, что пришлось последнюю тихо зарезать, прежде чем она сообразила и подняла крик. Слуги упились первыми и счастливо сопели носами, лежа в остатках вина, а вот за наложницами мне пришлось побегать, пока не переловил их всех. Хорошо, что снотворное было быстрым и далеко они не убежали. Я лично перерезал горло каждой, а потом вскрыл у них животы, чтобы точно без меня никто не смог обьявить своего ребенка наследником. Я был в крови, как Шарп во время подавления бунта, но я к тому времени так ненавидел Шарпа, что убивая наложниц, в каждой из них я убивал, в первую очередь, его. А потом я обрезал косу, совсем как ты тогда на арене, и, переодевшись в чистую одежду слуги, выскользнул из дворца. Никто не посмотрел на худенького мальчика, который тащил на кухню грязную посуду. Я помню свой восторг и запах свободы, когда отбежал от дворца достаточно далеко. Я пошел в Храм в надежде спрятаться, и скажу честно, не раз жалел о своем решении. Тогда не было Первосвященника, тогда правил совет старцев. Их было девять властных и хитрых стариков, и каждый попытался использовать меня в своих личных интересах. Но я помнил вес ЛАВРОВОГО ВЕНКА и поэтому никогда не позволял считать себя слабым. А еще, меня готовили не только петь и танцевать, но и пользоваться удавкой и кинжалом, разбираться в ядах, а главное, разбираться в интригах и заговорах. И пока я лавировал в чужих силках, стравливая охотников на меня друг с другом и ища друзей среди слабых, чтобы свалить сильных, Шарп разыскивал меня с настойчивостью ящера в поиске съедобных кореньев. Я принял капюшон и дал обет, что посвящу свою жизнь служению богам, и даже теперь, одержав тяжелую победу и похоронив множество друзей, я не снимаю ни свою одежду, ни свои обеты. Это было три долгих года, пока я искал верных себе людей, и такие нашлись, потому что я, в отличие от высшего жречества, не требовал роскоши, золота и мягких подушек в свою келью. Я спал с братьями, я ел с ними из одного котла и учил своих друзей пользоваться оружием, драться голыми руками и кидать ножи. Всему тому, чему меня учили с раннего детсва. - Ух, ты! - глаза Ламиля стали еще больше, он сел на лежанку к Кирелю и приоткрыл рот, наверное для того, чтобы лучше слышать. - Я пришлю людей в дом Лекса, чтобы они и тебя научили всему, - Кирель ласково улыбнулся своему ребенку, - тебе надо многому научиться. И все потому, что никакие телохранители тебя не спасут, если ты сам не будешь отбиваться от убийц как взбесившийся ящер. Быть младшим, это совсем не значит, что надо быть слабым, для того, чтобы выжить ты должен только казаться слабым, но быть крепче любого клинка Лекса. - Я прямо заинтригован, - Лекс сел на низкий диванчик напротив и вцепился двумя руками в яйцо, чтобы не упустить тук-тука и точно знать, что оно в тепле, - я слышал от Тиро истории, что не все было в вашей семье гладко и Шарп боялся своего младшего, но как же тогда все развернулось, чтобы все получилось вот так… - Три долгих года я собирал вокруг себя людей, - Кирель понимающе улыбнулся, - простых монахов, на которых высшее жречество даже не смотрело. Они были, как сор под их ногами. Все высшее жречество было из семей аристократов, и даже надев сутану, они вели вполне светский образ жизни, обожали роскошь и безнаказанность. Пока простые монахи побирались на улице, вымаливая у жителей милостыню, жрецы устраивали себе пиры на пожертвования родственников, гильдий и других богатых жителей. Они ввели свой собственный налог на все. На освидетельстование браков, молитвы в храме и милость богов на каждое новое дело, за которые надо было платить золотом. А если милости богов не случалось, то обвинялись не жрецы, а проситель, который пожалел денег или дал недостаточно. К концу третьего года, когда вокруг меня собралось достаточно верных людей, я устроил чистку в храме. Мои люди одновременно вырезали все жречество во главе с советом старцев. Я объявил себя Первосвященником и Хранителем материнской кладки, потому что именно младшие обладают даром отделять живые яйца от пустых. К тому времени у меня уже была декларация новых решений, по которым с тех пор и живут все, кто носит капюшон. И первым пунктом я отменил жрецов и все привилегии властьимущих, уравняв всех монахов в правах и обязанностях. С тех пор все живут в одинаковых кельях. Простых и чистых. И все имеют одинаковые одежды и одинаковые удобства. С тех пор монахи не побираются на улицах, но зато изучают искусство ближнего боя и все варианты оружия. У меня два монастыря и могу без ложной скромности сказать, что монахи способны защитить свои святыни и без армии империи. У меня есть своя армия, с жесткой дисциплиной, способная прокормить сама себя. Но это сейчас, а тогда я молодой и дерзкий вышел из храма, чтобы принести людям благую весть – жречество отменено и теперь каждый может прийти, помолиться в храме и попросить милости богов, без подношения в бездонные глотки жрецов. Отныне их больше нет, а монахи помогут нуждающимся найти помощь богов совершенно бесплатно. Боги принадлежат всем людям, а не только жрецам, и все люди принадлежат богам и могут им молиться в любое время, когда им нужна помощь. Молиться напрямую, а не через жрецов, и боги услышат их слова, и я, Первосвященник, обещаю, что теперь все получится. Кирель довольно улыбнулся и посмотрел на рыжика, как фокусник, вытащивший из шляпы кролика. Та дам! Вот вам кролик! И хотя все знают, что волшебная палочка волшебна только в глазах детей, но кролик, это вам не пустяк какой, это кролик! И он это сделал – достал кролика из шляпы на глазах простаков и ему все аплодировали и поверили в волшебство его палочки… - Люди кричали от радости и были счастливы, - улыбнулся Кирель, - а счастливее всех был Шарп, который стоял в первых рядах толпы и не сводил с меня счастливого взгляда. Теперь он мог опять надеяться на появление наследника. Пришлось возвращаться во дворец, чтобы не начинать потасовку между военными и монахами. Только вот во дворец вернулся не просто младший муж императора Шарпа, а Первосвященник и Хранитель материнской кладки со своими людьми. И со мной новым Шарпу пришлось считаться. Теперь он не мог отдавать мне команды – иди и сделай! Теперь я мог натравить на него плебс, и императору пришлось заглядывать мне в глаза и спрашивать, чего я желаю. И был новый отбор в императорский гарем, и доверенные мне люди проверяли здоровье возможных матерей наследника. Я подобрал себе пару приятных глазу девиц, и когда закрывался с кладкой, уже знал, какие именно яйца буду рассматривать как возможных кандидатов в наследники. А потом вынес из теплой комнаты Пушана. Он был и красивым, и здоровым, и я был счастлив. Я даже раздумывал, как именно мне совместить службу богам и светскую жизнь, но тут в кладовке нашлась одна из наложниц, которая уверяла, что сама выгрела яйцо от Шарпа и даже имела наглость показать его маленькую копию. Это был Сканд. Я тогда психанул и потребовал, чтобы Шарп убил его – конкурента моему сыну, но Сканд выглядел сильнее и крепче Пушана и уже сам стоял на ногах, когда Пушана еще носили на руках кормилицы. Я психанул, убил наложницу, а Шарп перехватил мою руку над сыном и пообещал, что решит эту проблему сам. Я ждал, что он сам убьет ребенка, но тот отдал его кому-то из ветеранов, и я со злости бросил все и уехал в горный монастырь. Там надо было разобраться с оставшимися жрецами и навести собственный порядок. А потом я долго и методично наращивал свою армию и влияние на плебс. Это было тяжело, но конечный результат меня очень даже устраивает. Шарп все это время слал мне любовные послания и подарочки с гонцами. Вначале я рычал и злился, но шло время, а любовная лирика Шарпа приобретала новые краски и слова… А потом он и сам стал приезжать, якобы помолиться и попросить помощи у богов, а сам лил мне сладкой патоки в уши. Мол, он меня любил, когда я был еще ребенком, и поэтому искал во мне изьяны, а сам не хотел отдавать меня слабаку. Я на него кричал, а мне признавались в любви, я пытался с ним драться, а меня в ответ целовали, я царапался, а меня обнимали, я кусался, а меня ласкали и нежили. Я не железный и однажды я сдался в ласковые руки. Но возвращаться во дворец я не собирался, и если и приезжал в Столицу, то всегда останавливался в Храме под охраной своих людей. Но однажды я услышал голос бога. Я верю в богов, но… я сомневался. И тогда мне отвесили подзатыльник и строго велели вернуться в Столицу и исправить все, пока не поздно. Пока я собрался, пока мои люди искали, что же именно мне надо исправить, я увидел, как ты выпрыгнул на арену, и понял, что уже опоздал. А потом я видел чудо и проявление божьей воли, когда ты убил двух ящеров, и то, как ты обрезал волосы, совсем как я, когда бежал от Шарпа. Мои люди бросились за тобой и не смогли найти. Три сотни моих людей искали тебя, заглядывая в каждую щель, но нашел тебя Сканд. И ты почему-то остался в его доме. - Папа, - Лекс виновато пожал плечами, - вы же знаете, почему… и вообще, все происходит именно так, как и должно произойти. И, кстати сказать, вы уверены, что собираетесь отдать мне столько народу? - Давно хотел, - отмахнулся Первосвященник, - у тебя только одна четверка надежных людей, а этого мало. Я просто не мог найти предлог, так, чтобы причина была достойной и конечный результат имел смысл, а то у меня в монастыре может бунт случиться от желающих сбежать к тебе. Я уверен, что мои люди уже в Проклятом городе. Они отправились туда по воде и обгонят дев копья, а там уже живут под видом торговцев мои люди в ожидании, когда можно будет действовать, и я уверен, что они присоединятся к охоте за головами и оружием и ты получишь все, что хочешь.