Per aspera ad astra

      Министр довольно потёр ладони, придвинул третий стул к столу и вальяжно расположился на нём, откинувшись на обитую тканью спинку, сложив руки на груди. Теперь его прожигали уже два ненавидящих взгляда, но Кингсли это совершенно не мешало. Он чувствовал себя хозяином положения, зная, что сейчас ему ничего не угрожает. К тому же, за дверью стояли трое мракоборцев, готовые в любой момент ворваться внутрь при малейшей опасности. — И каково тебе, Малфой, вновь оказаться в оковах? Лично на меня накатила ностальгия по нашим прошлым встречам, — наконец заговорил мужчина, однако переходить непосредственно к теме разговора не спешил. Сейчас он ловил кайф от всепоглощающего чувства превосходства, которым обладал над Люциусом и Гермионой. Министр Магии мнил себя виртуозным кукловодом, умело управляющим людьми, словно марионетками. Он проводил огромное количество времени за продумыванием различных планов и вот сейчас один из важнейших на данный момент замыслов воплощался в жизнь, подкрепляя его комплекс Бога. И Кингсли не мог отказать себе в маленьком удовольствии задеть самолюбие Малфоя. — Ты ещё пожалеешь о наших встречах, Бруствер. Настанет тот день, когда моё лицо станет последним, что ты увидишь в своей жизни, — процедил беловолосый маг сквозь зубы. Мужчина сдерживал себя из последних сил: вновь вернувшиеся оковы пробуждали в нём всепоглощающую злость, казалось, что они сдавливают даже горло, перекрывая доступ кислороду. Это чувство вызывало целый спектр воспоминаний о пытках, заставляя каждую клеточку тела вновь испытывать боль. — Надо же, а спеси-то у тебя не поубавилось, как я посмотрю. Ну ничего, я ещё над этим поработаю, — усмехнулся Кингсли, наблюдая за тем, как хозяин поместья старается справиться с собственными эмоциями, — и так, оставим праздную болтовню и перейдём к делу. Расклад такой: я буду говорить, а вы — слушать, надеюсь, всем всё ясно.       Гермиона уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но волшебник сделал пас палочкой, накладывая на гриффиндорку «Силенцио». — Неужели ты такая непонятливая, Гермиона, — поцокал Министр, наигранно-разочаровано смотря на девушку, — впрочем, так даже лучше. Мне некогда тут с вами возиться, я скажу кратко: вы оба сейчас отправитесь со мной в камеры министерства, а дальше я великодушно предоставляю вам выбор, — мужчина сделал театральную паузу, перевёл взгляд с одного пленника на другого и продолжил, — либо вы чистосердечно раскаиваетесь во всём, уточняете те моменты, которые мне не удалось услышать через кулон, раскрываете своих сообщников и умираете без боли, либо вас будут пытать, пока вы не признаетесь, а затем всё равно умрёте, но уже в муках. Тебе ведь знакома изобретательность моих палачей, да, Люциус?       Лицо Кингсли Бруствера сверкало переполняющим его самодовольством. Он знал, что ни Малфой, ни Грейнджер не согласятся на первый вариант и был этим крайне доволен, в конце концов, магу очень давно хотелось помучить эту гриффиндорскую занозу, которая так и норовила ему всё испортить. — Я даю вам время подумать, но недолго, — подытожил Министр, снимая заклинание немоты с Гермионы. — Подавись своим великодушием. Делай, что хочешь, но просто так с рук тебе это не сойдёт, — взяла слово Грейнджер, отвечая за двоих. У неё не было плана, потому что такой подлости от Кингсли волшебница ожидать не могла, она даже не знала, как выйти из этой ситуации, но сдаться было просто нельзя. — Надо же, так ты уже решаешь за двоих. Право слово, не представляю, что ты должна вытворять в постели, чтобы подчинить себе Люциуса Малфоя. Однако мне плевать, вы сделали свой выбор, — Кингсли поднялся из-за стола и направился к выходу. Там его встретили мракоборцы, которым он отдал приказ забирать магов в камеры министерства, а сам трансгрессировал, оставив грязную работу подчинённым.       Двое знакомых гриффиндорке магов рывком подняли Люциуса и Гермиону со своих мест, схватив за скованные руки. Девушка дёрнулась, гордо подняв голову, неприязненно оглядела своего конвоира и усмехнулась, ведь было время, когда она считала его порядочным и честным человеком, однако, как оказалось, очень сильно ошибалась. Что ж, не в первый и далеко не в последний раз. Дальше для Гермионы всё было как в каком-то сне. Трансгрессия, бесконечные, на данный момент пустые коридоры министерства, где за каждой дверью были слышны до боли знакомые голоса, и наконец ярус с одиночными камерами. Из-за маленьких решётчатых окошек на визитёров смотрели измученные лица заключённых, на которых сейчас явно прослеживалось неприкрытое удивление. Гермиона смотрела на них, узнавая почти каждого, и сердце её обливалось болью. Ни один из этих людей не заслуживали находиться здесь, однако, постигшая их участь была беспощадна. Вот наконец их довели до двух свободных камер, расположенных напротив друг друга. Послышался лязг железных замков и неприятный скрип ржавых петель, а дальше тишина. Внутрь камеры ни проникал ни звук, ни свет извне. Девушка осмотрелась вокруг и, тяжело вздохнув, опустилась на единственный стул, руками закрыв лицо. Она не знала, что делать, но не отчаялась. В её душе продолжал тлеть огонёк надежды, вселяющий веру в лучшее, и он был настолько ярким, что даже такая безвыходная ситуация не могла потушить его, по крайней мере волшебница на это надеялась.

***

      Казалось, что времени в одиночной камере просто не существует. Дни и ночи сливались в одно. Тут не было солнечного света, лишь одна единственная настенная лампа круглосуточно разгоняла темноту вокруг. Жёсткая кровать не позволяла расслабиться даже во сне. Дважды в день на старом исцарапанном столе появлялась еда, которая по вкусу больше напоминала резину, нежели что-то съедобное. Тут было только одно занятие: вновь и вновь перебирать мысли в своей голове, постепенно начинающие сводить с ума, объединяясь с гробовой тишиной, которая играла на нервах подобно самому искусному скрипачу.       Первое время новых заключённых никто не посещал, заставляя вариться в собственном соку, всё глубже и глубже погружаясь в отвратительно-холодные лапы безумия, и лишь в тот момент, когда пленники начинали приближаться к точке невозврата, их начинали допрашивать.       Гермиона и Люциус находились тут, по ощущениям уже пару недель и вот наконец настал тот день, когда железные петли противно заскрипели, впуская в камеру девушки палача. Гермиона немного прищурила глаза от яркого света, который проник в помещение из коридора, но затем исчез под звук захлопывающейся двери. Она сфокусировала немного сонный после сна взгляд на визитёре и нервно сглотнула. — Не ожидала меня увидеть, да? — холодно, но немного скованно задал вопрос мужчина, смотря на пленницу исподлобья, — я лично вызвался участвовать в допросах после того, что узнал о тебе и Малфое.       Волшебница, словно не веря своим глазам, моргнула пару раз, но затем собралась и встала с кровати, сделав пару шагов навстречу к старому другу. — Не подходи ко мне, — вспылил волшебник, выставляя перед собой ладонь, словно в попытке отгородиться, — ты отвратительна, Гермиона.       Гриффиндорка на мгновение опешила от этих слов, но затем всё же отошла назад, скрещивая руки на груди в инстинктивном порыве защититься. — Хорошо, но если ты надеешься, что я отвечу на все твои вопросы, то забудь. Я ничего не скажу, а ты, Рон, действительно глуп, раз думаешь, что служить Кингсли — верный выбор, — девушка говорила спокойно, даже несмотря на то, что в этот момент мир внутри неё рухнул. Она не могла поверить, что человек, с которым они столько пережили сейчас так просто отказался от неё. Да, они давно не общались, а пересекались лишь изредка, на каких-то праздниках. У каждого из них была своя жизнь, но где-то в глубине души Гермиона верила, что прошлое никуда не девается, и она в любой момент сможет попросить помощи, будучи уверенной, что получит её.       Уизли угрожающе нахмурился и неприязненно сплюнул на грязный пол камеры. Однако, всё же расположился по другую сторону стола, сложив на нём руки в замок, и внимательно осмотрел потрёпанную заключением волшебницу: под глазами залегли синяки, бледная кожа, уже давно не видевшая солнечного света лишь подчёркивала заострившиеся черты лица. — А я и не надеюсь, что ты расскажешь, но всё же даю тебе один шанс и если ты его не используешь, то я с удовольствием приступлю к пыткам. Ты это заслужила. — Можешь начинать, Рон, — Гермиона смотрела в такие знакомые глаза, но не узнавала в них своего друга: сейчас это был совершенно чужой человек. Волшебнице не было страшно, ведь никакая физическая боль уже не будет такой мучительной, как душевная.       Палач усмехнулся, неспешно встал, опираясь руками о столешницу, подошёл к девушке и, рывком подняв ту с кровати, толкнул к пустой стене напротив двери камеры. Гермиона не сопротивлялась ни в этот момент, ни в тот, когда ударилась спиной о холодный камень и даже тогда, когда руки над её головой приковали кандалы, прочно удерживая в вертикальном положении. Она лишь почти неслышно зашипела от болезненных ощущений и подняла опустошённый взгляд на Рона, смотря тому прямо в глаза.       Рыжеволосый волшебник не смог выдержать ту гамму боли и разочарования которую источала бывшая подруга и отвернулся, сжав зубы, но затем собрался и поднял палочку, чтобы приступить к пыткам. Однако в последний момент остановился и покачал головой, доставая из футляра на поясе блеснувший в тусклом свете нож. Он аккуратно провёл по лезвию пальцем, поджав губы, а затем подошёл к Гермионе почти вплотную, касаясь острием ямочки между её ключицами. — С кем ты разговаривала по зачарованному зеркалу? — задал он первый вопрос, сверху вниз смотря на свою жертву.       Гермиона молчала, не отводя взгляд от небесно-голубых глаз, всё ещё пытаясь найти в них то, что раньше ценила в Роне Уизли больше всего: доброту и искренность, но их там не было. Волшебница до скрипа сжала зубы, чтобы не единый звук не вырвался из её горла, когда лезвие надавило на тонкую кожу, делая прокол, а затем начало двигаться вниз, заставляя тонким струйкам крови окрасить уже далеко не белую рубашку. Её губы побелели от напряжения, а глаза наполнились слезами. Девушка задрожала, когда порез дошёл до солнечного сплетения, но всеми силами держалась чтобы не закричать. По щеке скатилась одинокая солёная капля, упала на грудь и смешалась с кровью. — Отвечай, или будет хуже. С кем ты говорила? — рыжий палач чеканил слова, тон его стал раздражённым, а взгляд прищуренным. — Нет, — приглушённо прошептала Гермиона, отворачивая голову в сторону. Но крепкая рука схватила её за подбородок заставляя повернуться обратно. Но на этот вопрос девушка не ответила бы даже под «Круциатусом», потому что поклялась Северусу молчать. Пальцы волшебника больно сжимали её подбородок, а острие ножа коснулось скулы, делая на ней глубокий разрез, и пленница вскрикнула, чувствуя, как на том месте выступила тёплая кровь, а рана начала пульсировать. — Я не скажу! — простонала она, сглатывая подступивший всхлип, — не… скажу…       И Рон разозлился. Он со всей силы залепил ей пощёчину, оставив на своей руке кровавый след. Глаза его вспыхнули яростью, он отвернулся, наслаждаясь болезненным стоном Гермионы. Затем сделал несколько шагов по камере, потирая пальцами подбородок, но потом вновь оказался около волшебницы и снова ударил, для разнообразия уже по другой щеке. — Каков был твой план? — Восстановить справедливость, — слабо, но уверенно ответила Гермиона, сплёвывая кровь, которая заполнила её рот, вытекая из прикушенной от удара щеки, — Кингсли уничтожает всех неугодных, а вы как слепые идиоты ведётесь на его речи о светлом будущем. — Я не спрашивал твоего мнения, сука, — прорычал экзекутор. Его кулак больно впечатался в грудную клетку гриффиндорки, и та начала задыхаться от спазма, сковавшего диафрагму. — Ты… умрёшь… как только перестанешь… приносить пользу, — спустя несколько мучительно долгих секунд выдавила задыхающаяся Гермиона, — вот… увидишь… — О какой справедливости ты говоришь, идиотка? Ты хочешь начать войну, зачем? Кем ты стала? — выкрикивал Уизли прямо в лицо гриффиндорки, схватив её за волосы, и заставляя поднять голову. — У меня к тебе тот же вопрос, Рон… Кем ты стал? Почему ты не видишь, что Кингсли уже не тот человек, которого мы знали? — слёзы, текущие из глаз Грейнджер, смешивались с кровью из раны, оставляя грязные потёки. — Кингсли делает всё для того, чтобы мы жили как прежде, а вот ты окончательно свихнулась. Говори, что ты запланировала и кто твои сообщники? — вновь задавал вопросы мужчина, в попытке добиться внятных ответов, но тщетно. — Мне нечего тебе сказать, — простонала девушка и больше не произнесла ни единого слова.       Не добиваясь требуемого, её персональный палач окончательно озверел. Он наносил ей порез за порезом, продолжая задавать одни и те же вопросы, но в ответ слышал лишь душераздирающий крик. Спустя полчаса на девушке, казалось, не осталось ни одного живого места. Она, потеряв сознание, безвольно повисла на петлях, удерживающих её запястья, и лишь тогда мракоборец остановился.       Экзекутор, осмотрев тело девушки, потёр пальцами переносицу и вышел, приказывая местному колдомедику обработать раны Гермионы, чтобы они не загноились, убив её раньше положенного. А девушка наконец погрузилась в такую желанную пустоту, где не было боли.