И дом, и камин, и крепость

Она говорит: «Независимо от того, кем рождается человек — простолюдином или аристократом, он обязан освоить хотя бы одно ремесло, которое сможет его обеспечить». Говорит: «Знаю, что ты хочешь ответить, мое сокровище. Но умение похищать чужие секреты — это не то ремесло. Если тебе придется начинать новую жизнь, понадобится что-то другое». Говорит: «Травы не устаревают». Говорит: «Создатель дал нам дивный плодородный мир. Если научишься работать с травами, то сможешь прожить в этом мире достойную жизнь — если, конечно, не найдется бедняга, задумавший его уничтожить». Говорит: «Лекарем? Что ты, дорогая. Разве я не учила тебя слушать до конца, а потом уже строить предположения? Не позволяй своим домыслам тебе мешать». Говорит: «Помогать людям — без сомнений, благородная работа. Но не благодарная». Говорит: «Я научу тебя готовить яды». Анна дергается и просыпается от неясного шума, и у нее тут же сводит шею от слишком резкого движения. Она моргает, пытаясь понять, где оказалась, а потом слышит… что-то. Что уже не похоже на стоны боли. Это тихий, отчаянный скулеж. Свеча, которую она оставила на маленьком столе в палатке, уже давно догорела. Рука, которая слабо сжимает ее запястье, уже совсем холодная. Здесь совсем темно. Здесь есть кто-то. Не второй. Третий. — Выживу, — бормочет кто-то рядом с ней. — Выживу, выживу, выживу. Снег вокруг, везде лед и снег, буду ползти, если нужно, но выживу. Ладоням больно, жарко и холодно. Если меня не убил дракон, то и снег не убьет. Холодно. Выживу. Анна отклоняется назад настолько, насколько это возможно, и тянется свободной рукой к небольшому ножу, который носит на поясе. Защититься таким будет сложно, но выбора не остается. Рядом с ней — умирающий эльф, неспособный сдвинуться даже на полсантиметра. Полагаться не на кого. — Не бойся, — говорит кто-то, уже громче и тверже. — Ты помогаешь, и я тоже хочу помочь. Не было рядом. Был нужен в другом месте. Теперь я снова здесь. Совсем близко раздаются шорохи. От резкого движения вспыхивает огниво. Загорается свеча, которая стоит рядом с огарком старой, и Анна видит только руки — большие ладони и длинные, исцарапанные, покрытые шрамами пальцы. Потом появляется лицо, наполовину скрытое нелепой шляпой. Видны только впалые щеки, кончик носа, слегка пухлые губы и острый подбородок. Гладкая кожа. Юная. Как у эльфа из разведки, который вернулся в Скайхолд вчера днем на полумертвой от усталости лошади. Военный Врач покачал головой и выделил ему отдельную палатку — чтобы мог умереть в тишине. — Ему нравится держать тебя за руку. Не так страшно. Анна осторожно освобождает свое запястье. Ей не страшно, хотя стоило бы испугаться, но могут понадобиться обе руки. Перед ней не человек. У него человеческий облик и одежда вполне человеческая, пусть и старая, перелатанная, ему уже не по росту. Но у него нет запаха. В этой палатке пахнет кровью, потом, лечебными зельями, юношей-разведчиком — но не им. И он почти не дышит, даже когда много и бессвязно говорит. Худая грудь под залатанной курткой поднимается очень редко. Анна не спрашивает «Кто ты?», она спрашивает: — Ты здесь живешь? — В основном, — уклончиво отвечает Некто. — Пришел вместе со всеми. Снег, ужас, агония, боль, холод. Поют — становится легче, но потом отчаяние возвращается. Мертвых слишком много. Не успевают сжигать даже магией. Оставляют под снегом. Теперь он забирает меня туда, где нужна помощь. Но мы всегда возвращаемся. Они все говорят, что это место похоже на дом. Понятнее не становится. Однако если Некто живет здесь с самого начала, и его никто еще не убил за странные привычки, это означает, что он не опасен. — Мне не говорили о тебе, — негромко замечает Анна и, поколебавшись, убирает руку с пояса. Некто, заметив это, сразу же расслабляет и опускает плечи. — И о том, что ты помогаешь. — Я не помогаю лечить, — возражает Некто, и в его голосе чудится упрек, как будто это что-то очевидное. — Я помогаю забывать. Юноша-эльф снова скулит от боли. У него нет сил и уже почти нет времени. Повязка на его груди еще больше напиталась кровью. Анна кладет ладонь на его прохладный лоб, и он успокаивается. И даже что-то бормочет. — Он не должен был так долго страдать, — говорит Некто, но на этот раз уже без упрека. Получается очень сухо, и от этого Анне становится не по себе. Анна не собиралась оставаться здесь. Поддалась, когда услышала что-то о нежелании засыпать в одиночестве, однако уснула сама, стоило только присесть. Он не должен был так долго страдать. Что-то царапается внутри, что-то напоминает о деревянной шкатулке на дне торбы. Две капли «Сладкого сна» — и он бы не страдал. Бутон рассветного лотоса, ядовитый сам по себе, и дурно пахнущий, если его растирать, и вываренный в нужной степени корень эмбриума — самое сильное снотворное. Глубокий сон и остановка сердца. Но здесь, в Инквизиции, Анна помогает лечить, а не убивает. Словно в ответ на эти мысли Некто произносит: — Его уже убили. Как бы странно он ни изъяснялся, сейчас Некто прав. Юноша-эльф уже мертв, его лицо кажется расслабленным и даже почти счастливым. Что-то внутри снова царапается, когда она смотрит на это лицо, еще более бледное из-за неяркого света. Что-то внутри почти болит. — Разбужу его, — говорит Некто, поднимаясь с места. Ему приходится сгибаться пополам, чтобы не задевать головой ткань палатки. — Он позаботится о похоронах. Тебе нужен сон. Анна не знает, кто такой «он», но знает, что Некто снова прав: ей нужен сон. И холодная вода, чтобы смыть ощущение холодных пальцев на запястье. Все это временно. Когда Инквизиция найдет толковых лекарей, Анна уже не будет сидеть с умирающими. Вот только это не заставит их перестать умирать. *** —...не хватает? — Сейчас уже лучше, милорд. Мать Жизель убедила интенданта не откладывать заявки от госпиталя в долгий ящик. Вот только… — Вот только что? Голоса начинают доноситься до Анны издалека, но с каждой секундой раздаются все ближе. В какой-то момент те, кто говорит, замирают неподалеку от ее палатки. Она с трудом открывает глаза и садится в своей импровизированной постели. Просыпаться тяжело: усталость пока только копится, не успевает пройти за ночь, а количество работы с каждым днем не уменьшается. От нее всегда можно отказаться, но другой такой в Скайхолде нет. Анна говорит себе, что привыкнет: в конце концов, бывало и хуже. Два года мирной жизни расслабили ее, сделали мягче, отчасти даже ленивее. Ей уже давно не приходилось заниматься чем-то с самого утра до глубокой ночи. — Если вы хотите, чтобы мы спасали солдат Инквизиции от ран, вам стоит не дать им умереть от холода, милорд. Госпиталь нужно перенести в замок как можно скорее. Анна, начавшая было заплетать волосы в косу, после этих слов замирает. Слова Военного Врача не удивляют ее: он здесь для того, чтобы спасать людей, а не для того, чтобы лебезить перед господами. Но прямо сейчас, судя по всему, он говорит с самим Инквизитором. У которого донельзя знакомый голос. Интонации совсем другие: твердые, даже суровые, деловые, совсем не дежурно-дружелюбные, но голос Анна узнает сразу. Ей стоило бы догадаться раньше, но она так старалась не думать об этом, так хотела смыть с себя память о страхе, что выбросила их из головы — и Рыцаря, и Кунари. — Я прошу прощения, если перешел границы в разговоре с вами, милорд. В голосе Военного Врача нет ровным счетом никакого раскаяния. Анна представляет его суровый и твердый взгляд исподлобья — так он смотрит на Интенданта, когда тот снова начинает отнекиваться. Как бы Военный Врач ни был далек от интриг, он прекрасно знает, что его некем заменить, и пользуется этим, когда необходимо. — Все в порядке. Я не хочу войти в историю как Инквизитор, который отрубает головы тем, кто указывает ему на ошибки. Голос звучит обескураживающе смешливо. Анне кажется, что молчание, которое повисло между Военным Врачом и Инквизитором, сейчас неловкое. Она слышала что-то о том, что Инквизитор часто шутит, пьет с наемниками и берется за ту работу, которую мог бы поручить своим солдатам. Его люди уважают его. Его люди любят его. Его люди готовы прощать ему ошибки, которые он совершает точно так же, как и все остальные. — Госпиталь будет, — наконец говорит Инквизитор. — Поручу Коммандеру проследить за этим. Уверен, если он начнет сниться каменщикам в кошмарах, дело пойдет гораздо быстрее. И, пожалуй, нам стоит выделить людей для погребальных костров. На всякий случай. Инквизитор говорит что-то еще, но его слова тонут в колокольном звоне, и не удается различить ровным счетом ничего. Пора вставать. Анна не слышит конец разговора — к тому моменту, как колокол перестает звенеть, голоса уже далеко. Одевается так быстро, как только может, и умывается ледяной водой из кувшина, которую готовит себе с вечера. Анна думает о том, что если госпиталь перенесут, то наверняка сложат там несколько печей, и можно рассчитывать, что вода по утрам будет гораздо теплее. А пока — начинается новый день в Скайхолде.