Огни Петербурга

Острые лезвия коньков рассекают лёд, а выверенные движения рук, словно у фокусников-иллюзионистов, со стороны совсем незаметны. Матвей не может смотреть на парней без восхищения, присущего молодому разгорячённому сердцу. Он сам пока что не настолько хорош, но обязательно будет. Воровство уже не кажется преступлением. Это игра. В которой одни — слепые, ленивые, домашние коты, а другие — юркие серые мышки, которые и не думают от них прятаться. Матвей нарезает круги по каналу, где раскинулась очередная рождественская ярмарка. Бесконечный шум звонких голосов сливается воедино, перед глазами мелькают пёстрые платки, пушистые шубы и множество ярких огней. Толчея невозможная, но Матвей всё же выхватывает порой взглядом среди толпы Алекса и тут же успокаивается. И хоть Матвей действительно ловок и быстр — рядом с Алексом он чувствует себя неотёсанным медведем на коньках. Тот с самой первой встречи показался ему настоящим хищником, причём невероятно грациозным. Матвей не сомневался, что, будь у него чуть больше знаний, определённо нашёл бы для Алекса более точное сравнение, а пока в голову приходил только волк. Всегда внимательный, осторожный, но одним своим видом высказывающий протест всему миру, надёжный, а ещё привлекательный до дрожи. Один его голос проникал в душу и заставлял подчиниться, словно змея — заклинателю. Матвей безоговорочно следовал за ним и теперь хотел подлететь ещё ближе, даже если в итоге обожжётся. Очередной декабрьский вечер наступает непозволительно рано — и так скрытое за плотным слоем облаков солнце прячется за горизонт, и открывается второе обличие Петербурга. Пока банда шустро покидает ярмарку (чтобы направиться к кораблю и сбросить груз), Матвей оглядывается по сторонам, наблюдая, как зажигаются фонари и сотни рождественских огней освещают город, отражаясь во льду. День выдался весьма удачный, а потому компания то и дело взрывается приступами смеха, и даже усилившиеся морозы не могут затушить разгоревшийся в груди огонь веселья. Матвей молча плетётся позади, скользит взглядом по прямой, словно в неё шпиль воткнули, спине Алекса и тяжело вздыхает. И, кажется, слишком тяжело, потому что тот оборачивается и тут же тянет Матвея к себе, приобнимая за плечо и прерывая с Графом шутливую беседу о сомнительной значимости религии. — Чего ты, приятель? — доброжелательно спрашивает он, явно с трудом сдерживаясь от шпильки в адрес Матвея. Простой вопрос, на который нужен простой ответ. Но от внезапной близости Матвей весь вздрагивает, словно электричеством прошибло, и мечтает, чтобы эта ладонь никогда не пропадала с его плеча. Щёки глупо краснеют, хотя это можно запросто спихнуть на мороз. У них всех вон — на ресницах иней да пальцы скоро заледенеют. Матвей, утонув в ощущениях, неловко спотыкается о вмёрзший в лёд камень и лишь крепче цепляется за пальто Алекса. Тот косится на него, приподняв брови. Он придерживает Матвея, но, кажется, искренне недоумевает, почему на нём продолжают виснуть и игнорируют вопрос. «Боже, он, наверное, думает, что я идиот», — проносится в голове у Матвея. Небезосновательно, впрочем, ведь взгляд того же Мухи определённо выражает неприятную, почти осязаемо липкую насмешку. Немая сцена явно затягивается, но Матвей продолжает скользить по льду, вцепившись в Алекса. А тот всё смотрит внимательно, с интересом, ничего больше не говорит. Именно этот взгляд Матвей любит больше всего, хотя и чувство жгучей неловкости норовит прямо сейчас растопить под ногами лёд и позволить провалиться вниз ко всем чертям. И ведь просто тем, что задевало тонкие струны Матвеевой души, было то, что больше ни на кого Алекс так не смотрел. Да, Матвей был в этом абсолютно уверен, потому что сам глаз с него не спускал (влюблённый дурень). Выдавать себя с головой не хотелось, но бросать взгляд украдкой в принципе выходило далеко не всегда. Алекс часто усмехался, щурился, саркастично изгибал брови, облизывал кончиком языка нижнюю губу. Но никогда, никогда не одаривал собеседников настолько добрым и внимательным взглядом. Любимое выражение лица буквально отпечаталось на внутренней стороне век и, закрыв глаза, Матвей всегда видел его. И безумно хотел верить, что это не воспалённое воображение дорисовывает взаимность, которой на деле нет и быть не может. Алекс уже явно близок к тому, чтобы отстраниться и вновь присоединиться к чужой болтовне, потому что Матвей всё так же молчит, пропадая в своих мыслях. Но вовремя понимает, что упускать момент нельзя, надо хвататься за него и тянуть на себя со всей силой (главное, не в буквальном смысле). Матвей мягко останавливается, заставляя это сделать и Алекса. Тот непонимающе хмурит брови, и меж них залегает небольшая морщинка. И, прежде чем передумать, Матвей негромко и сбивчиво выдаёт: — Поехали обратно в город? И один его вид — донельзя смущённый и робкий — говорит Алексу обо всём, но в частности о том, что предложение сейчас делают исключительно ему. Матвей находит в себе силы поднять взгляд и замечает, что остальные также приостановились и наблюдают за ними. Муха смотрит недоверчиво, прищурив один глаз, но не то чтобы Матвея это волновало. Муха в принципе ему не нравится, а потому он просто ждёт ответа Алекса. Из-за темноты нельзя разглядеть, какого оттенка эти бесконечно глубокие глаза сейчас, но Алекс явно с любопытством оглядывает Матвея и, наконец, весело произносит: — Ну давай прокатимся. Когда он разворачивается, взмахивая длинными полами пальто, Матвей краем глаза подмечает быстрый жест двумя пальцами, адресованный трём оставшимся парням. На что Муха преувеличенно громко фыркает, а Граф, нахмурившись, тянет их дальше. Алекс ничего не обязан им объяснять, и это позволяет Матвею облегчённо выдохнуть. Он давно заметил, что порой компания, за неимением возможности сказать что-то вслух, обменивается жестами. У них наверняка есть целая система, в которую Матвея посвящать никто, разумеется, не собирается — сам разберётся или спросит, если захочет. Но, скорее всего, сейчас Алекс посоветовал им убираться отсюда. — Ну и что это было? — вскоре спрашивает он, привычно сцепив руки в замок за спиной и глядя прямо перед собой. И снова он задаёт вопрос, на который Матвей понятия не имеет, как отвечать. Он тушуется, разом растеряв всю смелость. Но то, что Алекс не отказался и сейчас действительно едет с ним чуть ли не бок о бок, всё же даёт уверенности в своих действиях. — Ничего. Просто я не замечал, чтобы ты вставал на лёд и… катался по красивому городу? Алекс озадаченно хмыкает, будто не верит ни единому слову. — Друг мой, вся, как ты говоришь, красота Петербурга заключена в богатствах, потраченных впустую на красивые фасады. Не вижу абсолютно никакой причины любоваться тем, с чем ты хочешь бороться. Матвей задумывается, как ему парировать, ведь он совершенно не согласен с Алексом и отмалчиваться в этот раз не готов. Не то чтобы он боялся пойти наперекор Алексу, просто раньше легко поддавался влиянию инакомыслия, а сейчас его собственные чувства как будто затоптали ногами. Матвей любит Петербург и не позволит его оскорблять, даже человеку, поселившемуся в его сердце. Между тем перед глазами снова появляются яркие огни живущего своей собственной жизнью города. Несмотря на тёмное небо, хорошо видны клубы дыма, выходящие высокими столбами из каждого дымохода, ведь в такой мороз, кроме жаркой печки, нет никаких способов согреться. Матвей решается на ответ: — Я говорю не про богатые фасады, Алекс. Я говорю про снег и ярмарки, про обычных людей, как мы с тобой, которые просто радуются скорым праздникам. Ну и… хорошо, разве что немного — про украшения, но это ведь не только красивые здания, но и все эти ёлки и огни, которые всё равно совсем скоро исчезнут. Алекс вздыхает. Этот вздох Матвею не нравится — он тут же чувствует себя несмышлёным ребёнком. Кажется, словно его ждёт очередная просветительная идеологическая лекция, половину слов из которой он просто не поймёт. Но Алекс, к счастью, решает не развивать тему, а действительно оглядывает вечерний городской пейзаж вокруг, словно впервые в жизни видит Петербург. Возможно, так оно и есть — Алекс будто пытается понять, о какой именно красоте говорит Матвей. И это нехило щекочет самолюбие последнего: не только Алексу его учить, право слово. — К слову, а чем вы занимаетесь, когда сходит лёд? — внезапно спрашивает Матвей. — Волка ноги кормят, Матвей, приходится крутиться и без коньков, но мы больше залегаем на дно и «проедаем» запасы. — И как давно вы знакомы и всем этим промышляете? — А ты только сейчас хочешь узнать о тех, с кем работаешь? — усмехается Алекс, поворачиваясь к нему. Матвей не обращает внимания на шпильку и кивает. Вообще, о последнем он уже спрашивал, но никто так и не дал ответа. Тогда Матвея решили знатно припугнуть. И ведь ему сперва действительно не доверяли, что бы Алекс ни говорил. Но сейчас он, Алекс, поднимает взгляд в небо, словно вспоминая долгую и не особо весёлую историю. — Муху я знаю уже много лет. Я как-то случайно вытянул его из потасовки, а потом судьба закрутила, сошлись и взялись за общее честное дело. Он же из интерната, кроме меня у него никого нет. Так что ты смотри мне, лучше вам между собой не ругаться. Матвей готов поклясться, что в последних словах был скрытый смысл, превозносящий Матвея чуть выше других. Хотя, возможно, ему просто очень хочется услышать в них «я не хочу, чтобы два дорогих мне человека враждовали». То, что они очень близки и Муха просто-напросто ревнует Алекса, было видно невооружённым взглядом. Между тем Алекс продолжил: — Граф и Чингис присоединились ещё позже, это Муха на них вышел. У них сёстрам больным деньги нужны, как и твоему отцу. Я никогда не говорю, но меня восхищает, что вы заботитесь о родне, рискуя собой. Это я один, — он внезапно ударил носом конька по крупной ледышке и нахмурился, — за идею работаю. А Муха просто за мной идёт. Матвей ёжится, ему неловко перед Алексом, хочется сказать сотни слов и уверить, что он тоже за ним куда угодно пойдёт и будет разделять все его идеи. Но он лишь укутывается в шарф, словно останавливая взметнувшийся порыв чувств. Алекс обычно немногословен, и это откровение явно даётся ему с трудом. Значит, Матвей действительно не безразличен, не абы-кто. На узких пустых каналах гуляет ветер и виды не самые завораживающие, но скоро в этом неловком молчании их выносит на привычные ледяные ярмарки, где всё ещё бурлит, словно горячий чай в самоваре, жизнь лавочников и артистов. Сейчас Матвей держится рядом с Алексом, ему хочется поскорее проехать ярмарку, выбраться из толчеи, чтобы избежать искушения что-нибудь укр… — Алекс! — шипит Матвей, подмечая, что тот слямзил очередной кошелёк, без присмотра лежавший на стопке подарочных коробок. — Ты совсем не можешь без этого? — Плохо лежало, значит, не нужно было. — Пожимает плечами Алекс и коротко смеётся. — Иначе я просто не вижу смысла сего променада. — Тебе скучно со мной? — хрипит Матвей. С каждой секундой он чувствует себя всё глупее, а желание провалиться под лёд усиливается. — Только не воспринимай это на свой счёт, дорогой мой друг. — Алекс обнимает его за плечо. — Просто мои руки живут своей жизнью, да и совмещать приятное с полезным мне больше по душе. Эти слова самую малость успокаивают Матвея, к тому же, сказывается очередная близость с Алексом. Матвею кажется, что он уже не выдерживает, потому что Алекс, словно в подтверждение своих слов, не глядя начинает тянуть Матвея за шарф. Но и это не становится последней каплей, потому что всё и так уже льётся через край. Это больше похоже на ведро воды, вылитое в маленькую чашку. В итоге они покидают ярмарку с тремя кошельками за пазухой («Всего-то тремя кошельками!» — говорит Алекс) и обжёгши горло дешёвым вином, ещё и на голодный желудок. Совсем скоро это даёт о себе знать: Матвей собирается с духом и просто заводит с Алексом непринуждённые беседы. И тот отвечает, будто сам соскучился по болтовне тет-а-тет, без лишних ушей и надобности держать себя. С Матвеем всем становится просто, хочется открыть ему свою душу, чтобы о ней позаботились. А из Алекса Матвей сам жилы тянет, ведь тот поддаётся далеко не сразу. Словно кроту, приходится рыть всё глубже, чтобы раскопать в Алексе хоть что-то от чувственного человека. И — Матвей не хочет забегать вперёд, но-о-о, — кажется, ему это удаётся. Алекс поддерживает разговор, привычно то и дело отпуская совсем не обидные шутки. Они смеются, спотыкаются на неровном льду, словно выпили больше, чем «чарочку для согрева», чувствуют себя свободными и бесконечно юными. Вокруг всё ещё мелькают огни и звучит музыка, люди на них косятся, закатывают глаза и дёргаются в сторону, но Матвею так всё равно на это. Он столько времени боялся подступиться к Алексу, ведь тот казался очень грозным диким волком. А сейчас Матвей так смотрит на него со стороны — и обычный, беспородный, но жутко гордый пёс получается. Алекс, разумеется, замечает все эти взгляды и порой настороженно отстраняется, ненадолго становясь вновь тем самым Алексом. За разговорами они не замечают, куда их, сейчас ещё и будто окрылённых, несут ноги. По Фонтанке они выезжают прямиком к Юсуповскому саду, где счастливые петербуржцы всех возрастов оккупировали огромный, освещённый множеством ярких лампочек каток. И отчего-то безумно легко без единой мысли о воровстве влиться в эту толпу. Под светом фонарей снег искрится, но не так, как днём, когда от блеска в глазах начинают скакать гадкие белые мушки. Сейчас он блестит как дорогой камень. Матвей берёт на пробу в ладони горстку снега. Тот податливый, словно глина, и совсем не обжигает морозом и так покрасневшие пальцы. Сложно удержаться от соблазна запустить в кого-нибудь (например, Алекса) снежком. О, вот и повод предоставляется. Матвей замечает, что Алекс, несмотря на весёлую беседу, напряжён: точно так же, как и всегда, двигается резко, отстранившись и слегка наклонившись вперёд. Матвей продолжает комкать в руках снежный шарик. — Алекс, почему ты не можешь расслабиться? Ты даже сейчас едешь так, будто в каждую секунду готов сорваться и удирать от полиции. Алекс невольно распрямляет плечи и с недоумением глядит на Матвея. И теперь тот может разглядеть эти любимые глаза, в которых сейчас, кроме отражения ярких огней, видна плещущаяся колючесть, мол, я иначе не умею (что явно неправда). Матвей стукается носом об эту моментально возведённую между ними стену, но пересиливает себя и всё равно, откатившись чуть дальше, запускает Алексу в плечо снежком. Тот хрипло посмеивается, даже не пытаясь увернуться. — Ты иногда такой ребёнок, Моть. И от этого «Моть» всё сжимается в груди и тут же отпускает, заставляя удивлённо вздохнуть. Матвей всматривается в лицо Алекса: тот явно не обронил это случайно. Алекс словами вообще не разбрасывается, а сейчас словно ходит по тонкому льду, ступая на пробу, выясняя что-то для самого себя. Между ними молчание, слова не нужны, ведь Алекс знает, что Матвей чувствует, а Матвей не знает, куда от этого чувства деться. Куда запихнуть, чтобы его не достали на всеобщее обозрение, высмеивая. Хотя Алекс совершенно не такой, он бы не стал. Он определённо знает о том, что привлекает людей. Матвею невольно вспоминаются их кутежи в барах, где Алекс не раз находил себе спутницу на одну или две ночи. Это делало больно, безумно, но Матвей всё равно наивно спихивал это на потребность тела. Душа Алекса, пропащая и искалеченная, похожая на дырявый и колышущийся на ветру парус, всё равно не открывалась никому. Они нарезают круги по катку, продолжая разглядывать друг друга и о чём-то болтать. Останавливаются у лавок со сладостями, бросают взгляды на представления местных артистов. Стена медленно рушится. Алекс действительно раскрепощается, его взгляд теплеет, движения становятся грациознее и мягче. Матвей празднует в душе маленькую победу — Алекс наслаждается вечером. От осознания этого хочется прямо здесь крепко его обнять. Внезапно к ним приходит идея наплевать на всех и танцевать прямо на льду. У Алекса сперва выходит какой-то агрессивный «волчок» в смеси с кабачными плясками. Он не понимает, зачем им это, Матвей тоже пожимает плечами, но всё же они танцуют и смеются. Да просто красиво. Алекс не спускает с него внимательного взгляда. Безумно манящего, тянущего за собой, выбивающего землю (а точнее лёд) из-под ног, ещё и в прямом смысле: Матвей в очередной раз спотыкается, но Алекс тут же подхватывает его, крепко сжимая его ладонь и обнимая за пояс. Они хохочут до боли в горле, чуть окончательно не падают. Кажется, другие люди странно посматривают на них, а излишнее внимание до добра никогда не доводит, но сейчас так плевать. Внезапно касание чужих ладоней ощущается горячее, несмотря на слои одежды; выдыхаемые облачка пара смешиваются; Алекс рассматривает его проницательным взглядом, а Матвей в смущении отводит глаза. И как никогда ясно понимает, что влюбился окончательно и бесповоротно. И даже если Бог против такого, Матвей всё равно теперь сомневается в его существовании, спасибо Алексу. К тому же, они и так уже достаточно согрешили в своей жизни, что изменится? — Ты где-то далеко, вернись, — с ироничной, но всё же непривычно нежной усмешкой говорит Алекс, привлекая к себе внимание. — Поедем обратно? До Матвея смысл слов доходит не с первого раза — его очаровывает голос Алекса, в котором заиграли какие-то урчащие нотки. А осознав услышанное, он протестующе мотает головой. Их там наедине точно не оставят. — Там остальные. — Которым и так явно не нравится, что ты меня куда-то украл. Нам нужно вернуться. Последние слова звучат до дрожи серьёзно, и Матвей понимает: есть черта, за которую он переступать не в праве. А именно, отбирать Алекса у товарищей. Стараясь искренне скрыть разочарование, Матвей кивает и отстраняется. И всё же он ещё так и не сказал самого важного, а прятать слона в посудной лавке ему уже порядком надоело. Впрочем, до корабля ещё предстоял приличный путь. — Ну что ты, Матюша, расстроилась? — Алекс вновь нагло притягивает его к себе, усмехаясь. Но взгляд его серьёзен. — Хочешь, угощу чем-нибудь? — Я тебе не барышня! — фыркает Матвей, отводя смущённый взгляд. Алекс цокает языком, и вскоре они уезжают из парка, потому что вдобавок ко всему на них начинают поглядывать патрульные. По дороге обратно Матвей весь напряжён, думает: «Ну сейчас, сейчас надо сказать!» Но не знает, как подступиться, его не покидает ощущение, что они за вечер уже всеми чувствами обменялись без слов. — Прекрати так громко думать, — в какой-то момент говорит Алекс, когда город остаётся уже далеко позади и их снова окутывает ночной мглой. Матвей настороженно молчит, и Алекс поясняет: — Я знаю, что ты хочешь сказать. Говори. — Ты начал, ты и говори, — юлит Матвей. Голос его дрожит, а пальцы без конца дёргают шарф, хотя он отчаянно пытается спрятать волнение за раздражением. — Я похож на человека, который умеет о таком говорить? — спокойно спрашивает Алекс. — Будь ты одной из кабачных девиц, было бы проще. — Ты сейчас серьёзно приравнял меня к… проституткам? — произнося последнее слово, Матвей зачем-то понижает голос, словно их кто-то может услышать. — Не будь такого низкого мнения о проститутках!.. — Ты опредёленно не умеешь о таком говорить, всё, молчи! — Матвей вскидывает указательный палец, чтобы Алекс не перебивал, пока он формулирует свою необъятную мысль. Его разрывает от смущения и чувства собственной глупой неопытности перед Алексом, но он коротко говорит: — Ты очень нужен мне. И я думаю, что это чувство гораздо чище и сильнее, чем эти твои… связи на одну ночь. Я бы никогда тебе не признался, если бы не сегодняшний вечер. Ты же тоже живой и тоже чувствуешь! — Без сантиментов ты не можешь, как я вижу. Алекс поворачивается к нему, оглядывает с ног до головы. А Матвей готов взорваться очередной тирадой, выплеснуть на этот раз абсолютно все свои чувства. Заветное «люблю» так и норовит выпорхнуть, но это уж точно будет чересчур. Алекс старается сохранять спокойствие, однако в его голос пробивается такая же дрожь: — Не понимаю, зачем ты в это так упорно лезешь, неужели всё настолько серьёзно? Матвей кивает. Он не отступится, разломает чёртову стену до конца и проберётся к тому самому живому Алексу. Ему непонятно, почему тот всё ещё отнекивается, выдумывает непонятные аргументы, будто… сам в себя не верит. От внезапного осознания Матвей замирает статуей на месте, цепляясь за рукав пальто Алекса. — Алекс, всё очень серьёзно. И тот подкрепляет его мысль. — Да зачем я тебе сдался, Моть? Ты, чёрт возьми, ангел, я тебя просто не заслуживаю. Ты прав, ты гораздо выше любой продажной женщины, а я… капитан тонущего корабля. Матвей от изумления открывает рот. Алекс действительно поставил на себе крест, выдумал бог знает чего и теперь убивает в себе последние крупицы живого. Не давая себе возможности передумать, Матвей его обнимает. Крепко, порывисто, обжигая горячим дыханием шею. Ладони сжимаются в кулаки на чужой спине, глаза до боли зажмурены. — Значит, я буду тебя спасать. И Алекс не отталкивает его, а обнимает в ответ, отчего всё вокруг просто перестаёт существовать — для Матвея весь мир сосредоточился в этом объятии. Сейчас происходит нечто до безумия важное, ведь это Алекс, он отвык от человеческой нежности и заботы. А ещё — Матвей мысленно вздыхает — вокруг почти всегда будут ошиваться парни, как же всё уже сложно… — Будет сложно, — повторяет его мысли Алекс, бурча в макушку, и почти тут же отстраняется. — Всё, неженка, поехали, а то замерзнём. Но с места он не двигается, продолжая держать Матвея в кольце рук. А тот не может отвести влюблённый взгляд. Алекс всё же приникает к нему, обнимает крепче, принимает, подпускает так близко, как не подпускал никого. Они сжимают друг друга в объятиях, в которых становится безумно жарко, они одни посреди раскинувшегося на многие километры ледяного полотна. Очевидное глупое счастье, которое не укладывается в груди. Как бы тяжело потом ни было, как бы Алекс ни пытался запереться от него, Матвей нагло будет лезть к нему душу, чтобы позаботиться, чтобы залатать эти дыры. Чтобы просто любить.