Happiness, it hurt like a train on a track
Coming towards her, stuck still no turning back.
She hid around corners and she hid under beds,
She killed it with kisses and from it she fled
With every bubble she sank with a drink
And washed it away down the kitchen sink.
Florence and The Machine, Dog Days Are Over.
Шесть лет спустя.
— Тебе не стоит тянуть поводья слишком сильно — он начинает волноваться и переходить на рысь. Держись прямее, но крепче, — мужчина ласково похлопал гарцующего вороного коня по шее и едва заметно улыбнулся, — Он столь же строптивый, как и ты. Чувствует твой характер. — Но это нечестно! — сжав в ладошках поводья, мальчишка нахмурился и тряхнул головой — непокорные тёмные кудри закрывали лицо, — Он должен слушаться меня! Как же я сумею довериться ему, если в самый разгар боя он решит сбросить меня на землю? — Он не доверяет тебе, потому что ты слишком категоричен, Вильгельм, — в голосе послышались нотки укора, — До тех пор, пока ты не будешь дарить ему ласку, он не примет тебя, как своего хозяина. Поджав тонкие губы, мальчик мягко призвал животное остановиться и, хмурясь, спрыгнул на землю. Он много раз видел, как седлает своего боевого товарища отец, как ловко объезжает его, подхлёстывая по бокам плетью, как держится на нём… Как король. На глаза навернулись непрошенные слёзы, которые он поспешил утереть рукавом льняной рубахи, но мужчина, кажется, всё равно успел их заметить. — Ну, что с тобой? — осторожно притянув сына к себе, король английский присел перед ним на корточки и крепко обнял, — Не у всех получается с первого раза, тем более в твоём возрасте. Все приходит с опытом, Вильгельм. — Я никогда не смогу стать тебе достойным королём, — пробурчал он, уткнувшись носом в крепкое плечо, — И ты разочаруешься. Я не хочу этого, отец. Тяжело вздохнув, Северус на несколько мгновений отстранился, и, сжав хрупкие предплечья, заглянул в глаза мальчика. Карие, глубокие и яркие, подобные солнцу. — Придёт время, и ты научишься всему, что необходимо. Но сейчас, когда в этом нет нужды, я прошу тебя наслаждаться вольностью, необременённой ни дворцовыми нормами, ни долгом. Ты делаешь успехи — в твоём возрасте я не был столь метким стрелком, не был столь вынослив. Если тебе кажется, что я недоволен тобой, мальчик, то ты ошибаешься — я до сих пор с трудом понимаю, почему стал достоин такого сына. Прикусив губу так, что она побелела, Вильгельм вновь крепко обнял мужчину за шею, и часто-часто задышал, стараясь сдержать слёзы. Его Величество только хмыкнул и, подхватив его на руки, прижал крепче к себе, позволяя обвить свою талию ногами. — Ваше Величество, — высыпавшие на зеленеющий внутренний двор Тауэра служки казались взволнованными, — Её Величество прибыли. Разрешить ей войти? Сухого кивка хватило, чтобы они вновь скрылись в каменной обители, расталкивая друг друга локтями. Мальчик на его руках заёрзал, привлекая внимание, и в его глазах промелькнули отсветы невероятной любви и томительного ожидания. — Побежишь навстречу? — мягкая улыбка была ему ответом и, спрыгнув на траву так, что ладони вмиг стали грязными, Вильгельм побежал к кованой ограде столь быстро, сколь только мог. Мужчина, наблюдая за тем, как крепко он обнимает за талию женщину в богато расшитом алом платье, не обращая внимания на поклоны фрейлин и баронов, сопровождавших её, предпочёл отступить. — Я так соскучился, так соскучился, — хрипло шептал мальчик, боясь открыть глаза, думая, что это одно из тех сладостных видений, что приходит к нему по ночам. — Милый, — склонившись над кудрявой макушкой сына, Гермиона мягко поцеловала тёмные завитки, вдыхая аромат луговых трав, — Как ты подрос, каким красивым ты стал… И я скучала, свет мой. — Я думал, что увижу тебя только осенью, мама, — опершись подбородком о позолоченную пряжку пояса, он поднял голову, смотря на женщину со всей любовью, на которую был способен. Ему казалось, что его маленькое сердце вот-вот выпрыгнет из груди, и на глаза вновь навернулись слёзы. — Оставьте нас, — должно быть, её указ прозвучал чуть резче, чем она рассчитывала, но уже спустя несколько мгновений следующая за ней из Парижа свита, раскланиваясь, удалилась в замок, призванная разбирать привезённые сундуки, — И чем же ты занимался сегодня, мой мальчик? — Отец позволил мне оседлать Молота, но он слишком строптив, — обиженно пробурчал Вильгельм, — Даётся только для того, чтобы пройтись несколько кругов шагом, но этого же мало. Испуг, исказивший материнское лицо, заставил его нахмуриться, сведя густые брови на переносице. — Ещё ведь слишком рано, — прошептала Гермиона, отстраняясь, — Ты не ушибся? Ничего не болит? — В тех землях, где я был рождён, мальчика впервые сажают в седло по прошествии третьего лета. Вам не о чем беспокоиться, Ваше Величество, — глубокий низкий голос заставил её обернуться и против воли опустить голову, — Рад видеть Вас в добром здравии. Чувствуя повисшее между родителями напряжение, которое неприятно покатывало затылок, Вильгельм провёл мыском сапога по земле, приминая мягкую траву, и, бодро проговорив что-то отдалённо напоминающее: — Я хочу пострелять из лука, — убежал в сторону соломенного чучела в самом углу двора, по пути попрыгивая почти в высоту своего роста. Тяжело вздохнув, Северус завёл руки за спину и крепко сжал челюсти, прикусив внутреннюю сторону щеки. С момента последнего визита прошли чуть более четырёх месяцев, и она казалась ему много краше, чем тогда… — Надеюсь, Вы добрались спокойно, — мягко продолжил мужчина, не шевелясь, — Если желаете, отдохнуть, то знайте, что покои уже подготовлены. — Нет, — она покачала головой и смущённо улыбнулась. Северус глухо выдохнул, — Я бы хотела понаблюдать за… За сыном, если Вы позволите мне, Ваше Величество. Протянув ей скрытую кожаными наручами руку, нормандец повёл Гермиону в сторону скрытой розовыми кустами беседки в тени разбитого сада. Отдалённо слышался звонкий голосок мальчишки, с третьего раза всё же попавшего в цель, щебетание птиц и ласковое журчание фонтана. Они просидели в молчании несколько минут, пристыженно, словно малые дети, разглядывая друг друга из-под опущенных ресниц, делая вид, что не почувствовали, как накалился воздух вокруг, стоило им прикоснуться друг к другу кожа к коже, как удушливо, но сколь сладостно запахло яблоневым цветом и костровым дымом. — В городе все спокойно? — словно между делом произнёс он, откидываясь на резную скамью и переводя взгляд на синеющий небосклон. — Да, Ваше Величество. Мартен прекрасно ведёт все дела, казна полнится с каждым месяцем, в Париж по Сене стали заходить корабли под иностранными стягами… Народ на южных окраинах, близких к Аквитании, волнуется из-за увеличения хлебной подати, но те люди… — она позволила себе усмехнуться, — Весьма горячи. На всякий случай барон отправил туда несколько отрядов, готовых отбить любое нападение, так что мне не о чем волноваться. — А Ваш… Верный слуга? Как себя чувствует он? — Филипп удалился вместе с ними. Полагаю, он доволен своим делом, — в тихом голосе сквозила обида, смешанная с едва скрытой злобой, и сейчас уже король позволил себе ядовитую усмешку. Его собственная судьба была во многом проще: спустя восемь месяцев, прошедших с момента рождения Вильгельма, Мария покинула Лондон под покровом ночи. Желавшая занять место той, кто всё ещё считалась королевой, она натолкнулась на стену холодного отчуждения и невероятной, непосильной тоски — единственной отрадой Северуса был сын, похожий на свою мать, как две капли воды. Все чаще их беседы, призванные залечить души друг друга, заканчивались пылкими ссорами, все чаще она проводила ночи с другими мужчинами, пользуясь благосклонностью монарха и его невероятными богатствами… До тех пор, пока ей не наскучили ни навязанный ребёнок, ни мужчина, чьё сердце, как ей казалось, сковала ледяная корка. — Ни разу за все эти годы я не разделила с ним постель, Ваше Величество, — продолжила Гермиона столь же тихо, — Пусть Вы и лишили меня кольца, но по законам церкви мы всё ещё женаты. Я бы не посмела помыслить себе о том, чтобы ответить на его порыв… Никогда. Но он спасал меня от печали, он был рядом, в то время как Вы пожелали скрыть меня со своих глаз, лишив единственного, чего я смела у Вас просить. Я скучаю по Вильгельму, — она запнулась, до боли закусив губу, — И Вам прекрасно это известно. — Вы просили меня и об иных вещах, насколько я могу судить… — его ладонь скользнула по деревянной скамье, желая прикоснуться к подолу платья, но замерла, не в силах продолжить путь, — Впрочем, я просил Вас прибыть не поэтому. Его Высочеству потребуется родительское тепло и забота в то время, пока я буду в походе. Хрупкие пальчики коснулись его предплечья, оставив тёплый след. — Для меня это высшая из возможных наград, и я благодарю Вас за доверие. Могу ли я спросить Вас, куда Вы держите свой путь на этот раз? Мне казалось, что все земли, что Вы мечтали покорить, уже принадлежат Вам… — Я делаю это не для того, чтобы потешить собственное величие, Гермиона, — сухо произнёс мужчина, отведя ладонь, — Я отправлюсь в Иерусалим. Земля Господня требует защиты от сарацинов, оплетающих её со всех сторон, словно огромный паук. Я не буду единственным, кто решится на подобное, ибо битва… Будет тяжела, их войско огромно, и много превосходит нас по силе. Но я позволю себе надеяться. — Казалось, Вы не верили в высшие силы, Ваше Величество. — И не верю до сих пор. Единственное, что даёт мне надежду — меч в руке и тихий смех Вильгельма. Нечто… Осязаемое. Но я не могу отступиться от клятвы, данной Папе, не могу позволить себе прятаться, опасаясь за свою собственную шкуру. Были в моей жизни битвы, Гермиона, которые я проигрывал, но с каждой каплей пролитой крови я становился только сильнее, — Северус тяжело сглотнул, — И лишался чувств, которые, по моей же собственной глупости, отравляли меня. Несмотря на явное нежелание мужа — она привыкла называть этого мужчину именно так, хотя бы в своих мыслях — поддерживать физический контакт, Её Величество осторожно сжала крепкую ладонь, ласково обводя каждую фалангу кончиками пальцев. От неё не укрылась дрожь, пронзившая его тело, и учащённое дыхание. — Если это необходимо, то я не смею Вас останавливать. Знайте, что и Париж, и Лондон будут находиться в надёжных руках… — Ты видел, отец? — заливистый смех прервал уединение, и, не сговариваясь, они отстранились друг от друга на почтительное расстояние. Взлохмаченный, улыбающийся Вильгельм вскочил на настил беседки, прыгая близ мужчины, — Я попал, попал! Прямо в голову, как ты и говорил! — Достойно, мальчик мой, — обняв сына за плечи, выдохнул Северус, пряча лицо в каштановых кудрях, — Но знай, что на поле битвы многие мужи носят шлемы… И поразить их таким способом сложнее. Я всегда предпочитал луку меч или, на крайний случай, копьё. — Они тяжёлые… Мама, ты видела, видела? — вырвавшись из его рук, Вильгельм приник к скрытому алым шёлком плечу, — Совсем скоро я поведу своих гвардейцев в бой, но буду куда ловчее, смелее их всех! — Полагаю, мне стоит Вас оставить, — глухо произнёс Северус, наблюдая за материнской лаской. Сердце пропустило удар, — Если желаете увидеть меня, Ваше Величество, сын, то Вы знаете, куда стоит прийти. Однако спёртый, тёплый воздух покоев не подарил его душе долгожданного блаженства и забытья. Пробыв в них до самого заката солнца и приказав служкам растопить камин, мужчина, плотнее закутавшись в меховой плащ, направился в сторону крепостного вала — порывы ветра всегда успокаивали его, обдавая лицо желанной прохладой. Он слышал детский смех, но не рискнул вмешаться, считая, что внимание матери, ставшее по его настоянию столь редким, мальчику сейчас нужнее всего. Мысли, кружащие осиным роем в его разуме, не были отличны от тех, к которым он успел привыкнуть: всё об одном, всегда… Нерушимая крепость, охватившая его каменными оковами, заставляющая просыпаться среди ночи в холодном поту и хрипло стонать в пуховые подушки. Ему казалось, что, как только поход на Париж закончился, его душа излечилась, он желал верить в это, и готов был возносить молитвы тому, в кого никогда не верил. До тех самых пор, пока маленький человечек, которого он любил превыше всего в этом мире, не врывался в его комнаты с громким визгом, обнимая не отошедшего ото сна отца за шею. Столь похожий на неё и внешностью, и характером, он впервые заставил задуматься о трезвости своих поступков. Никто и ничто не мешало ему вернуть её сюда, вернуть ей кольцо и, крепко прижав к своей груди, никогда не отпускать. Мужчина, не ведавший прежде страха, страшился. Он страшился, что готов будет опуститься перед ней на колени, склонив голову, прижимаясь губами к тонким запястьям, моля о пощаде и всепрощении. Любил ли он её? Безумно. Безмерно. И, наконец, почувствовал это. Винтовая лестница, ведущая на крепостной вал, была слишком узка для того, чтобы на ней, не нарушая личного пространства, разминулись два человека. Перепрыгивая ступеньки, Северус поднимался наверх и, едва заприметив подол алого платья, резко остановился и схватился пальцами за перила, тяжело дыша через полураскрытые губы. Он рискнул поднять голову только спустя бесчисленное множество тягучих, словно смола, мгновений, чтобы пропасть в карих глазах, что он видел перед собой каждый день. Никто из них не шевелился, хотя оба желали уступить друг другу дорогу. Находясь на несколько ступеней выше него, Гермиона смотрела на своего короля сверху вниз, подмечая каждую выветрившуюся из памяти деталь: морщинки в уголках глаз, коих стало ещё больше, тонкие, обветренные губы, густые тёмные волосы, ниспадающие на плечи, столь мягкие, что их хотелось коснуться… Протянув раскрытую ладонь к мужчине, что, как покорный слуга, преклонил голову, она провела тыльной стороной по колкой бороде, наслаждаясь теплом его кожи, и скользнула чуть выше, сжимая пальцами тёмные пряди близ виска. Гермиона приникла к нему всем телом, заставляя короля отступить и прижаться плечами к каменной кладке, и, найдя его губы, осторожно, боясь спугнуть, поцеловала. Он не сразу ответил ей, ошеломлённый неожиданно проявленной лаской, и, только спустя некоторое время робко, осторожно положил ладони на её талию, крепко сжимая её сквозь прохладную ткань, не давая возможности отстраниться. Мгновение — и женщина углубила поцелуй, скользнув юрким язычком по его нёбу. Глухо застонав, Северус откинул голову, открывая доступ к своей шее, чувствуя, как её ноготки скользят по беззащитной коже, ласково обводя кадык, оставляя алые полосы. До одури хорошо, сладко, так… Необходимо, чтобы не умереть, чтобы продолжать жить, наслаждаясь каждой минутой, чтобы не отпускать её никогда, хотя бы в своих мыслях. Его ведьма. Его жена перед Богом и церковью. Мать его ребёнка. Осторожно отстранившись, королева смущённо покраснела. Сводящий с ума аромат яблоневого цвета заставил его держать глаза закрытыми — только бы не распалось видение. — Вы позволите мне остаться и после, Ваше Величество? Облизнув губы кончиком языка, Северус едва заметно ухмыльнулся и завёл руки за голову. Они оба знали ответ на вопрос, они оба знали, что, вопреки закону, чувствам, что были похоронены и вскрыты вновь, должны нести свой долг, продолжать пытаться… Существовать дальше. Не жить. Он только покачал головой, едва приоткрыв правый глаз. И сумел поймать только скрывшийся за поворотом винтовой лестницы алый подол. *** — Он кажется… Таким маленьким, когда я смотрю на него, — приложив раскрытую ладошку ко лбу, Вильгельм нахмурился и сделал осторожный шаг. Нежные руки матери обняли его за талию, прижимая крепче к себе. — Он уже далеко, потому ты видишь его таким. Но, я уверена, если ты махнёшь ему, он это обязательно заметит. Попробуй, только аккуратно, не сорвись… Его Величество улыбнулся, не обращая внимания на боль стянутой шрамом кожи, и поднял раскрытую ладонь в воздух. Стоя на крепостной стене Тауэра, с ним прощался его сын. Он не знал, что через несколько месяцев станет причиной его слёз. Он не знал, что через несколько месяцев в тронный зал войдут герольды в красных камлотовых сюртуках и со скорбью в голосе зачитают послание, написанное тёмными чернилами. Он не знал, что через несколько месяцев стяги на его родине, воспитанной морскими волнами и холодными ветрами Нормандии, будут приспущены. Он не знал, что через несколько месяцев его кости будут омывать воды Святой Земли. Её Величество не проронит и слезы, когда ей сообщат страшную правду. Медленно поднимаясь по каменным лестницам, она достигнет, наконец, супружеских покоев, запрёт дубовую дверь на ключ и, встав перед зеркалом, развяжет плотно стягивающий тело корсет платья, чтобы увидеть обнажённую кожу своей спины. Отметины, оставленные его рукой. Она запомнила. А он приблизился к Богу.