***
Они встречаются несколькими месяцами позже на никому не нужной, богом забытой планете. Холод пополам с отвращением — чужой взгляд бьет не хуже пощечины. Ланселот усмехается — что ж, теперь она знает. Ей рассказали. И показали. То что нужно. Необходимо. И правильно. Для них. Чужие мысли видны, как на ладони. Монстр, монстр, — пылает вокруг. Ему не привыкать. Ненависть и страх — он может вызывать лишь эти эмоции. Но вместо привычного удовлетворения Ланселот испытывает лишь глухое разочарование. После всего того, что Карден наговорил про неё, хочется видеть немного другую реакцию. Удивление, спрятавшееся в уголках чувственных губ. Решимость в волевом изгибе бровей. Или может быть… восхищение, вспышкой промелькнувшее в светлых, точно утреннее небо, глазах.Совсем с ума сошёл?
Он замирает от своих мыслей. Ещё раз проверяет выставленные ментальные щиты. Что это? Манипуляция? Проникновение в разум? Или чья-то искусно выстроенная иллюзия? Ответов так и не находится. Но ведь он здесь не за этим. Пора выполнять задание. Карден ждать не будет. Пойдём со мной, — посылает импульс в Силу. А следом — картинки вселенской гармонии и равновесия. Джедай падки на такое. Они до сих пор верят, что мир во всем мире возможен, и расы, тысячелетиями воюющие между собой, смогут примириться. Глупцы. Слепые самоуверенные глупцы. Никто никогда не отдаст ничего просто так. А уж тем более своим врагам. Лучше разорвать друг другу глотки, чем потерять хоть кусочек. Ланселот знает об этом не понаслышке. Там, где он вырос, мужья продают своих жён, лишь бы получить паёк с едой. Тем сильнее он ненавидит изнеженных Джедай, которые прячутся в своём храме, ничего не представляя о реальности. Ведь мир не в старых книгах и пустых словах. Он в злобе и зависти, в месиве из людских грехов. В грязи и агонии дальних планет, что слишком далеки от центра, придуманного непонятно кем. В убожестве и никчемности жизни тех, о которых никто никогда не вспомнит. Они пылью сотрутся о гранит времени и исчезнут в небытие, пока другие будут вершить историю. Но ведь Джедай верят. Они по-прежнему верят в иллюзорную утопическую идею, сбыться которой не дано никогда. И внушают эту ложь юным умам, неспособным даже к простейшему анализу собственных действий. Молчание затягивается. Он обращается снова, но вместо ответа девчонка лишь статуей застывает напротив. Что ж, тем проще будет ее сломить. Легкое нажатие, и все вокруг озаряется красным. Сейбер чуть подрагивает и мягко ложится в руку. Алое лезвие вздымается вверх — неизбежность. И видят боги — он не хотел. Она не оставила выбора. Шаги — набатом в ушах. Она поднимает лезвие. Синяя молния вспарывает воздух. Символично, — мелькает в голове. Когда они скрещивают сейберы, мир вокруг перестаёт существовать. Есть лишь только он, она и Сила, окутавшая обоих. Он отбивает удары механически, не задумываясь, а сам пытается попасть в мысли, разбить защиту, разгадать, почему она не отступает, не сдаётся, наконец, не боится его. Она идёт в атаку не столько из-за уверенности, сколько из-за удушающей безнадёжности. В голове все ещё стоит тот разговор с мастером. Она помнит, как вмиг постарело и осунулось его лицо, стоило рассказать о своём сне. Как угасла улыбка, а под глазами пролегли тени. Он рассказал ей. О тиране, что уничтожит все дотла. Об ученике, предавшем своего мастера. О мальчике, ответившим на любовь ненавистью. Нимуэ дрожит. Ей одновременно страшно и нет. Страшно, что чудовище напротив имеет человеческие глаза. Что оно зовёт ее. Призывает последовать за собой. Сродниться, срастись, стать одним целым. Страшно, что она может верить. Верить и обдумывать предложение. Зов слишком завораживающий — ее защита трещит по швам. В голове вспышкой проносится воспоминание. Мастер, падаваны, Орден. Неужели она предаст их? Переступит через клятву? Позволит чудищу околдовать свой разум? Она лучше захлебнётся в собственной крови, чем сдастся. Сейбер тяжёл как никогда, но она и виду не покажет, направляя его на того, кто своими руками забрал не одну жизнь. Красное и синее. Лезвия вспышками мечутся между собой. Кажется, даже сама земля содрогается от их противостояния. Но они не замечают. Не замечают, как редкая поросль сменяется глухим лесом. Как отряд истребителей сносит имперский крейсер, стирая его с земли. Как поверженные деревья охватывает огонь. Нет, им нет дела ни до чего. Лишь когда снег под ногами начинает подозрительно хлюпать, а нос забивает запах гари, они останавливаются, оглядываясь вокруг. Ланселот зло шипит: бок неожиданно простреливает болью. Проводит ладонью — пальцы окрашиваются алым. Зацепила, паршивка. Зря он ее недооценивал. Прав был Карден: внешность крайне обманчива. Даже под такой невинной личиной может скрываться грозный воин. А в том, что девчонка не отступит, он даже не сомневается. Такие не сдаются в плен. Смерть — вот единственное, с чем они готовы примириться. И где-то глубоко внутри зарождается уважение. И жажда ещё раз скрестить оружие. У него ещё никогда не было таких соперников. Решительных. Готовых идти до конца. Равных. Хотя, что уж скрывать, у него вообще до этого не было никаких соперников. Это вдохновляет. Заставляет собраться с духом и вновь принять воинственную позу. Ведь, о каком боку может идти речь, если на кону стоит противостояние поистине галактического масштаба? Но дерево так не считает. Последнее, что Ланселот видит — это увеличивающееся темное пятно и удивление, промелькнувшее в глазах напротив. Захлебнуться грязью в каком-то сугробе — это самая унизительная смерть, — мелькает в угасающем сознании мысль. А небо на головой по-прежнему голубое.