До большого взрыва

Изуку неспешно пружинит клавишами, с периодичностью зажимая педаль. Так увлечен, что даже закрывает глаза. Пространство расширяется, и вот Кацуки кажется, что они — не в скромной квартире, а в большом доме, где массивный зал, высокие потолки и панорамные окна, а за ними — уютный дворик и светит солнце. Композиция приторно-грустная: от нее щемит в сердце, но вместе — веет надеждой, и этот настырный сквозняк щекочет пятки, подталкивая Кацуки подойти ближе и внимательно следить за действиями юноши. Свободные треники и растянутая футболка, а кажется — что он в смокинге, в окружении толпы слушателей, замерших с поднятыми бокалами шампанского. Свет преломляется, и на секунду кажется, что потолка не существует: он падает прямо с неба и подсвечивает зеленоватые прядки Дэку. Парень улыбается, когда чувствует присутствие соседа. — Нравится? — спрашивает он, не останавливаясь. — Давно играешь? — Только сейчас интересуешься, забавно, — Изуку заканчивает одну мелодию и тут же начинает следующую, еще один кавер. Нехарактерные для юноши печальные композиции, которые сжигают воздух вокруг. Душно, грузно — сердце замирает, забывая, как биться, а кровь перестает циркулировать. Умирает, в каждой новой ноте Изуку умирает, и этот мрак — поражает. Даже на солнце есть пятна. — Не так давно, на самом деле. Самоучка. Может, оно и к лучшему. Мои друзья, которые учились в музыкальных школах, говорят, что это было то еще испытание, — он улыбается себе под нос и продолжает выводить нотами узоры, которые гуляют по комнате. Теперь за окном — мороз, и он вырисовывает на стеклах льдом силуэты, не напоминающие ничего. Ассоциативному мышлению не суждено понять волю природы. Кацуки садится на кровать в своей обычной манере: локти на коленях, спина согнута, взгляд — на скрипящем от шагов паркете. — Понятно. — А ты? У тебя есть хобби? Помимо занятий с Кири с зале. — Хм… Я пишу, — признается Бакуго, и Изуку с трудом сдерживает улыбку. — Проза? — Да. — Что-то небольшое, типа рассказов, или… — Всякое, на самом деле. — Знаешь, — хмыкает темноволосый и снова сменяет композицию, и вот они вдвоем — переносятся в аквариум, — странное хобби для такого неразговорчивого парня. — Ну, я ведь пишу, а не ораторским искусством занимаюсь, — почти не говорит, а цыкает Кацуки. — У тебя в репертуаре все такое… — Мрачное? — подхватывает Изуку. — Да. — Это моя терапия, — признается он так буднично, что у Бакуго сводит скулы. Изуку — открытый и честный, и этих качеств блондину никогда не понять. — Here comes another fall from grace, I'm always falling on my face*, — начинает он, и Бакуго краснеет. Изуку впервые поет при нем. И его голос… Черт, как же он прекрасен. Но вместе с тем — в каждом его изломе и завихрении сокрыты молекулы грусти. — И отчего же ты сейчас грустишь? — решается спросить юноша и почти сразу жалеет. — Потому что… — он обрывается. Нельзя признаваться и скидывать вину на Бакуго. Он ничего не должен Изуку. Он не виноват в том, что юноша влюблен в него. Он не виноват, что просто такой, какой он есть. — Ничего. — И все же? — зачем-то настаивает слушатель. — Потому что я не знаю, как помочь человеку, который мне дорог. — Он отталкивает меня. — Да, — честно признается Киришима, доедая третью порцию мороженого. — Что? — неужели Кири так просто признается в этом. — Но он уже подпустил тебя достаточно близко. Просто ему нужно время. Время течет быстрее песка в стеклянных часах: прошел год, но ничего не изменилось. И Кацуки все еще далек, точно они с Изуку — в разных уголках вселенной, и их руки никогда не соприкоснутся. Потому что вселенная расширяется, и лишь скорость света может что-то изменить. Но откуда взять ее? Когда вы два одиноких, запертых во тьме, без возможности дышать и двигаться самостоятельно, астронавта? Один из которых и вовсе, даже не думает о том, как исправить сложившуюся ситуацию, пока второй — не бросает тщетные попытки связаться с капитаном утонувшего в пучине космоса корабля. Больше для спасения Бакуго, чем собственного. — И как вы только подружились? — хмыкает расстроено темноволосый и делает глоток уже остывшего чая. — Вопрос на миллион. Скорее всего, потому что были знакомы до… — Эйджиро обрывается и тут же пытается исправиться. — Ну и всегда ходили на общие кружки: сначала на футбол, а после школы — в тренажерный зал… Что было до? Загадка сложнее той, что было до большого взрыва.