До большого взрыва

Вечер сменяется ночью. Беззвездное бесконечное небо, режущий холодный ветер, не позволяющий вдохнуть полной грудью, раскрасневшиеся пальцы и нависшая перспектива простыть. Кацуки прекрасно понимает свои риски, но ничего не может с собой поделать. Сегодня он точно не вернется домой раньше полуночи. Лишь бы не встречаться с Изуку. Лишь бы не быть загнанным в угол. Лишь бы не разговаривать и не переживать фрустрацию от невозможности довериться Мидории. Кацуки возвращается в квартиру в час ночи. Разувается, снимает одежду так тихо, насколько это возможно, и спешит обдать продрогшее тело кипятком — его личный акт самонаказания. За то, что врал. За то, что не отвечал на звонки. За то, что пришел так поздно. За то, что сбежал и бросил Мидорию одного. Бакуго падает в жерло вулкана, чтобы через коротких десять минут вознестись обратно. Он торопливо вытирает покрасневшую от жара кожу полотенцем, переодевается в домашнее и дергает за ручку. По ту сторону двери его ждет сонный Мидория. — Ты хоть понимаешь, как я волновался! — не злой, не кричащий, не обиженный — обеспокоенный Мидория обнимает все еще влажного после душа Кацуки, с каждым мгновением все крепче прижимая того к груди. Сопротивление бесполезно, когда Бакуго — в цепких, но вместе с тем таких заботливых руках. — Почему так поздно? Ты в порядке? — Я увлекся, — врет неуверенно светловолосый и вдыхает ставший родным запах волос Изуку. — Потом встретил старого знакомого… — А на звонки чего не отвечал? — тише добавляет парень, и Кацуки, уставший ото лжи, отвечает искренним молчанием. — Я знаю, тебе нелегко, но хотя бы раз… Просто попробуй мне довериться. Что с тобой, Кацуки? — Чувствую себя паршиво, — честно признается он и наконец-то решается обнять юношу в ответ. — Ты хочешь об этом поговорить?