***
Суббота. Уже перевалило за половину пятого часа, а подростки, что так упорно наговорили родителям вранья, подставив Диму, только выбегали из открытых дверей трамвая. Этот одиноко едущий вагончик, скрипящий и пропахнувший дешевыми сигаретами, никуда не спешил. В нем всего-то было трое пассажиров. Какая-то бабушка со смешной шляпкой зеленого цвета, и Антон с Сережей. Мальчики, не смотря по сторонам, бежали к железным воротам, от которых одна тропинка должна была вывести их прямо к остальным. На дворе уже вечер, и прохожих было мало, им по пути встретилась пожилая пара и двое женщин, идущих размеренным шагом под ручку. Они все были уже одеты тепло, в пуховики, тяжелые пальто и сапоги, в отличие от спешащих друзей. Антон, будто бы капуста, в майке, толстовке и куртке, а Сергей лишь в худи и ветровке. И, на удивление всяческим нотациям Позова, они ни сколечко не жалели о таком выборе. Уж больно разгоряченные тела не поддавались налетевшему ветру. - А я говорил, надо было раньше выходить! – Восклицал запыхавшийся Шастун, колени которого уже дрожали. Грядущее событие не давало расслабиться целый день. От одного только упоминания внизу живота что-то завязывалось узлом, дыхание сбивалось, колени подкашивались, а сердце отбивало бешенный ритм. Мысли то и дело крутили в голове вальс, меняя свое настроение до неузнаваемости. Вот и наворачивающиеся слезы от стресса, вот и гнев от всплывающий перед глазами картинок, да и страх оказаться в полицейском участке. Было не страшно попасть в больницу или показаться после пары ударов матери на глаза, было ужасно противно с того, что возможно придется набирать ее номер и просить забрать у дяденек полицейских. В такие моменты неописуемы стыдно. Да и как потом ей рассказать, за кого ты побежал сломя голову драть? - Да иди ты в жопу, - пыхтел Матвиенко, перебирая своими маленькими ножками за долговязым другом. – Слышишь? – Встревоженно дрогнул его голос, а опущенная голова вздернулась вверх. – Наши, наверное, орут так. А ведь и вправду, из глубины парка слышались возгласы, крики и взвизги. Уже давно все это началось, а они только подбегают.***
Описать то, что видит Антон, было тяжело. Юноша не смог бы подобрать нужных слов, кроме как – Месиво. Он смотрел на все, будто бы через пелену, не до конца осознавая, что все это происходит в реальности. Крики разносились ветром на добрые метры, вселяя ужас в непричастных к этому, заставляя бежать прочь или обходить стороной по другим тропинкам. Одни душили вторых, выплевывая кровь им в лица, крича и сыпля оскорблениями. Вторые как гиены нападали на упавших, добивая их, затаптывая и не останавливаясь. Они все мешались между собой, срастаясь в единое целое. Казалось, что это единый механизм, из которого трудно одну детальку вытащить. Но это парни. В рваных майках, грязных штанах и с отлетевшими подошвами на обуви. Их привычнее видеть в таком замесе, в столь мерзком виде, нежели девушек. Мальвина, что так прилежно, всегда чисто одевалась, сейчас вцепилась как гарпия в одну барышню. Она тащила ее за волосы по грязи, крича не своим голосом и угрожая. - Я вырву тебе глаза, если ты еще раз тронешь его! – Срывалась, надрывалась, сходила на писк, но лишь сильнее пугала. Лежащая под ней брыкалась, цеплялась за ее руки своими когтями, оставляя все больше и больше красных полос, но встать не могла. Все джинсы их промокли, все футболки сменили цвет, а локоны, затянутые в хвосты, выбивались и закрывали лица. На их коже не было живого места. Они были похожи на кошек, сцепившихся клубком и вырывающих друг – другу шерсть, искря глазами и не прекращая верещать. Это так дико, это так мерзко, это так не правильно! Но что можно было увидеть кроме этого, когда в одном предложение умещалось "Бойня" и "Приходить во время"? Может быть Антон и дальше стоял, и смотрел на все это, если бы не рывок его друга. Сергей зацепил его за локоть и без спросу потащил в самую гущу. Он не останавливался, а лишь пробивался в толпе, в самый центр. В голове не укладывалось, как парень, с таким маленьким росточком и округленным личиком, может без страха бросаться в пекло с кулаками. Хоть он сам и рассказывал про свой выбитый зуб, про подаренную ему розочку, про тяжелый камень на своем виске и скривившуюся переносицу. Но сейчас было диво смотреть на него со стороны. А ведь он чувствует себя как рыба в воде среди толпы. И чем только думал домашний Антон, когда первый, не робея, написал Вике? Правильно. Точно не здравым смыслом, а чувствами. Искренними, затуманивающими мозг. А сейчас, в русой голове, смешалось все. Будто бы блендер заработал и перестало существовать времени. Что было, что сейчас и что будет после. Стало все единым, как и он сам с этой толпой. Обещал же себе, что не будет поднимать руку первым. Обещал же обходить драки стороной. Обещал, обещал, обещал. Все это сейчас пустой звук. И как он докатился до такого? Когда он перестал с замираньем сердца слышать крики, рваные вдохи, хрипы, кашель и стоны? Когда он перестал замечать шуршанье курток и жухлую траву, омерзительные хлюпанье грязи под телами? Когда он ударил первый. Он восседал на теле, смотрел с верху в низ как коршун на залитое кровью лицо. Его руки гудели от боли, становились ватными, а дыхание спирало. Он бил сильно, слабо, смазано и точно – не важно как, он избивал и добивал. А внутри все сжималось узлом, заталкивая в глотку ком страха, подбрасывая каждый раз сердце от хрипа под ним. "Я избиваю человека", "Он же живой", "Я могу его убить", "А если он не виноват во всем?" – сами черти меня мысль одну на другую, выплясывая чечетку на нервах. Они заливались смехом, когда обессиленный парень, прижатый к земле худым телом, перестал сопротивляться. Его обессиленные руки легли по обе стороны от головы, а голубые глаза смотрели на своего истязателя. Шастун не знал, когда надо остановиться, он не понимал, в какой момент все, хватит. Но, видимо сейчас нужно остановиться. Он так и замер, с занесенной рукой над головой, с уже готовностью ударить. Просто замер камнем, вцепившись взглядом в лицо, которое стало уродливо. Опухшие губы, в углы которых набежала кровь, уже синеющие скулы, сбитая кожа на подбородке, размазанная бровь. Отрезвляет и руки сами дрогнули от ужаса. Но вышибает дух рывок за капюшон. Его почти срывают с места, натягивая горловину на самый кадык, утягивая ткань назад и перекрывая воздух. - Сука! – Хрипло, через сжатые зубы цедит долговязый, хватаясь тонкими пальцами за ткань и старается оттянуть, чтобы вдохнуть немного. Его спину сразу обжигает холод травы, а грязь быстро впитывается в джинсы. Его волочат все дальше, не отпускают, не дают вырваться, как бы тот не старался. И страх пробирается под самую кожу, втягиваясь в вены, кода он видит силуэт парня, у которого он в ногах. - Щенок ты гнилой! – Надрывисто кричит он. – Уебок блять! Мало тебя ебали в детстве?! – За его спиной фонарь и лица не видно. Только черный контур обрисовывает съехавшую шапку на бок, торчащие уши и широкие плечи с выбивающимися на них складками куртки. Шастун был бы выше его, будь он на ногах, но сейчас он даже не сидит. - Бей его! – Снова, как гром на ясном небе, раздался этот голос с нотками стали. И потребовалась всего два слова, чтобы пожалеть обо всем. Его толстовку отпускают, больше не волочат за собой в дальний угол. Но и не позволяют передохнуть и восстановить дыхание. Всего секунда и тусклый свет загородили силуэты. Всего второй вдох, и он уже сжимается под ногами. Всего третий удар сердца и ему плевать на грязь, в которую он так жалобно вжимается. Он сбился со счета, сколько его окружают парней. Двое? Трое? Шестеро? Нет, кажется их десяток. А может это только кажется, а на деле от силы четверо. Он старается закрыть лицо руками, но жесткие носки кед бьют по зубам, разбивая губы. На языке привкус металла, и он начинает вымаливать у всевышних, что бы не выбили зубы. Следы от соулмейта будто бы специально подставляются под пинки, начиная в ту же секунду гореть, будто бы разрываться на части и кровоточить. Болит все. Ноги, спина, живот и голова с руками. Неужели это кара? За что тогда она? Он перестает слышать свои же хрипы, стоны и мычание. В ушах шумит от давления, в них гремит кровь. А сердце бьется где-то в горле, норовя так и порвать тонкую кожу. Он правда заслужил это? Это такое наказание? И его качает от ударов. Начинает подступать тошнота, он чувствует уже желчь где-то на языке. Антон боится. Боится не встать на ноги, боится разомкнуть плотно сжатые веки, он просто начинает бояться. А где Сережа? Его так же сейчас бьют? - Пацаны! – Голос где-то далеко, слышно его будто бы под водой. – Менты! – Кричит все тот же. - Валим, блять! – А вот этот уже где-то над головой. Спасение? Но тогда почему все спасаются бегством? Хочется посмотреть, но тяжело открыть глаза. Их щиплет пот, стекающий со лба, перед ними плывут круги, а все что движется – замедляется в разы. Кажется, сейчас стошнит, но юноша пытается поднять себя. И первой попытке хватает, что бы больше не пробовать. Ноги не слушаются, внизу живота что-то сдавливает, сжимает, болит так, что хочется кричать. "Неужели у Иры так же все время болит?", стыдливо сипит его голос где-то под черепной коробкой. Антон лежит, завалившись на бок, поджимая колени и старается глубоко дышать. Но это больно. В принципе и лежать больно, да и холодно. Но вставать не хочется. Сил нет. Поэтому он и смотрит перед собой, на неподвижную тушу. Кажется, это тот упитанный парень, профиль которого ему показывала Вика. Вот только на фото он был румяный, со сверкающими глаза и пивом в руке. А сейчас… Бледный, с посиневшими губами, стеклянным взглядом и впадиной на шее. "Мертвый?". - Тоха! – Дрожащий, такой знакомый голос. – Антон, ну же, вставай давай! – Он снова цепляет под локоть и старается поднять худое тело. – Ну, ебаный ты в рот, Шаст, вставай! Я не могу тебя поднять! – Кряхтит парень. – Надо ноги делать! И подросток, к удивлению, встает, опершись о маленькое, но такое надежное, плечо. Вот, именно сейчас, когда его кошмарит, когда рвотный позыв оглушает, его все равно держат, не отпуская. Вот, именно сейчас и чувствуется дружба, от которой мелькает тень улыбки.***
Сергей волочил за собой почти двух метровую тушу до остановки, а затем и до Диминого дома. Он с ненавистью проклинал каждую ступень и сломанный лифт, когда они поднимались на пятый этаж. Ненавидел, рычал, материл все на свете, обещал убить каждого кто причастен к этому, а все равно держал Антона. За талию, крепко сминая в кулаке мокрую ткань, держа за руку, переброшенную через его шею, сдавливая кисть у основания. И вздыхал. Каждый шаг, он пропускает со свистом через нос. И уже около двери он отпускает, уводя подальше от спуска, ближе к углу. Стучит кулаком в дверь, трезвонит в звонок и рычит, топая ножкой. Шастуну забавно смотреть на него, на такого раздраженного, с распущенными волосами и опухшей губой. Складывалось впечатление, что тот специально ее топорщит. - Да блять, - кряхтит Позов из-за двери, сонно потирая лицо. – Ох блять! – Испуганно щебечет он. В широких штанах, длинной майке с глубоким вырезом и гнездом на голове он встречает на пороге двух друзей. И, не спрашивая больше, запихивает сначала одного в квартиру, а после и помогает второму зайти. - Вы издеваетесь? – Рычит Дима, аккуратно усаживая долговязого на пуфик. – Какого хрена вы тут, а не в больнице? - Завтра пойдем, – отмахнулся Матвиенко, скидывая обувь и вальяжно уходя к зеркалу. – Я бы не дотащил его туда. - А телефон? Скорую на кой хер придумали? – Рычал хозяин квартиры, дрожащими рукам закрывая дверь на замок. - Дим, - протяжно застонал Шастун, закидывая голову и тут же жалея об этом, – давай без крика? Голова болит, пиздец. - Лучше бы ее у тебя не было, - фырчит как ежик очкарик. – Серый, че встал там? Налюбоваться не можешь? - А че, мешаю? – Не оборачиваясь бросил он в отражение, стараясь связать непослушные пакли резинкой. - Сюда иди. Я его в кровать такого красивого не положу, - кося глаза на Антона, Позов поморщился. – От него воняет. - Спасибо, друг. – Сощурился юноша, чувствуя себя и так хренова.***
Воскресенье. Утро не задалось с самого утра. Сергей, прижатый к стенке, упорно игнорировал вошканье за своей спиной и яркие лучи солнца. Пол ночи он не спал, слушая стоны, фырчанье и скулеж Антона. А все потому, что в квартире Позова две спальни. Родительская и его собственная. - Отвратительно, - бормотал долговязый юноша, укрываясь с головой. – Кто свет включил? - Ты дурак? – Не вытерпел Матвиенко. – Это солнце, а ты уж на сковороде! Имей совесть и дай поспать. Оба затихли, казалось, даже перестали дышать. И только бедный, измотанный ночью низкорослый парень хотел уже провалиться в сон, как дверь со скрипом открылась. Он не вытерпел и громко застонал от отчаянья. - Рота, подъем! – Громко и четко воскликнул Позов. – Встаем-встаем, завтрак на столе. - Дим, еще пять минуточек. – Скулил Тоша. - Да с тобой тут и двух не поспишь! – Огрызался Сергей, начиная подниматься и толкаться. – Ну, че разлегся как полицейский? Сказали же, подъем! - Ай! Ой! – Зарывался подросток все глубже и глубже в одеяло. – Да отвали! Ты сам только хотел же спать дальше! - А уже не хочу! Еще несколько минут они расталкивали Шастуна, сдергивая одеяло и отбирая подушку. Небольшая комната Димы наполнялась смехом, ойканьем и фырчаньем. Долгое время эти бледно-голубые стены не слышали стольких звуков за час. И это радовало, что не все так плохо.***
За столом, поедая недавно сваренную кашу, парни разговаривали о своем. О том, куда уехали родители Димы, как поживает Катя и что скажет Паша о их внешнем виде. Ребята еще не смотрели на себя в зеркало, но уже догадывались, что выглядят очень не очень, по взгляду друга можно было все понять. Дмитрий косился на них, иногда открыто пялился и поджимал губы. Конечно, вчера он успел налюбоваться их побоями, но при утреннем свете, когда все что могло опухнуть – опухло, было совсем по-другому. Тут у Матвиенко и щека синяя, губа отвисает и подбородок в ссадинах. А про Тошу и говорить больно, не то что смотреть. Губы разбиты, скулы синие, веко опухло и вид очень болезненный, а синяки под глазами, ставшие уже чем-то родным, стали только темнее. - Вы же в больницу идете сегодня? – Осторожно поинтересовался хозяин квартиры, запихивая в себя ложку с кашей. - Конечно, - фыркал Сереженька, – ты же нам все мозги выклюешь. - А ты, Тох? Ты, вообще, как? - Нормально я, - ковырял он свой нетронутый завтрак. – Болит все, ужас просто. - Ну, правильно, что болит, - спокойно отозвался хвостатый, но сейчас просто растрепанный. – Валялся как чушка под ногами, еще бы у тебя что-то не болело. - А где моя одежда? – Заинтересовался долговязый, окидывая взором свой образ. Белая футболка с гербом какой-то футбольной команды, спортивные штаны с вытянутыми коленями и серые носки. Это было явно не его, да и откуда тут взялись бы Антоновские вещи? Собственно, как и Сережины. - Стираются. - Я сам переодевался? - Ага, такой скандал заварил, - бухтел Позов, вставая из-за стола и уходя в сторону раковины. – Злой такой был. - Тебя вроде били, а не поили. – Хмурился второй. - Память девичья, - отмахнулся тот. – Мне последние мозги отбили. - С этим не поспоришь. – Бухтел Позов, засовывая руки под струю воды.***
С боем, с руганью Антон на отрез отказывался садиться на больничный и бегать по врачам. Он твердо стоял на своем и готов был ругаться с матерью, но та вовремя согласилась. Женщина глубоко вздохнула, махнула на сына рукой и облизала нервно губы. - Антон, ну, хотя бы отлежись дома, денек - другой? – Взмолилась женщина, прикладывая руки к груди и отступая от стены, которую так упорно подпирала собой. – Я тебе справочку сделаю, - еле волочила она ноги по коридору, вставая в паре сантиметров от сына. – Ну, сыночек, пожалуйста. - Мам, - огрызался младший Шастун, вздергивая подбородок и продолжая шнуровать свои кроссовки, – не сяду я, у нас репетиции, меня Дима убьет. – Фырчал парень, вскакивая на ноги и одергивая пальто. - Ну, сыночек, - Наталья начинала говорить в нос, а пышные ресницы медленно намокали, – я же волнуюсь. – Ее длинные, окольцованные пальчики легли на худые щеки юноши, боясь сильнее надавить. - Мам, - вздыхал Антон, накрывая ее руки своими ладонями. – давай успокаиваться? Я же живой, ходить могу, даже, вот, приседаю и встаю сам, - улыбался он, поджимая губы и скрипя сердце. – Все хорошо со мной, не волнуйся. Ладно? - А, если, а, вдруг? – Лепетала женщина. - Ничего вдруг и ничего если не будет, я обещаю, – мурлыкал парень, снимая со своего лица материнские ручки. – Только ты не плачь. Хорошо? – Шептал он, наклоняясь к ее щечке и оставляя невесомый поцелуй. - Хорошо, – вдыхала она, опуская свой печальный взгляд. – Только застегнись. Подхватывая рюкзак и застегивая пуговицы на ходу, юноша скользнул в проем двери и скрылся на лестничной клетке с глаз матери. И только на улице он смог тихо взвыть, чувствуя, как по всему тело проходит легкий ток боли. Главное дожить до того момента, когда подействует таблетка, а остальное – само пройдет.***
- Ну вашу Наташу! – Восклицал Павел, падая на свой стул и, запрокинув голову назад, закрыл лицо руками. – О Боже! – Громко протянул он гортанный звук, похожий на рев. – Ну как так можно? Вы сговорились? Перед его столом стояло четыре парня в шеренге, от самого высокого до самого маленького. И каждому хотелось отдельно сделать выговор, даже единственному невредимому из них. Самый долговязый мялся с ноги на ногу, сжимая в руках лямку рюкзака, весящего над его кедами. От юноши стойко разило сигаретами, а зеленые глаза медленно выцветали от стыдобы за свой внешний вид. Чуть пониже разглядывал захламленный стол учителя, чувствуя, как руки дрожат, а рецептор обоняния колит. Его душил табак, исходящий со всех сторон, что слева, что справа. Вот только одному было стыдно, а Диме - нет. Парень, сложив руки на груди, смотрел в глаза, он вел себя уверенно, как и Сергей. Но последний прятал ладони в карманах, да и ноги он расставил так широко, что между ними мог бы пролезть кто угодно. - Ну вы то куда? – Жалостно мычал Добровольский, начиная размахивать руками. – Как вас миру Божьему показывать? Таких, - запнулся учитель на слове, – нерадивых! - Так время же еще есть. – Вступился Позов, не отводя взгляд от старшего. - Какое время, Дима? Какое время? – Учитель медленно сползал по спинке вниз, складывая руки крестом на своей груди и слезно смотря на парней. – У нас репетиции будут, танцульки, а вы тут такие красивые! - Так, тональник же есть. – Тихо пискнул Попов, нервно теребя на запястье красную нить. - Тональник? – На высоких нотах взвизгнул Паша. – Тональник, я тебя спрашиваю? - Да, девочки помогут. – Голубоглазый брюнет локтем пихнул в бок молчаливого Шастуна. - Да! – Начал поддакивать тот дрожащим голосом. – Девочки вон, прыщи замазывают, а тут – делов-то. - О Боги, пошлите им мозги. Давайте мы вам еще маникюр сделаем и ресницы приклеим! - Ну, Павел Алексеевич! – Зафыркал самый низкий, Сережа. – Ну дайте нам шанс! Мы с парнями столько думали. Мы такое придумали! – Разворачиваясь к друзьям, он указал рукой на Попова. – А он! - Что он? – Вздыхал старший. - А он столько репетировал! Вы видели, как он на сцене играет? - Да! – Топнул ногой Дима, выпячивая грудь в перед. – Парни оклемаются, девки все поправят, мы будем выступать все! - Пожалуйста. – Складывая ладошки вместе заулыбался Арсений, поджимая губы и распрямляясь во весь рост. – Дайте время. Вы не пожалеете. - Ну, вправду, Павел Алексеевич, пожалуйста. – Подключился и Антон, склоняя голову вбок. - Да иди вы к черту, делайте что хотите, – отмахнулся замученный мужчина от своих учеников. – Но, чтобы когда вы вышли, я мог сказать, что вы мои без стыда!