Страсти в общаге

Хосоку и Чимину не в первой играть друг с другом. До того, как они стали делить Юнги, они делили комнату, и это был совсем другой опыт. *flashback* — Ты видел как эти парни глазели на тебя?! С ума сойти! Они даже не скрывали свою заинтересованность, — удивляется и громко хохочет Хосок, возвращаясь в их общую комнату после тренировок. Чимин без сил падает на кровать, но все же находит в себе силы, чтобы довольно улыбнуться, разглядывая потолок и вспоминая взгляды проходивших мимо парней, чьи головы повернулись на 180 градусов вслед за ним. — Это не первый раз, хён. Со мной всегда так… — с дозой легкой улыбки отвечает Чимин, приседая на кровати. — Ну да, — Хосок подходит к нему и с заботой гладит его по волосам. — Наш Чимини такой красивый. Неудивительно, что на него заглядываются даже парни, — Хосок смотрит в глаза младшего, придерживая его за подбородок. — Но как ты себя чувствуешь? Это тебе не противно? — спрашивает он, возвращаясь на свою половину комнаты и собирая вещи для душа. — Почему мне должно быть противно?! — с легким недовольством отвечает младший. — Я просто делаю свою работу и люблю своих фанатов, неважно какого они пола. Пока меня не домогаются, меня все устраивает, — смеется он, представив в голове картину, как он защищается от домоганий. — Ах, ты сорванец, что за грязные мыслишки в твоей голове появились, что ты так громко смеешься? — Хосок возвращается к смеющемуся Чимину и начинает его щекотать. — Ничего, хён, ничего, — продолжает смеяться, защищаясь от щекотки. — Это же всего лишь мысли. Вряд ли в реальной жизни это когда-нибудь случится, — ему кое-как удается успокоить старшего и отвести от себя на «безопасное» расстояние. — Хотя, я был бы совсем не против такому сценарию, — голос Чимина внезапно стал грустным и тихим. — Если подумать, я даже не целовался ни разу… — Что? Ты? Ни разу? — через чурь сильно реагирует Хосок. — В жизни не поверю. — Почему не поверишь? Это правда, зачем мне врать, — начинает возмущаться младший, оскорбленный недоверием хёна. — Как? Ты же раньше флиртовал со всеми девушками из стаффа. Не уж-то ни разу не прижал одну из них в каком-нибудь темном углу, — лицо Хосока начинает играть язвительной улыбкой. — Или может тебя зажимали? — он заливается веселым смехом. — Ни то, ни другое. Нам в договоры вписали запрет на любые отношения раньше, чем я успел понять, что так можно было, — сетует об упущенных возможностях, когда внезапно до него доходит. — Хён! Ты целовался с девушками из стаффа? — Его удивление искреннее. Глаза округлились, что зрачки открылись полностью, словно две ягодки, вот-вот готовые выпасть. Пухленькие губки сложились в трубочку, а за ними язык, словно в приступе, бьется о нёбо и заставляет заикаться удивленными возгласами. Ведь кто бы мог подумать, что их милашка хён, заботливый, обходительный и в то же время стеснительный, окажется таким сердцеедом?! Хосок смеется в ладошку, понимая, что сам себя сдал. Надо же так проколоться на ровном месте. — Только никому не говори. Но нам в договор это внесли как раз после того, как директор поймал меня и визажиста целующимися в гримерке, — и смешно — вспомнить эти мелкие проделки, и грустно — думать о последствиях. — Но как? Стоило мне приблизиться к ним или намекать, они сразу начинали закрываться обеими руками и прятать глаза. Я думал они все такие невинные, — Чимин все еще поражен новостью. То, что старший стал причиной их «обета безбрачия» не сильно его тревожит. Потому что, это был просто вопрос времени. Их контракт раньше предусматривал только «обязательное согласование и получение одобрения компании для вступления в отношения», но учитывая скандалы других айдолов тех дней, связанные с домогательствами и насилием в отношениях, полный запрет был лучшим решением. — Это потому что ты флиртовал с ними при всех. А еще вел себя так развязно, будто ты опытней их самих, — делится результатами наблюдения Хосок. — С нунами надо прикидываться неопытным и глупеньким, и желательно наедине, тогда они сами напросятся научить чему хочешь, — делится своим рецептом успеха и подмигивает, вспоминая былые деньки. Но такая, казалось бы, обычная тема навивает на него грусть. Им бы сейчас в самую пору встречаться, целоваться, познавать себя и других. Но их будто вырвали из всего остального мира и закрыли под стеклянным куполом. Или это остальной мир закрыли куполом от них?! Одно ясно точно — обыденная жизнь со своими обыденными проблемами и их обыденными решениями уже не была для них достижима. Они могут смотреть, читать, слышать, говорить, в конце концов мечтать об этом, но ни в коем даже самом далеком и самом гипотетическом смысле — не жить этим. У славы и успеха было свое бремя, которое, словно один из древних богов, требовало много подношений (читать — жертв). К примеру, их молодость, их первую влюбленность, их возможность ссориться по мелочам и неуклюжие примирения после них, их детские мечтания о взрослом, их шанс задавать глупые вопросы, а ответы понимать уже на опыте. И требовало не частями, а целиком и полностью. Им предстояло с юношеского возраста, когда они переступили порог Биг Хаус, перенестись сразу во взрослую жизнь, когда они снова перешагнут через него, но уже на выход. При этом упустив все стадии взросления. И из-за этого Хосоку до звона в ушах было обидно за себя, за младшего, за всех мемберов. — Спасибо за совет, хён! Надеюсь, он мне когда-нибудь пригодится. Если к тому времени я не буду слишком стар, чтобы притворяться неопытным и глупым, — в конце голос Чимина звучит тише, но режет уши Хосока сильнее, чем крик. А пальцы, не зная куда деться, рисуют невидимые замысловатые узоры на постели. — Ах, ты маленький… — буднично возмущается Хосок, проглатывая все обиды и скрывая их от взора младшего. Ему совсем не нравятся эти перепады в настроении соседа по комнате. — В этом нет ничего сложного. Смотри, — в конце концов, как говорится «Не пойман, не вор». Может им нельзя делать этого с посторонними, но семеро это уже толпа. Зачем им кто-то еще? Хосок берет Чимина за подбородок и, отрывая его от рисования невидимых узоров на постели, поворачивает к себе. — «У тебя что-то на губе» — внезапно шепчет он переигранным соблазнительным голосом, смотря в глаза Чимина, и большим пальцем мажет по его нижней губе, стирая воображаемое «что-то». Когда младший роняет челюсть от «переигры» старшего, тот резко наклоняется и впивается ему в губы. Легкий ступор и шок, которого ожидал старший, не происходит. Чимин с уверенностью отвечает на его поцелуй, встречая губы губами, язык языком. Так умело, сладко и заманчиво, что Хосок просто растворяется в этом поцелуе, забывая кто он, где он и зачем целует младшего. — …младшего… Я ЦЕЛУЮ МЛАДШЕГО! — наконец-то трезвые мысли и паника доходит до старшего. Когда Хосок ни с того, ни с сего решил научить Чимина целоваться, он еще не знал как будет объяснять младшему все «тонкости» дела. А теперь, целуясь с ним пылко, влажно и долго, он не знал КТО КОГО учит. Спустя несколько мычаний, расцепления его пальцев на своем затылке и хлопков ладошками в грудь младшего, Хосоку все же удалось оторваться от его губ… нет, скорее — вернуть владение своими губами себе. — Ох, Чимин-и! — ошарашенно, и в то же время задористо смотрит на младшего. — Или ты слишком быстро учишься, или меня подстрелили моим же оружием, — с прищуром смотрит, чтобы угадать, что из этого верно. Хотя, ответ уже ясен. — Ты прав, хён, — младшенький мечтательно разглядывает потолок и довольно откидывается на спину. — Старшие действительно сами просятся научить чему хочешь, когда видят неопытных младших, — еле сдерживает смех, чтобы сильно не задеть хёна, но все же не может не откинуть обе руки за голову в победоносную позу. — Я так и знал, — Хосок снова накидывается на Чимина и что есть мочи щекочет. — Никакой ты не «неопытный» и «нецелованный». Ты просто обдурил хёна! — щекотка не прекращается. — Ай, хён, прекрати. Прости, прости, прости, — умоляет младшенький, задыхаясь от смеха и стараясь хоть как-то защититься от него. — Хорошо, — старший прекращает щекотать, и крепко ухватив Чимина за талию, ложит его булочками вверх. — Ты должен быть наказан за неуважение к старшим, — смачный шлепок не оставляет вмятин на «булочке» Чимина, но он уверен, где-то там под слоем одежды и нижнего белья осталась красная отметина размером с ладошку хёна. И это вполне справедливо и ничуть не больно. Хосок оставляет смеящегося, с перерывами на шипение от боли, Чимина и уходит в ванную в хорошем настроении. Потому что, младший знает, младший умеет и обыденное не так уж и недостижимо для них. *flashback end* В комнате внезапно стало жарко и душно. Или так показалось только Хосоку, потому что судя по Чимину ему абсолютно комфортно соблазнять его в спальне Юнги. — Хоби хён, нам же раньше было весело делить комнату, — соблазнительно шепчет младшенький, кончиком пальца заползая под растегнутую рубашку пижамы Хосока. — Почему мы перестали заниматься этим вместе? — смотрит на старшего масляным взглядом, будто маленький котик, просящий приласкать. — Не знаю. Может из-за Юнги? — смело бросает свое предположение старший, пассивно пытаясь защититься от нападающего Чимина (читать — стоя столбом). — Может… из-за… Юнги… — прерывисто повторяет младший, начертив прямую линию от груди до низа живота Хосока, и следом нежно переложив его руки на свою талию. Прямой взгляд в глаза старшего — вызывающий, требующий, подчиняющий. Теперь Хосок понимает почему Юнги трудно выбрать между ними двумя. Чимин разрешает любить себя, Требует любить себя и не оставляет другого выбора, если он уже выбрал тебя. А в то же время Хосок — просит разрешить любить тебя, заботиться о тебе, ласкать тебя, и если он решил обрушить на тебя свою «любовь», от нее уже никуда не деться. А Юнги слишком ленивый чтобы заставить себя трудиться над их сравнением и выбором между ними или потрудиться избавиться от их предлагаемой и требуемой любви. Для этого нужно слишком много сил, времени и энергии. Поэтому лучше так, любить и быть любимым. Тем более, что они договорились не вмешивать в это чувства, не принимать это как отношения, считать игрой и наслаждаться процессом. А «наслаждение» никак не подразумевает стресса. Чимин обвивает руками шею старшего, жмется телом, снимает его одежду и дышит глубоко прямо в лицо, находясь в миллиметрах от него. Требует чтобы он сделал ход, дразнит, призывает к инстинктам. И Хосок не может сдержаться. Вот они голые, вот они трутся телами, руками обвивают друг друга, их органы крепнут от прилива крови и касаясь чужого тела сквозь тонкую материю, прошибают все тело разрядом, словно звон тяжелого колокола. Инстинкты берут верх над старшим, и он жадно цепляется за опухшие губы Чимина, дышит в них прерывисто, целует… кусает… лижет… сосет… подчиняется. Юнги не мог ему сопротивляться, не сможет и Хосок. В нем сейчас столько любви, нежности и ласки, которые надо на кого-то обрушить, он переполнен ими. Младший довольно улыбается в губы Хосока. Он получил что хотел. Всегда получает. Чимин контролирует их темп, то ускоряя старшего, призывая к действиям, то замедляя, переходя на ласки. Хосок тает маслом в его руках, сыплется песком сквозь его пальцы, принимает любую форму, в какую он его слепит. *** «Можешь возвращаться в свою комнату» — смс от Чимина спасает Юнги от смертной тоски или от смерти от тоски в гостиной. Но было ли оно спасением?! Вернувшись в спальню Юнги обнаруживает, что она совсем не свободна, как он полагал, прочитав смс. Он жалеет о том, что так радостно влетел в свою спальню, обозначив свое присутствие и привлекая к себе внимание ее захватчиков. Теперь ему не сбежать и не спрятаться. Парусекундный шок от своего застегнутого врасплох положения, сменяется восхищением красотой, которая творится на его постели. Он хотел бежать? Зачем? От чего? В первый раз он сбежал от выбора. Но сейчас… сейчас его снова заставляют выбирать? Такой опасности он не видит. Он видит два совершенных тела на кровати. Две пары масляных глаз, устремленных в него. Несчетные божественные изгибы тел, словно творение кисти художника, дополняющие, нет, наполняющие интерьер его спальни. Поразительную красоту слияния двух его любимых мелодий в единое целое. Разве нужно от этого бежать?! Дверь медленно, с характерным, тихим стуком захлопывается за спиной хозяина спальни. Однако он не спешит влиться в картину, стать ее частью, слиться фоном или звучать мотивом этой ненаписанной музыки. Он, как истинный творец, хочет вкусить ее гармонию, провести через себя, прежде чем приложит к ней руку. Двое гостей прекрасно понимают восхищение хозяина и более чем довольны его реакцией. Он не сбежит. Он связан желанием прикоснуться к этому великолепию. Страсть вспыхивает с новой силой в венах младших и опережая свет стремится к сердцу. Поцелуи становятся глубже, стоны — громче, дыхание — сильнее, желание — больше. Руки исследуют каждую клеточку кожи другого, расширяя пространство для фантазии, вызывая Юнги пройтись своими руками по их следам. Коснуться каждого изгиба, поцеловать каждую ямочку, отблагодарить каждого из них. Чимин укладывает Хосока на кровать и распологается меж его ног. Ложится сверху. Трется своим органом об его ягодицы, чувствует его затвердевший орган внизу своего живота. Пробирается к губам. Дразнит. Не целует. И не дает целовать. Заставляет умолять. Хосок смотрит жалобным взглядом на Юнги. Просит спасти. Просит принять излишек страсти, переливающийся через его края. Просит наполнить Чимина. Дать им обоим, нет… всем троим то, чего они так пылко желают. И Юнги поддается немым уговорам, покорно склоняется их чарам. Ноги сами ведут к постели, а руки попутно избавляются от лишней одежды на теле, которая стала слишком тяжелой и слишком ненужной. Кончик указательного пальца касается нижней части позвонка Чимина, прежде чем он ступит на кровать. Младший хватается за руку и притягивает к себе, оказываясь между Юнги и Хосоком. Юнги целует каждый кусочек тела, которого касается его губа. Его член проходится по позвонку Чимина и ищет его внутренней узости. Старший переглядывает через плечо Чимина на Хосока, зажатого под ним. Тянется за поцелуем, и получив, наконец чувствует свое слияние с ними. Голова идет кругом. Теплое дыхание Хосока бьётся об каждый угол его внутренностей. Отбивает в одну сплошную жижу. Он не знает кто он или что он в настоящем моменте. Лишь знает мягкость касаний и жар их тел. Гортанный рык вырывается наружу вместе с тем, как Юнги входит в Чимина. — Ааах… — Чимин валится упругим пластом на тело Хосока. Юнги больше не в силах себя сдерживать. Всей своей мощью толкается в него снова и снова, вместе с ним заставляя трястись и Хосока. Последний чувствует каждый его толчок, словно входят в него. Его зажатый орган трется об мышцы живота Чимина. Больно. Приятно. Сладостно. Им не хватает кислорода. Трудно дышать, думать, говорить. Получается только чувствовать и стонать. В глазах все плывет. Руки крепче сжимают простынь, чужую кожу, волосы. Они достигли пика. И находятся на нем слишком долго. Там, где боль граничит с наслаждением. Когда хочется и того, и другого сразу. Где нет места слову «нет». — Да! — ДА! — кричат поочередно, а то и в унисон двое младших. — Да, пожалуйста!.. Юнги рывком выходит из Чимина, и наполняет своим органом внутренность Хосока. — Ааа… даа… да. да, — голос Хосока исчезает в стонах. Он чувствует напряжение младшего и подтягивает его вверх, чтобы обхватить губами, пройтись острием языка по выпирающим сосудам. И Чимина ведет, он теряет голову, насаживаясь глубже к горлу Хосока, задерживаясь так дольше, царапая нёбо, ударяя язык. Юнги захватывает в руку член Хосока и двигает им в ритм своего тела, зажимая большим пальцем головку, надавливая и лаская, пока другая рука вжимается в его бедро. Мгновения… Бесконечность… — Ах, да! — Хосок опустошен… избавлен от переполнявших его чувств, будучи наполненным органами двоих мемберов и во рту, и в промежности. — Ммм, — Чимин изливается следом, оставляя свое семя растекаться по лицу Хосока. Певучие стоны младших не оставляют Юнги равнодушным, ласкают уши и лелеят сердце. Тяжелым дыханием заканчивает он свою музыку, разбрызгивая прозрачно-белую жидкость по спине Чимина и животу Хосока. Трое падают без сил на постель, и не в состоянии даже рассмотреть потолок. Глаза закрыты, не желая упускать момент, и одновременно желая найти себя. — Спасибо… — шепчет Юнги поочередно в уши младших, выжимая последние силы, чтобы дотянуться поцелуем к щекам и погладить по контуру лица, спускаясь к шее, и заканчивая чем-то схожим на объятия в районе груди.