***
До последнего в их жизни Хогвартс-экспресса оставались считанные часы. Стол Гриффиндора, да и остальные, были почти пусты: большинство старшекурсников и выпускников предпочли пропустить завтрак, чтобы успеть закончить со всеми хлопотами, связанными с отъездом. Скорее всего, они попросту перебрали на вчерашней «вечеринке после вечеринки», устроенной слизеринцами — Гарри, Рон и Невилл, по крайней мере, наверняка до сих пор спали. Гермиона поспешно съела один тост, выпила чашку чая и выскочила из Большого Зала; у нее были еще дела, с которыми предстояло разобраться. Прежде всего она заглянула на кухню к эльфам и со всеми сердечно распрощалась: Гермиона подарила каждому из них по маленькой блестящей булавке, чтобы они могли украсить ими свои тряпицы, заменяющие им вещи. Домовики в ответ с огромной благодарностью (может быть, вызванной тем, что девушка больше не предпринимала попыток всучить им что-нибудь из одежды) вручили ей пакет сладостей и сэндвичей в дорогу. После этого Гермиона отправилась дальше в подземелья и остановилась у двери в кабинет Снейпа: было странно ожидать, что профессор Уилкс, с которой ей нужно было переговорить, окажется именно тут, но отчего-то ноги сами привели её к этому месту. Разумеется, преподавательницы Защиты от темных искусств здесь не оказалось, и пришлось искать дальше. Гермиона вернулась в вестибюль, а оттуда поднялась на третий этаж. Класс, в котором проходили их занятия, оказался открыт; вне всяких сомнений, Доротея была в кабинете, примыкающем к нему. — Войдите, — донесся до Гермионы недовольный голос профессора. Девушка приоткрыла дверь, вошла внутрь и едва успела увернуться от проплывающей мимо кипы пергаментов. Дальняя стена кабинета, раньше скрытая стеллажами с книгами, теперь была пуста. Многочисленные фолианты, справочники и учебники возвышались стопками на столе, скрывая за собой профессора Уилкс, которая сортировала их короткими взмахами волшебной палочки. Часть книг влетала, словно в бездонную пещеру, в чемодан, стоящий в углу (видимо, на него были наложены чары Незримого расширения); другая часть с шелестом падала на стул. Гермиона осмотрелась, на мгновение забыв, зачем пришла: витрина с различными деталями неведомых механизмов исчезла, под окном стоял, помимо огромного сундука, еще и саквояж. — Если вы насчет моих рекомендаций для трудоустройства, ничем не могу помочь, — профессор Уилкс, наконец, закончила с одной стопкой книг и переключилась на другую. — Может быть, если бы вы меньше болтали на занятиях с мистером Малфоем, мы бы еще могли что-нибудь предпринять... Как бы то ни было, я смотрела вашу характеристику, думаю, вас и без меня с руками и ногами оторвут в любое подразделение Министерства Магии, тут не о чем беспокоиться. — О, нет, я не за этим, — опомнилась Гермиона, мотая головой и одновременно пытаясь просунуть руку в карман мантии — внушительный пакет снеди от эльфов ей изрядно в этом мешал. Она решила не уточнять, с какой стати Уилкс упомянула Малфоя (и можно ли было назвать те случаи, когда он орал на нее, если у него не выходило какое-то заклинание, «болтовней»). Что творилось на уме у профессора, Гермионе знать было не обязательно, в конце концов, она пришла сюда ради другого. — Ах, вот как. — Уилкс сбросила тыльной стороной ладони прядь волос, лезущую в глаза, и уставилась на нее с нескрываемым любопытством. — Чем удивите меня? Гермиона сжала в кулаке стеклянный флакон, не решаясь достать его. Теперь вся эта затея казалась ей ужасной глупостью, ерундой и просто дурацкой прихотью, продиктованной чувством вины за то, что однажды она без разрешения влезла в ее кабинет. — Ну? — нетерпеливо поторопила ее Уилкс, хотя пауза продлилась лишь пару мгновений. Решившись, наконец, Гермиона вынула склянку из кармана и поставила ее на край заваленного книгами стола. С подозрением прищурив глаза, Доротея помедлила секунду, но, сообразив, видимо, что никакая опасность от Грейнджер ей не угрожает, подцепила длинными ногтями флакон. Она подняла его на свет, вглядываясь в серебристую субстанцию, что плавала внутри, и, поняв, что это такое, снова выжидающе посмотрела на Грейнджер, как бы требуя объяснений. — Вы… Я подумала, вам будет интересно взглянуть… Гермиона терпеть не могла то чувство, что вызывало в ней присутствие Уилкс. Во время уроков та нисколько ее не смущала, но, стоило им заговорить на тему, не касающуюся занятий, и Грейнджер хотелось поскорее сбежать подальше от этого пытливого, насмешливого взгляда — с того самого случая, как она влепила ей «Удовлетворительно» за промежуточный экзамен. — На что? — Это… Это воспоминания о Сириусе, — быстро пробормотала Гермиона, избегая смотреть на профессора. — Мои и Гарри. Я подумала, что вам, может быть, захочется посмотреть… Я хотела еще раз извиниться, что влезла в ваш кабинет… Ну, тогда. Она не смогла бы признаться Уилкс, что, наблюдая за ее упрямыми, но бесплодными попытками найти в лесу Воскрешающий камень, ей стало попросту жаль ее. Может быть, Гермионе не следовало потворствовать этой ее странной мании, но чувство вины смешалось с желанием помочь, и продуктом этой смеси стали воспоминания, которые Доротея теперь держала в руке с видом растерянным и слегка озадаченным. Она собралась было выйти из кабинета, как Уилкс слегка подняла руку, словно прося задержаться еще на минуту. — Знаете, мисс Грейнджер, — медленно произнесла она, пряча флакон в карман и выходя из-за стола, чтобы встать напротив девушки. Голос ее теперь звучал гораздо мягче. — Я глубоко убеждена, что наши воспоминания — это, пожалуй, то, что делает нас самими собой. Потерять даже частицу памяти — все равно, что потерять частицу себя. Вы согласны со мной? — Э-э-э… — Гермиона не могла так сразу решить, согласна ли она и к чему вообще клонит Уилкс. — Думаю, да. — Действительно, все, что связано с Сириусом, имеет для меня особую ценность. К несчастью, наши с ним пути разошлись не на самой доброй ноте, — Уилкс поморщилась, словно этот факт был кислым на вкус, — хоть он и убеждал меня всегда, что я для него всё равно, что младшая сестра. Но вы, наверное, знаете, что этот Блэк был не из тех, что очень дорожил семейными узами, так ведь? Меньше всего сейчас Гермионе хотелось погружаться в чужую ностальгию, но чувство, что уйти в такой момент будет невежливо, крепко держало ее на месте. — Полагаю, я должна отплатить вам за этот подарок, — Уилкс резво отступила назад и одним движением палочки открыла саквояж, чтобы что-то из него достать. Для этого ей пришлось повернуться к Гермионе спиной, поэтому она не заметила, как на лице ее отразилось возмущение. — Нет, пожалуйста, мне ничего не нужно, — запротестовала Грейнджер, — это такой пустяк. Я имею в виду… — Это не пустяк, — отчеканила Уилкс. — Простите, но в этом вопросе я крайне суеверна. Я ничего не делаю просто так, и в долгу быть не привыкла. Она протягивала Гермионе маленький бумажный пакет. Девушка на автомате взяла его: внутри что-то тихо звякнуло. Уилкс, тем временем, коснулась пальцем замочной скважины на массивном сундуке, — том самом, что так и не удалось открыть ни Гарри, ни Гермионе в их совместный визит сюда, когда они искали Омут памяти, — и крышка его откинулась назад, тихо стукнувшись о каменную стену. Гермиона невольно заглянула внутрь: там лежали стопки каких-то писем и тетрадей, пара газет, кажется, павлинье перо, а на самом верху — фотография двух мальчиков, удивительно похожих друг на друга. В одном из них, постарше, Гермиона узнала Сириуса. Она смущенно отвела взгляд, как раз в момент, когда Доротея достала из сундука что-то и водрузила крышку на место. — Правда, мне очень неудобно… — Неудобно отгонять дементоров старой метлой, а принимать плату — нормально, — невозмутимо откликнулась Уилкс. — В последний раз, когда я делала что-то бескорыстно, знаете ли, это привело к череде весьма трагичных событий. Да что говорить намеками, вы ведь и сами, должно быть, видели, как я отговаривала Сириуса становиться Хранителем тайны Поттеров… Ужасная ошибка, надо думать… А Сириус, он никогда не упоминал обо мне? И она посмотрела на нее с такой надеждой, что у Гермионы сжалось сердце, когда ей пришлось ответить: «Нет». Уилкс, однако, не слишком расстроилась: — Неудивительно, он всегда был довольно скрытным, даже в детстве, я бы сказала. В общем, к чему это я: и вам рекомендую поменьше благородствовать, ибо все мы знаем, куда ведут благие намерения. Хотя этот совет, разумеется, вам покажется странным, учитывая вашу геройскую, истинно гриффиндорскую натуру, — слова «геройский» и «гриффиндорский» в устах Доротеи прозвучали почти как оскорбление. — Так вот… Это передайте мистеру Поттеру. И она сунула ей в руки маленький перочинный нож: точь-в-точь такой же, какой был у Гарри и который он потерял в сражении в Отделе Тайн, пытаясь отпереть одну из комнат. — У Сириуса был такой же, думаю, Поттеру понравится… Гермиона не стала говорить ей, что тот нож Бродяга тоже отдал Поттеру. Должно быть, Гарри будет рад — сам он поддержал Гермиону в ее стремлении оказать Уилкс такую утешительную услугу, но без особого энтузиазма, потому и не пришел сюда вместе с ней. — Спасибо, я ему передам, — пробормотала Гермиона, пытаясь уместить все подарки в руках. Она заглянула в бумажный пакет, чтобы бросить нож туда, и рассмотрела на дне два пузырька с розовой жидкостью внутри. — А тут… Это какое-то зелье? Уилкс, уже вернувшаяся к сортировке книг, удивленно подняла на нее глаза. — Да, это зелье, восстанавливающее память. Одна порция — чтобы вернуть то, что было удалено не так давно и остается на поверхности сознания, и две, если останутся сомнения, что все прошло как надо. — Спасибо, — сказала Гермиона, которая так и не поняла, зачем ей такое зелье. Судя по всему, Доротея почувствовала нотку недоумения в ее голосе. Она прикрыла глаза, словно в раздумьях, и произнесла, кажется, вовсе не то, что планировала: — Ваши родители оправились после… Войны? Простите мне мое любопытство, но я читала статьи, посвященные вашей истории, в «Пророке». Подумала, вам может понадобиться… — О, — неожиданное желание Уилкс помочь ее родителям тронуло Грейнджер. — Да, им восстановили память. Есть, конечно, отдельные временные промежутки, которые до сих пор не вернулись… Но я думаю, это вопрос времени. — Ах, вот оно что, — Доротея, очевидно, хотела сказать что-то еще, но в последний миг снова передумала. — Может, это зелье пригодится кому-нибудь еще. — Может быть. И, профессор… Вы больше не будете преподавать? Она не планировала задавать этот вопрос, но он вырвался сам собой: учитывая, что интонация Уилкс в разговоре с ней теперь была серьезной и почти дружелюбной, Гермиона позволила себе проявить любопытство. — Нет, мои дела в Хогвартсе окончены, — махнула рукой Доротея, и Гермиона задумалась, не нашла ли она все-таки камень. — К тому же, я не люблю детей. Думаю, преподаватель из меня вышел никудышный. — Вовсе нет, — горячо возразила Гермиона. Она, конечно, считала, что преподавательские методы Уилкс далеки от идеала, но она многому их научила: чего только стоили навыки беспалочковой магии и борьба с темными артефактами. — А теперь вы будете работать в аврорате? На лице Уилкс расплылась самодовольная улыбка от похвалы ученицы, поэтому она благосклонно ответила: — Нет, я давно мечтала присоединиться к рядам невыразимцев. Кингсли, наконец, дал добро на работу в Отделе Тайн. Буду изучать местные артефакты и волшебные объекты. Есть там, знаете… — она сделала паузу, уставясь куда-то поверх головы Грейнджер, и вдруг словно опомнилась. — А впрочем, пора мне привыкать, что распространяться об этом нельзя. У вас все, мисс Грейнджер? — Да, простите… Всего доброго, профессор. Гермиона, наконец, вышла из кабинета Уилкс. На душе у нее теперь стало спокойно, словно она выполнила какое-то не особо приятное, но важное дело. Только одна мысль не давала Гермионе покоя: связано ли желание Доротеи служить в Отделе Тайн с тем, что там погиб, угодив в Арку Смерти, Сириус, или это просто совпадение? Не думает же она, что может… Нет, это просто глупо. Мертвых вернуть нельзя, и уж кто-кто, а Уилкс должна это понимать. Впрочем, вскоре все эти мысли оставили ее. Гермиона отправилась в гостиную Гриффиндора, чтобы отдать нож Гарри и поторопить ребят со сборами, найти загулявшего где-то Живоглота и в последний раз проститься с этим местом. Уже вечером они прибудут в Лондон, выйдут из поезда на Кингс-Кросс, а потом... Потом будет что-то новое.***
Драко думал, что кошмары, в которых фигурирует Запретный Лес, Астрономическая башня, Грейнджер и всевозможные заклинания, что когда-либо срывались с его проклятого языка, больше никогда не оставят его, но ошибся. Казалось, с тем, что Метка исчезла с его руки, исчезли и самые страшные, темные ее отголоски. Он прекрасно спал и больше ни разу не видел ни плохих, ни хороших снов. Аппетит, пропавший было, вскоре вернулся — скорее, из-за изнуряющих тренировок, которыми нагружал себя Драко, нежели из-за его желания отведать изыски, приготовленные домашним эльфом, что служил ему в его новом доме. Он практически не ощущал вкуса еды и закидывал в себя все, что ему подавали. Это была необходимость, и только. Он чувствовал себя вполне здоровым физически, и этого было достаточно. Он даже выглядел как обычно. При последней встрече Нарцисса сетовала, что он очень похудел и стал бледнее, но ему казалось, это ее обычная материнская забота и не более. Все было просто прекрасно — не считая, конечно, того факта, что теперь между его ребер, как бы патетично это ни звучало, зияла чертова черная дыра под названием «Гермиона Грейнджер». Первую неделю с тех пор, как он покинул Мэнор, Драко пребывал в состоянии странной прострации: он чувствовал себя разбитым, вялым, но все же в глубине души понимал, что сделал все правильно. Потом он вдруг решил, что вовсе никогда и не был влюблен. Убедил себя, что секс с Грейнджер был хорош, и ее забота о нем была приятна, но теперь ему все равно: что толку скучать по ней, если она даже его не помнит. Это длилось ровно два дня, большую часть которых Драко был пьян. После этого он начал злиться на себя за отсутствие силы воли и невозможность выбросить ее из головы. Тогда Драко всеми силами пытался отвлечься от этого: он заказал набор мячей и три дополнительных снитча, и начал играть в квиддич в одиночестве. Потом он едва не написал ей. Уже почти привязывал конверт к лапе филина, когда вдруг опомнился и сжег письмо, получив укоризненное «Ух!» в свою сторону от птицы и чувство, что он просто никчемен, от самого себя. И тогда Драко просто решил, что будет жить дальше. У Грейнджер все хорошо, — по крайней мере, он на это надеялся, — и ему тоже скоро станет легче. Рана должна была рано или поздно затянуться: в конце концов, он не умер без нее, и это уже что-то значило. Драко думал о ней каждый день, но никогда не жалел о том, что сделал. Так было правильно. Последние дни июля в Лондоне выдались на редкость солнечными. Но Драко едва ли было до этого дело: он выходил из дома разве что ради того, чтобы прогуляться вечером вдоль Темзы или аппарировать куда-нибудь в богом забытую глушь, и летать там на метле, гоняясь за снитчами, пока не надоест или пока не свалится от усталости. Такая размеренная, бесцельная жизнь вполне устраивала его. Драко вовсе не считал, что он подвержен меланхолии, хотя его друзья были в этом уверены: он встретился с Тео и Пэнси лишь однажды, вскоре после их выпускного. Пожалуй, он не принял бы приглашение, если бы не Забини. Тот клялся, что скоро уедет насовсем в Италию и это едва ли не последняя их возможность увидеться. Драко прибыл в поместье Паркинсонов в самый разгар «вечеринки», так что, когда узнал, что Блейз блефовал, отступать было поздно. — Салазар всемогущий, разумеется, я остаюсь здесь, — отмахнулся от его вопроса Забини и пригубил бокал с эльфийским вином, которое в тот день предпочел своему излюбленному огневиски. — Я уже отправил заявку на подготовительные курсы в аврорат, ты не знал? Уилкс выдала мне блестящую рекомендацию, да и результаты ЖАБА у меня вполне сносные. — Твоя блестящая рекомендация слово в слово повторяет мою, — со смехом сказала Пэнси. — Уилкс шибко не напрягалась, когда их писала, судя по всему. — А ты что? Тоже пойдешь в аврорат? Драко одним вином не обошелся, а потому уже порядком захмелел. Он смотрел на сидящих в обнимку Пэнси и Тео с некоторой долей раздражения, словно демонстрация их счастья каким-то образом обнажала его собственное внутреннее одинокое ничтожество. — Нет, конечно, — фыркнула Паркинсон, — делать мне больше нечего. Подумываю заняться модой: буду писать статьи в «Ведьмополитен» или, может, открою в Косом переулке свой бутик с французскими мантиями. А вообще, — вдохновенно произнесла она, — я пока ищу себя. «Легко себя искать, когда в твоем распоряжении все состояние Паркинсонов», — подумал Драко, но вслух ничего не сказал: не потому, что не хотел ее обидеть, просто слишком привык вести внутренние беседы с самим собой. — А ты, я слышал, решил стать зельеваром? — спросил он у Тео. — Откуда ты знаешь? — подозрительно прищурился тот. — Блейз растрепал? — Эй, — возмущенно воскликнул Забини, едва не проливая вино на дорогое сукно, которым был обито кресло, где он сидел, раскинув ноги и руки во все стороны. — Во-первых, не я, а во-вторых… — Я читал газеты, — сказал Драко. Его зарок самому себе насчет чтения «Пророка» был забыт спустя две недели одинокого пребывания в квартире Нарциссы в Лондоне. Он оформил подписку якобы ради того, чтобы быть в курсе спортивной повестки, но на самом деле чтобы увидеть какие-нибудь новости о Золотом Трио (его интересовала лишь Грейнджер, но обычно она шла в дополнение к сплетням о Поттере). Так он узнал, что Нотт в тандеме с Лонгботтомом создал какое-то чудодейственное зелье, что Грейвсам наконец вынесли приговор (одному дали десять лет, другому пожизненное в Азкабане), что дата свадьбы Поттера уже назначена и каким-то образом стала достоянием общественности. Кроме того, Драко прочел в газете об анонимном пожертвовании некого благодетеля, который решил помочь мадам Розмерте восстановить уничтоженный в пожаре паб «Три Метлы» — по сведениям достоверного источника, этим меценатом был не кто иной, как Люциус Малфой. Драко так и не общался с отцом с тех пор, как ушел из дома, и Нарцисса в своих письмах практически не упоминала его, но не нужно было быть гением, чтобы понять, что мнимая анонимность пожертвования была лишь удачным рекламным ходом. Судя по всему, Малфой-старший не покладая рук пытался улучшить свою репутацию, — если верить тону статьи, у него это неплохо получалось. А еще Драко узнал, что Грейнджер единственная из последнего выпуска получила высшую оценку по всем ЖАБА без исключения. Драко и без этой заметки не сомневался в ее способностях, но наличие маленькой колдо со скромно улыбающейся на ней девчонкой заставило его вырвать эту страницу из газеты и сохранить ее в «Истории квиддича» (что, на его вкус, отдавало странной одержимостью, но было оправдано тем, что другой закладки для книги под рукой не нашлось). — А, ты про ту статью в «Пророке»? Это просто околесица какая-то, они всё переврали. Я пойду на целителя со специализацией в зельях, это да… — Ну, начинается, — простонала Паркинсон с таким видом, словно слышала эту историю сотню раз. — Поставлю-ка я новую пластинку… Она быстро избавилась от рук Тео, обвивающих ее плечи, и подскочила к волшебному граммофону, стоящему на низком столике у окна. — Мне придется уехать в Албанию на стажировку, — пояснил Тео вполголоса. — Она не в восторге. — Еще бы я была в восторге… — Ну, Пэнс, по крайней мере, с тобой останусь я, — решил приободрить ее Забини. — Какое утешение, — щелкнула языком Пэнси. В попытке продемонстрировать обиду на Тео, а может быть, собственную независимость, Паркинсон уселась рядом с Малфоем. — А ты чем занимаешься? — Ничем, — он взмахом руки приманил к себе бутылку и не слишком осторожно плеснул еще немного огневиски в бокал. — А чем планируешь? — Ничем. Он сделал глоток, и сквозь размытое дно стакана увидел, как переглянулись Тео и Пэнси. — Ты такой скрытный, — Забини был в курсе планов Драко, и, судя по всему, вовсе не собирался держать их в секрете. — Малфой, между прочим, планирует стать величайшим игроком в квиддич. — Правда? — Пэнси теперь смотрела на него с восторгом, а Тео с явным уважением. — Это же здорово! — Я написал мотивационные письма для «Катапульт Кайрфилли», «Паддлмир Юнайтед» и «Стоунхейвенских Сорок», — наконец, признался он. — Хорошо было бы попасть к «Сорокам»... — Но у них полный набор был в прошлом сезоне, — перебил его Забини. — Это да, «Сороки», конечно, команда что надо. А насчет «Паддлмир», ты знаешь? Там Оливер Вуд вратарь. Помнится, у вас с ним то и дело были стычки… Вряд ли он замолвит за тебя словечко. — Спасибо, Забини, я в курсе, — раздраженно сказал Драко. — Потому и напросился в «Катапульты». Пробы будут через неделю. Набор во второй состав, правда… — У них красивая форма, — невпопад заметила Пэнси. — Второй состав «Катапульт» и тот лучше, чем первый каких-нибудь «Пушек Педдл», — поддержал его Нотт. — Переедешь в Уэльс? — Как знать, — неопределенно пожал плечами Драко. На самом деле, он не прочь был переехать подальше от Лондона: в первую очередь, потому что знал, что скоро здесь будет слишком велик риск встретиться с Грейнджер. Не то чтобы он часто прогуливался возле Министерства Магии или по Косому Переулку, но вполне вероятно, что начал бы. — Ну-с, поднимем бокалы за успех во всех начинаниях этого бледнолицего… — Забини, тебе хватит, — сказал Драко, и Пэнси попыталась забрать бокал из рук Блейза, но ничего не вышло. — Вот еще! — тот возмутился до глубины души. — Я ведь от всего сердца… К тому же, у нас такой уютный вечер встреч… — Лавгуд знает о твоем алкоголизме? — скептически осведомилась Пэнси. — Она принимает меня любым, — язык Блейза уже заплетался, но в голосе его явно звучала гордость. — Я, к тому же, не так уж часто и пью и сейчас практически трезв. Это ваше эльфийское вино такое крепленое… Надо сказать, я от «Блишена» никогда так не пьянел… Он снова пригубил вино — с таким видом, словно разбирался в нем, но потом сделал неаккуратное движение, выплескивая часть на пол. — Ага, даже на выпускном не надрался, — заметила Пэнси, не без раздражения устраняя палочкой следы вина с дорогого ковра. Драко удивленно уставился на нее: та Пэнс, которую он знал всю жизнь, наверняка бы вызвала домовика, но не прикоснулась бы к пятну сама. — Ставлю десять галеонов, это Лавгуд так на тебя повлияла. Если бы не ее ужасающий вкус, я бы сняла шляпу перед выдержкой этой девчонки: и как ей так долго удается тебя терпеть… — Ставлю двадцатку, что это все она, — поддержал Нотт. — Если честно, с тобой даже скучно пить теперь. Блейз недовольно поджал губы. Драко вдруг решил, что делать ему тут больше нечего (хотя он провел в поместье не больше полутора часов) и поднялся с кресла. — Эй, вечер только начался, — проворчала Пэнси. — Куда ты? — Пэнс, я бы с радостью… Драко не удалось выдавить хотя бы намек на жалость в голосе: ему просто хотелось поскорее уйти. — Ладно, идем. Отсюда нельзя аппарировать, я провожу тебя… — Замечательно, — проворчал Тео. — Грустный Малфой даже хуже, чем тот, что болтает во сне и срывается на всех почем зря. — Я не грустный... — Тоскливый, — кивнул Блейз. — Унылый, — подхватила Пэнси. — И скучный, — подытожил Тео. — Я тебя провожать не стану, даже не надейся. Они пожали друг другу руки: Забини сказал, что зайдет к нему на неделе. Драко с сожалением вспомнил о том, что он знает его адрес и может аппарировать к нему в любой момент — можно не сомневаться, что Забини еще воспользуется этой возможностью. — Заглядывай почаще, — сказал Нотт на прощание, — я почти всегда здесь. Пэнси первая вышла из гостиной, но, почувствовав, видимо, вопросительный взгляд Драко, с неохотой пояснила: — Мне здесь жутко одной, так что я часто прошу его остаться. К тому же, миссис Нотт пошла на поправку… — Пэнс, нет нужды оправдываться, — сказал он. — Я за вас рад. — Меньше всего ты выглядишь радостным, — возразила она, но в голосе ее не слышалось упрека. — Ты похудел. — Мне счесть это за комплимент? — С Грейнджер окончательно все решено? Этот вопрос словно ударил его под дых, заставив сжать челюсти, как будто от боли. К счастью, Паркинсон этого не заметила. — Я думал, она тебе не нравится, — попытался отшутиться он. Может быть, если бы Пэнс сказала какую-нибудь гадость… — А я раньше думала, что она на тебя плохо влияет. Но, судя по всему, разрыв влияет еще хуже. Больше они ничего друг другу не сказали: только Пэнси крепко обняла его, словно зная, что вряд ли он решит навестить их с Тео в ближайшее время. Неуклюже похлопав ее по спине, Драко вышел за порог и сразу аппарировал.***
Его приняли во второй состав «Катапульт Кайрфилли» — неведомым образом прознав об этом, Забини в день его возвращения в Лондон прислал Драко сову с обещанием заскочить к нему ближе к вечеру, чтобы отпраздновать это событие. Официально тренировки нового состава команды начинались только через неделю, но ему уже прислали форму: светло-зеленую мантию с алыми вертикальными полосами. Драко как раз рассматривал ее, без удовольствия размышляя над тем, что это похоже на какую-то странную смесь атрибутики слизеринцев и гриффиндорцев одновременно, когда в дверь нетерпеливо постучали. Часы едва пробили полдень, так что было странно, что Забини явился так рано. Будь это Нарцисса, она вошла бы без стука; Блейз обычно делал также, но в этот раз отчего-то решил проявить вежливость. Драко прислушался, ожидая, что домовик впустит гостя, но потом чертыхнулся: он как раз отправил его в Мэнор, чтобы тот собрал оставшиеся вещи. Впрочем, размеренный стук вскоре превратился в грохот: путь от спальни вниз по лестнице и в коридор у Драко занял меньше минуты, и за это время кто-то едва не снес дверь с петель. Драко потянул на себя ручку и тотчас пожалел, что не прихватил с собой волшебную палочку: что-то большое и черное влетело ему прямо в лицо, подобно смеркуту. Он рефлекторно поймал вещь, которая оказалась его собственным пиджаком, и замер в изумлении. — Ничего не забыл, Малфой? — Грейнджер говорила почти спокойно, но голос ее дрогнул, как будто она едва сдерживалась, чтобы не сорваться на крик. Она прошла мимо него внутрь, не дожидаясь приглашения, и огляделась по сторонам, остановившись в гостиной. Драко, абсолютно сбитый с толку, закрыл дверь и обернулся к ней: он ждал, что этот странный, такой правдоподобный морок вот-вот развеется, но Грейнджер казалась настоящей. Судя по всему, один из тех кошмаров, что он ждал каждую ночь, засыпая, наконец явился, чтобы застать Драко врасплох. Его сердце забилось быстрее, когда он смог разглядеть ее получше. Те же волосы, те же глаза — сейчас горящие праведным гневом и обещанием прикончить его на месте, — тот же вздернутый нос. Только теперь он ощутил в полной мере, как же давно не видел ее и как сильно скучал. — Знаешь, я ничуть не удивлена, что ты решил бросить меня, — сказала она голосом, в котором звучали веселые, почти истеричные ноты, и это вывело его из оцепенения, заставляя вспомнить, почему она здесь. — Эта твоя страдальческая мания избегать всего, что требует малейших усилий, что может сделать тебя счастливым, что показывает, что ты не такой уж плохой человек — ее я знаю. Но стирать память, серьезно? Ничего лучшего ты не придумал? — Грейнджер… — на выдохе произнес он, делая шаг к ней. Драко отбросил пиджак на кресло, стоящее поблизости и протянул к ней руки, но Грейнджер угрожающе подняла палец. — Не смей… Перебивать меня, — она глубоко вздохнула и огляделась по сторонам. — Мы здесь одни? — Да. — Отлично. Он видел, как она заносит руку, и вполне мог бы перехватить ее, но не стал. Звонкая пощечина обожгла его левую щеку: удар у Грейнджер был что надо. — Мерзавец, — прошипела она, — как ты мог со мной так поступить? Ты думаешь, дыра в памяти — хорошая идея? Ты ведь сам это испытывал. Ты ведь знал, что я сделала то же самое с моими родителями… Ты ведь… — Ты сделала это, чтобы защитить их, — сказал он, наконец придя в себя. Драко не пытался оправдаться, только лишь объяснить. — Я сделал то же, чтобы защитить тебя. — Что?! Защитить?.. Яд в ее голосе, презрение во взгляде, то, как она морщилась, повторяя это слово, — сделали ему гораздо больнее, чем пощечина, до сих пор горящая отпечатком ее ладони на его лице. Драко не сомневался в том, что заслужил это, а потому слушал ее с покорностью, граничащей с самоуничижением. — Послушай… — Нет, скажи мне, Драко, от чего ты меня защищал? — От себя. От тех, кто мог бы попытаться отомстить мне через тебя, как Грейвс, или Пожиратели… — И много таких было за то время, что мы не виделись? — Дело не в этом… — О да. Дело в том, что ты поступил, как чертов эгоист. Просто сбежал, оставил меня одну, как будто ничего и не было. Потрясающе взрослое, взвешенное решение. Ты даже не удосужился узнать, чего хочу я… Обвинение в эгоизме задело его; Драко искренне считал, что решение стереть Грейнджер память было самым бескорыстным в его жизни. Оно практически уничтожило его самого, потому что он отказался от единственного, что имело значение — от нее. Это было справедливое наказание для него — но на задворках сознания все равно отчего-то билась мысль, что для нее-то оно было несправедливым. Он знал, что она не сможет так просто простить ему такое; на это и был расчет. На это, а вовсе не на то, что она никогда не вспомнит. Но теперь, стоя с ней лицом к лицу, Драко понял, что попытка кончилась провалом — обрушилась на него справедливым возмездием. Должно быть, он слишком плохо ее знал, раз предположил, что она никогда не придет, чтобы высказать все это ему в глаза. Судя по всему, то, что казалось ему неизбежной и необходимой мерой, было лишь проявлением его собственной трусости. Малфою хотелось кричать, обнять ее, прижать к себе, не отпускать, прогнать, запереться с ней в комнате и больше никогда не выходить оттуда — все одновременно. Поэтому, не в силах сделать что-либо из этого и понимая, что не имеет на это никакого права, он предпочел стоять смирно и молча наблюдать за ней. — Я хочу убить тебя за то, что ты сделал, — он видел, как кулаки ее сжимаются от злости. Драко на секунду показалось, что сейчас Гермиона сломает ему нос, решив не ограничиваться пощечиной — но она была неподвижна, словно предпочитая использовать в этой экзекуции только лишь слова. — Но ты, черт тебя подери, даже этого не заслуживаешь, понятно? — Понятно, — мрачно отозвался Драко. — Прости за то, что я сделал это с тобой. Но знаешь, я не сожалею. Я чуть не убил тебя… — О да, и решил, что добить меня будет гуманнее, так? Или ты вообще обо мне не думал? Настолько был занят собственным самобичеванием, купанием в чувстве вины, что забыл о том, что я, вообще-то, живой человек и имею право выбора? Ты обошелся со мной, как с чертовой вещью. Увидел пару царапин и испугался, решил, что можно от меня избавиться?.. — Прекрати, — он видел, что в ее глазах уже блестят слезы. Грейнджер шумно вздыхала между словами, почти всхлипывая от переполняющей ее злости и обиды. Она начала ходить по комнате, метаться из стороны в сторону, словно в попытке ухватить мысль или справиться с эмоциями. — Ты не чертова вещь, Грейнджер, и я… — Правда? Ты просто трус. Ты ведь даже не нашел сил довести дело до конца, ты знал, что я приду рано или поздно, так ведь? — Нет, — прошептал он сорвавшимся голосом. — Я не знал. — Лжец. Гермиона почти со злобой мазнула ладонью по собственной щеке, по которой уже сбегала первая предательская капля. Драко смотрел на нее, и в его лице она не видела раскаяния: только унизительную жалость и возмутительную уверенность в том, что он сделал все правильно. Грейнджер почти передергивало от желания броситься на него, ударить снова, заставить почувствовать то же, что чувствует она. Она могла догадаться раньше, что что-то не так: когда в разговоре с друзьями кто-то упоминал Малфоя, Гарри и Джинни всегда смотрели на нее с легкой необъяснимой опаской; когда она задумывалась о том, что произошло в Запретном лесу, ее всегда одолевала мигрень, и когда наткнулась в «Ежедневном Пророке» на заметку о необычайно щедром пожертвовании Люциуса Малфоя в пользу пострадавшей от действий Пожирателей Розмерты, ей вдруг срочно понадобилось перевести свое внимание на статью о свадьбе Селестины Уорлок. Разбирая вещи, она нашла в чемодане мужской пиджак, и никак не могла сообразить, откуда он у нее. Но последней каплей в пучине смутных подозрений стало посещение Косого переулка. Они отправились туда вместе с Джинни: Гермиона — чтобы купить подарок ко дню рождения Гарри, а Уизли — на примерку свадебного платья. Девушки ненадолго разделились (Джинни застряла у витрины, в которой сияла отполированным древком «Последняя Молния»), так что Грейнджер воспользовалась возможностью, чтобы заскочить в любимую книжную лавку. Во «Флориш и Блоттс», где Гермиона хотела купить целую кипу юридических справочников для подготовки к работе в Министерстве и пару художественных романов для собственного удовольствия, с нее отказались брать деньги. Как бы ни пыталась она сунуть горсть галеонов улыбчивой продавщице, та лишь отмахивалась, не называя причин, лишь кивая «Ваша покупка уже оплачена, мисс. У меня так записано, мисс». Грейнджер решила, что это, должно быть, своеобразная благодарность руководства лавки ей как героине войны, а потому после недолгих препирательств, закончившихся головной болью, забрала книги и вышла из магазина, сердито хлопнув дверью. Из колдоателье, куда Гермиона сдала пленку со своей волшебной камеры, через пару часов она вынесла увесистый конверт со снимками. Дожидаясь, пока Джинни примерит и явится к ней в «платье мечты», девушка нетерпеливо достала колдографии, замечая край последней в стопке — с фейерверками на выпускном, но терпеливо начала просматривать снимки с начала. На первой колдографии Падма и Парвати, сидя на постелях, заваленных рождественскими подарками, хоть и беззвучно, но явно возмущенно открывали рты и пытались закрыть лицо руками. На второй Рон уворачивался от летящих в него заколдованных снежков Джорджа. На третьей Гарри и Джинни что-то обсуждали, сидя у камина в гостиной Гриффиндора — судя по всему, Гермиона окликнула их, потому что они одновременно обернулись к ней и расплылись в улыбках. На нескольких последующих была она с друзьями в Хогсмиде. А на следующей карточке ее рука дернулась от неожиданности: Гермионе даже показалось на мгновение, что этот снимок попал сюда по ошибке. На ней был Малфой: он стоял сначала спиной к объективу, но потом обернулся, и этот самый момент и был запечатлен на колдо. Судя по покрытым снегом еловым ветвям на заднем плане, дело было зимой. Гермиона понятия не имела, когда успела сделать этот снимок; но неотрывно, раз за разом, смотрела на то, как уголки губ Драко подрагивают, словно он вот-вот улыбнется ей, и это будет не ядовитая усмешка, а что-то совершенно иное; но каждый раз он снова отворачивался, и эта сцена повторялась вновь. Уже тогда Гермиона поняла, что что-то здесь нечисто. Она хотела спросить о Малфое у Джинни, но голова вдруг разболелась настолько, что у нее пошла носом кровь, а мысли разбежались, как будто в испуге. И последним штрихом в этой общей картине сумбурных загадочных происшествий (которые, она не сомневалась, были связаны между собой), стало чертово мороженое. В кафе-мороженом Фортескью (которым управляла теперь жена самого Флориана, считавшегося без вести пропавшим во время войны), куда Гермиона и Джинни заглянули после всех примерок и покупки подарков, — Грейнджер задержалась у прилавка. Привычный заказ («ванильное с шоколадной крошкой, пожалуйста»), застрял где-то в горле, потому что она заметила чашу, полную розово-сливочного, украшенного листками свежей мяты и ягоды мороженого. Малиновое. Гермиона могла поклясться, что никогда такое не пробовала. Она и малину-то не слишком любила, но выбрала его. Такое мороженое мог предпочесть кто-нибудь вроде Блейза Забини или... Драко Малфоя. Необычное, кисловатое, дорогое (на три сикля за фунт больше, чем любое другое). Ей понравилось. Вот так, на следующий день после праздника в честь Гарри, она сидела в спальне, которую делила с Джинни, глядя на колдографию и пиджак (теперь она не сомневалась в том, чей он), и пыталась вспомнить. И вспомнила: о том, что у нее есть зелье для восстановления памяти, которое дала ей Уилкс. Родителям оно не пригодилось, и, по правде, Гермиона подозревала, что оно предназначалось вовсе не им. Как только она справилась с ураганом воспоминаний, которых Драко лишил ее, она написала Блейзу, и он согласился привести ее сюда. — Поттер рассказал? — осведомился Драко, вырывая ее из цепких оков задумчивости, которые лишь подстегивали ее злость. — Я предполагал… — Нет, он ничего мне не рассказал, —раздраженно ответила она, — никто мне ничего не сказал. Она замолчала. Замолчал и Малфой. Он понятия не имел, что теперь делать; разумеется, Драко знал, что однажды она может все вспомнить, но думал, что в таком случае Грейнджер никогда не явится к нему. Он почти свыкся с мыслью о том, что они вряд ли еще увидятся, запечатал ее и воспоминания о ней где-то в глубине души, навесив сверху печать под грифом «Так будет лучше». Но лучше не было, и легче не становилось. Драко совершил ошибку, возможно, самую серьезную в жизни, и ошибка эта заключалась вовсе не в том, что он ранил ее, не сумев побороть воздействие Империуса. Это было похоже на странный, грустный и одновременно до жути реалистичный сон — только теперь в нем не было ни Астрономической башни, ни Запретного Леса, ни преследований. Была только Грейнджер, что сейчас готовилась вынести свой приговор. — Ты сказал, что это была ошибка, — сказала она, и ее голос отдался эхом в его ушах. Она озвучила то, о чем он думал в эту минуту. — Знаешь, согласна. Ты — чертова ошибка. Она развернулась, чтобы уйти, и он наконец-то ощутил способность двигаться. Драко бросился ей наперерез, схватил за руки, разворачивая лицом к себе: к черту, второй раз он от нее отказаться не в силах… — Пусти! — завопила Грейнджер, — сукин ты сын, отпусти сейчас же! Она тряслась и дергалась в тисках его объятий, пытаясь вырваться, но Драко держал ее так крепко, словно от этого зависела их жизнь. Гермиона колотила его по груди кулаками, но удары, из-за близости их тел, были слишком слабыми, чтобы выразить все ее отчаяние. Она пыталась боднуть его головой, и даже укусить за шею, и наступала ему на ноги, но железная хватка Малфоя не оставила ей шанса. В конце концов, обессилев, Гермиона затряслась в беззвучных рыданиях, спрятав мокрое от слез лицо на его груди. — Как ты мог со мной так поступить… Как ты мог… Как ты мог… И он молча гладил ее по голове, успокаивая и не находя слов, чтобы выразить свое сожаление. Драко отстраненно заметил, что в этот миг он ощущал себя странно спокойным для такой ситуации: может быть, от шока, а может быть потому, что до сих пор не верил, что она и правда здесь. Или, возможно, он уже знал, чем это кончится и смирился с этим. От нее пахло цветами, как и всегда. И при объятиях ее волосы лезли ему в рот и в нос, как всегда. Нужно было быть глупцом, чтобы добровольно отречься от этого. Он и был глупцом. Когда она отстранилась и подняла на него свои красные, опухшие глаза, сердце Драко сжалось в тревожном ожидании. — Мне нужно идти. — Грейнджер… — Нет, я серьезно. Не уверена, что смогу… Просто так… Ему хотелось сжать пальцы на ее плечах, оставляя на них темные отпечатки, хотелось заставить ее остаться, умолять не покидать его. Но он безвольно опустил руки — потому что она имела право выбирать, и это ему следовало понять еще тогда, в больничном крыле Хогвартса, когда он поднимал палочку, чтобы произнести чертов Обливиэйт. Она смотрела на него снизу вверх, и теперь в ее взгляде не было злости — только бесконечная грусть и усталость. Драко ждал, что она скажет ему «Прощай», и на этом все кончится. Но она не сказала. Он заставил себя молча стоять и смотреть, как она утирает слезы, разворачивается и идет к двери. У Драко не было сил, чтобы проводить ее или что-то сказать напоследок: он боялся, что тем самым разрушит свое шаткое усилие воли, что сейчас позволяло ему отпустить ее. Сейчас она выйдет в коридор, оттуда — спустится по лестнице к крыльцу, пройдет по улице и свернет направо, где в тупике, скрытом от глаз маглов нагромождением коробок и баков, аппарирует прочь. Это займет у нее не более трех минут. Выходя за дверь, Грейнджер даже не обернулась.