В мире честности и лжи

      «Я умираю».       Сколько раз вслух и про себя я произнес эти слова. Кажется, что ими пропитано все мое тело с головы до ног, каждая моя изувеченная клеточка, каждый мой нерв, каждый волос, каждый самый маленький шрам на моей грубой коже. Лежа в палатке на земле франков в одной лишь темной рубахе, закутавшись в шкуры, я ни о чем не мог думать, только как о смерти. Она так близка! Меня душила боль не только физическая, но и боль моральная. Боги послали мне какую-то неизвестную болезнь, ведь я знал, что убивает меня изнутри рана, полученная не от меча или топора. У нее иное происхождение.       Меня бил озноб, со лба стекал холодный пот, тошнило собственной кровью, но Один* уготовил мне эти мучения. Знаю, что заслужил их, поэтому мне и больно, что я со своим народом все еще на чужой земле, во Франкии, а позади два неудачных штурма ее столицы. Но ничего, христианам я не советовал расслабляться, ведь у меня был особенный, уникальный план как забрать их ценности.       «Я вижу, что не живой, а мертвец покорит Париж».       «Я умираю».       Эти слова никак не выходили из моего сознания даже тогда, когда я лежал в деревянном «корабле», созданным нашим кораблестроителем Флоки в самой крупнейшей святыне из всех святынь, в центральной части Парижского собора, и уже почти не думал над тем, как взять этот неприступный город. У меня все заранее обговорено с воинами и сыном. В кои-то веки мое сознание занято иными вещами.       Куда я попаду после того, как остановится мое сердце? В Вальхаллу*, прямо к самому Одину, чтобы вновь стать частью его войска для очередных боев? Я буду сражаться, убивать не только врагов, но и своих соратников, а они вновь воскреснут, чтобы затем сидеть вместе со мной за одним столом, переполненным различными яствами? Или в Хельхейм*, где вечный мрак, постоянные туманы и дикий холод, ведь душой принял чужого Бога, Бога христианского?       Или в Ад, в эту бесконечную огненную пропасть с девятью кругами, где не будет боли физической, ведь тело осталось на земле, а моя грешная душа будет расплачиваться за служение злу, за свой неверный выбор перед Сатаной? Или в Рай, в этот чудесный светлый мир с удивительной красоты садами, где моя душа каким-то образом станет ближе к Богу, потому что ее обладатель в свое время совершил достаточно добрых дел?       Нет, Рай — это явно не то, что обещали мне наши, скандинавские боги. Бывший монах, Этельстан, которого я искренне любил и кому доверял, сказал мне как-то, что врата Рая открыты по большей мере для чистых, безгрешных душ, душ праведников. А на мне грехов... Ни в один драккар* не уместятся все мои помышления, все нарушения Божественного закона.       Да какая разница, где моя душа найдет свое пристанище после смерти? В Вальхалле или в Раю? В Хельхейме или в Аду? Важно, чтобы ей в том месте было хорошо, не так ли? Важно, чтобы после моего ухода в другой мир она долго не терзалась, не мучилась, чтобы Флоки не проклинал меня, не обвинял Этельстана в том, что по его вине я принял христианскую веру, а моя бывшая жена не говорила, что не сможет воссоединиться со мной после смерти, потому как моя душа будет под покровительством Бога, а не Одина.       Мне казалось, что мое отпевание затянулось. Воздуха в гробу становилось все меньше и меньше, но пока еще рано оповещать всех о живом вожде. А все-таки божий человек красиво читал свою... Кажется, это называется молитва. Даже приятно послушать.       Раньше я всегда признавал только наших богов, которые во многом похожи на людей. Они умеют чувствовать, слышать, они храбры, могущественны и величественны. Правитель Вальхаллы или покровительница любви, защитник смертных или бог мести — все они и многие другие помогали мне в многочисленных боях и принимали наши жертвы — животных, которым отрубали головы, а кровью обрызгивали народ. Но я не всегда получал благословение богов. О, далеко не всегда.       «Боги обещают тебе великое будущее, я вижу это. Но расположение богов так изменчиво...»       У меня достаточно недоброжелателей не только на западе, но и в родном Каттегате, позади две неудачных попытки взять Париж, а однажды меня, конунга* Рагнара Лодброка, предал собственный брат, вставший на сторону ярла* Борга и серьезно ранивший Флоки. Но, конечно, тогда ярл Борг пообещал брату чуть ли не золотые горы, мировую известность, к которой всегда стремился Ролло, богатство и славу. Какой уважаемый себя викинг откажется от такого дара? Но вот меня в тогдашней схватке он убить не смог. Брат все-таки, пускай и старший, которого тоже, между прочим, крестили. Но это было его желание, его выбор, как и всех нас, всех воинов, когда они отправляются в тот или иной поход.       Впрочем, какая разница, какой веры человек? Главное, чтобы человек был хорошим. Король Уэссекса* однажды спросил меня: хороший ли я человек? «Думаю, что да», — ответил я тогда. Думаю, я был в меру жесток, потому как убил массу невинных людей в Англии, Франкии, в меру справедлив, потому что не позволил в тот самый день лагману* казнить брата, и, пожалуй, слишком влюбчивым.       Я предал любимую женщину и нашел свое утешение вместе с принцессой Аслауг. Она красавица, каких еще во всей Скандинавии поискать, способная предугадывать будущее. Интересно, а знала ли она что-то о моей нынешней болезни до того, как я отправился завоевывать Париж? Впрочем, меня с этой женщиной свела точно не любовь. Но только спустя время я понял это.       Я не бог, я простой человек, который совершил массу ошибок, которому доверяли, за которым шли, с которым вместе боролись и умирали. Я тот человек, которого часто ненавидели и презирали, восхваляли и гордились. Ставили в пример, но и плевали в лицо. Я не раз доказал королям западных земель, кто такой конунг Рагнар Лодброк, и дал понять в очередной императору Франкии, что мой ум и изобретательность еще долго будет помнить его народ. Христианский Бог любит троицу, и на третий раз Париж оказался в моей власти, во власти нашей силы, силы викингов — неуязвимых борцов за свои идеи и открывателей новых земель.       И пусть один лишь я знал, какова настоящая цена этой добычи, которой наполнены драккары по пути в Каттегат*, я ни о чем не жалел. Я безумно желал лишь одного: встретиться со своим покойным другом.       Чувство будущей вечной свободы не покинуло меня и на протяжении долгого путешествия по океану обратно в Каттегат. Я надеялся, что если поправлюсь, то вернусь в Париж следующей весной с новыми силами, с новыми воинами, чтобы вновь доказать свое превосходство над христианами.       Закутавшись в шкуры, лежа на деревянном полу корабля, я думал о независимости от вечной боли, обязанностей вождя, которым я никогда не хотел становиться. Так сложилось, такую судьбу уготовили мне боги. А им лучше знать. Я не хотел разделять в тот день и ночь радость с моим народом, боль полностью завладела моим организмом, и я желал наконец-то принять смерть «в свои объятия, как красивую женщину». Я плыл домой, хотя заранее знал, что не все будут рады моему возвращению. Но и пускай. Меня дождутся только те, кому я на самом деле нужен.