Еще минуту

Дронт пыхтя волочет увесистый горшок под непрекращающийся стрекот Ангела, следующего за ним по пятам. Помпей, притаившийся в тени крыльца, провожает эту парочку взглядом и сплевывает. Вокруг его грязных ботинок ковром рассыпана шелуха от семечек. У его ног вообще-то стоит банка из-под кофе специально для окурков и шелухи, но кто бы потрудился нагнуться к ней, чтобы попасть, — точно не он. Помпей рассматривает Птичью стаю, чуть ли не полным составом высыпавшую во двор пересаживать на лето какие-то свои кусты на клумбу у гаражей. Стервятник копается в земле наравне с остальными, хоть и выглядит, как капризный аристократ среди челяди, поднимает взгляд на своих Птенцов, то и дело раздавая указания, хмурится. Не то от недовольства, не то изнывая от жары. А может, просто так — лицо у него такое. Помпей сплевывает очередную порцию обслюнявленных очистков и чуть склоняется к своему товарищу по прицельному метанию шелухи мимо банки. — Я тут не так давно, так что скажи-ка мне, братан, это мне только кажется, или в третьей все такие… — Какие? — усмехается Лавр, поворачиваясь в его сторону. По его тону кажется, что он знает ответ наперед. — Пидорковатые, — заключает Помпей. — Ты только заметил? — скалится Лавр еще больше. — Третью у нас впору было бы называть Голубками. — Что, все, что ли? — Ну все, не все, но в стаю они сбились именно по этому, «голубому» признаку. — Ну со Стервятником-то понятно… — Но это не точно, — перебивает его Лавр. — Сам он, конечно, не признается, а сдать его некому. — Да ты только глянь на него! — презрительно фыркает Помпей. — Красится, как баба! Помпей смотрит на Стервятника, на его угольно-черные глаза, подведенные с каллиграфической четкостью, на длинные накрашенные когти, на стянутые в высокий хвост блестящие на солнце волосы, на все эти рюшки и шнурки на рубашке. Помпей мог бы сказать, что он просто гот, что такого, ведь сам он замазывает свое смуглое лицо пудрой, пытаясь походить на своих металл-кумиров — даже Оззи красит глаза, ничего в этом постыдного нет, но… Стервятник не ведет себя, как манерная соска, но эти намалеванные ресницы… И то, как смотрит на него извращенец Ангел… Хрена с два он просто скорбный гот. — И че бы он тусовался с этими? — добавляет Помпей. — Вообще, он ушел из-за брата, так, по крайней мере, было. Тень был голубее неба, четвертую спроси, ну а про Стервятника тогда никто точно не знал. — Хочешь сказать, все в курсе про эту стаю педиков и ничего не делают?! — А что ты хочешь сделать? — улыбается Лавр. — Держать их на цепи в подвале? Забить до смерти? — Я бы Большой Птичке клюв почистил, как минимум, — давит Помпей сквозь зубы. — Слишком много из себя строит. — Думаешь, никто не пытается? Папашка отхватывает каждый вторник. Но и от него есть польза, и от стаи его. В конце концов, они тоже люди. — Отбросы они, вот кто. — Однако, настоечку ты у этих отбросов купил, — подкалывает Лавр, — и с радостью выпил. Не чета нашему «яблочному сидру». Помпей все понимает. Понимает, что Лавр говорит правду, понимает, что такие уроды тоже имеют право на жизнь, как любые убогие и уроненные. Но он злится. Злится оттого, что эта шваль сбилась в стаю, что живет тут на таких же правах, как и все остальные. Злится, что Стервятник ходит среди них по коридорам, даже не пряча взгляд, а некоторые еще дорогу ему уступают. Сломать бы ему вторую ногу, чтобы ползал, как червяк, или зубы выбить к херам. Чтоб члены сосать удобней было, только на это такие, как он, и годятся. Что-то из этого он, кажется, произносит вслух, потому что Лавр тихо отвечает, глядя себе под ноги: — Им нелегко тут живется, поверь. — Да таких клеймить надо, — шипит Помпей. — Всех не заклеймишь. Думаешь, среди наших таких нет? Помпей бросает на него резкий гневный взгляд. — Кто? — Да кто ж тебе признается. — С чего ты взял? — недоверчиво щурится Помпей. — А иначе зачем бы существовали эти встречи в душевых. Помпей, кажется, знает, о чем тут Лавр толкует. Брошенные душевые в так и не достроенном бассейне, темные, холодные и сырые. Там нет света, может, и воды нет, но туда можно прийти ночью и подцепить девчонку — для влажных поцелуев за истлевшей шторкой или для чего-то большего. Для этого даже каморка есть неподалеку, а совсем отвязные и дальше лавок в бывшей раздевалке не уходят. У кого-то там секс на один раз, а у кого-то целые «отношения», хоть и существует Закон. Он знает, он там бывал. — Но там же… — В мужских душевых то же самое. Помпей распахивает глаза. Выходит, не все такие смелые, как Пташечки, светить своей голубизной. Выходит, недостаточно этим убогим дрочить по кругу у себя в третьей. Выходит, пользуются спросом их тощие задницы. Во рту становится мерзко от одной только мысли. — И че, никого не спалили, что ли? — не верит Помпей. — А как? Все идут в бассейн в одиночку, а уж в какую сторону сворачивают, никто и не узнает. А Птицы не сдадут, уж поверь. — Сука, — шипит Помпей. Он не понимает, из-за чего так злится, но внутри все кипит, и хочется что-то сделать. — Возьму своих и потрясу ночных дрочунов, — угрожает он. — Только Валету не говори, — советует Лавр. — Он че… — Не. Но он друг Стервятника. Он из четвертой ушел из-за него с Тенью. Когда там все разосрались, он не захотел остаться там, несмотря на то, что Слепой, в общем-то, ничего против братцев и их предпочтений не имел. Другие имели, а Валет не такой, он… — Тряпка. — Друг, — не соглашается Лавр и замолкает, потому что к крыльцу приближается Стервятник. Помпей смотрит, как тот, тяжело опираясь на свою трость, медленно поднимается по лестнице. Злость уже улеглась и разметалась где-то по двору вместе с шелухой, осталась только желчь, ядовитым комком притаившаяся на языке. Помпей тянет язвительную улыбку и зовет: — Слышь, пернатый, подойди-ка на минутку. Стервятник делает шаг к перилам и смотрит вниз, где в тени крыльца Псы нашли свое пристанище. — Чего тебе, Помпей? — Тебе твои кривые зубы сосать не мешают? — Помпей демонстративно сплевывает себе под ноги. Стервятник даже бровью не ведет. — А ты с какой целью интересуешься? — Могу помочь проредить штакетник. — Ты бы занялся своими делами, — лениво выдыхает Стервятник, — а в чужой рот не лез, коли не звали. — Ты за языком-то следи! — рычит Помпей. — Поверь мне, я знаю, что делать с языком, — тихо давит Стервятник, глядя на Пса сверху вниз, и от этих стылых глаз у Помпея шерсть встает дыбом на загривке, а ошейник как будто даже мешает сглотнуть. — Я бы показал, да такие, как ты, не в моем вкусе. — Сука! — Иди нахуй, — бросает Стервятник, исчезая в дверях. Помпей чувствует, как злость возвращается, как она ползет по его жилам, заставляя сжимать руки в кулаки. Чего он добивался этим глупым разговором? Он ведь знал, что все будет именно так, успел уже изучить вежливые манеры Птичьего Папы. Ему просто нужен был повод, да, именно так. Воткнуть бы заточку этой носатой твари под ребро. Лавр смотрит на него почти с безразличным усталым взглядом, он все видит на выбеленном пудрой лице. — Только не убей его, — советует он. — Слепой не оценит. — Вертел я Слепого! Я и этого утырка выпотрошу, если понадобится. Лавр качает головой. Он думает о том, что Помпей туп не по годам, резок и вспыльчив, что не по плечу он выбрал себе противника. Слепой ему не по зубам, да и Стервятник тоже. Птица перекусывает токсичными ублюдками на обед, свежего отброса из Наружности переварит, не поперхнувшись, чего бы там Помпей не думал. Но злость — великая сила, а подлость ломала крылья многим. И крылья у Птицы едва ли выдержат еще один удар.