𝚠𝚑𝚎𝚛𝚎 𝚒𝚜 𝚗𝚘 𝚙𝚊𝚒𝚗, 𝚝𝚑𝚎𝚛𝚎 𝚒𝚜 𝚗𝚘 𝚕𝚘𝚟𝚎

***

      Он думал, что заболел. Простая лихорадка. Простая температура и всё.       Если бы.       Если бы всё было так просто: заболел, купил лекарств, повалялся в постели и на утро здоров. Так просто не было, особенно у Кая.       У Кая, у которого головы на плечах не было. Лишь ветер в тонкой скорлупе. Лишь б е с ш а б а ш н о с т ь       И Зейн.       Зейн был там недолго. Появился случайно. Да и вообще ему там не место. Не место в голове и сердце Кая, потому что Кай этого не заслуживает.       — А чего бы ты заслуживал?       — Боли.       Так и получилась — одна сплошная боль, которая обжигала всё, оставляя расплавившиеся края кожи вокруг сердца продолжать капать и остаточно, почти вдогонку, убивать.       Это так забавно, что этакая лихорадка обернулась хроническими заболеваниями по всему телу. Только-только вчера стоял со слабо кружащейся головой и порозовевшими щеками, а теперь валяешься и не можешь лишний раз пошевелиться.       Боль теперь стала колюще холодной. Морозило и бросало в холод, как при настоящей лихорадке. Правда, в данному случае, лихорадка бы носила название — Жульен.       «Его личное наваждение», — как сказал бы задыхающийся от умиления Джей, тогда как Кай плюёт на эти ванильные фразочки и думает:       — Мне ниндроидская пизда.       Или что там у Зейна.       Он старается не думать, борясь с лихорадкой днём, а ночью вдоволь отдаётся на волны любви болезни. И, кажется, теперь его правая рука раза в три накаченнее левой.       Зейн держался лучше — у него в голове зашито анализировать людей. Несколько дней медленного, чтобы не спугнуть, анализа действия, реакции и поведения, и у него есть диагноз — он влюбился.       Зейн влюбился.       Ния громко хохотала на это и заверила, что Кай долго не сможет нормально поговорить об этом. Потому что Кай — толстокожий, грубый и мерзкий засранец с отказанным в использовании сердцем и языком.       То, что это был Кай — Зейн не понимал до этого. Но то, что он нравится Каю — было теперь логично и просто.       И Зейн и вправду держался лучше: от него веяло холодностью, и он не ударялся в лихорадочные чувства, лучше Кая, не сдерживавшего свои горячие порывы.       Было просто не замечать писка приборов, считающих сердечный ритм, не чувствовать наслаждения от мимолётных взглядов на совместных тренировках, не давать смущению взять вверх. Или только так казалось. Потому что в один день, когда Жульен признал своё прискорбное положение влюблённости — всё закончилось, так и не начавшись — красная нитка оплела шею в четыре оборота.       И у Кая была такая же, как бы он не пытался её скрыть под воротом своего красного костюма и за мнимой маской «всё ок, просто плохо себя чувствую».       Такую нить Зейн видел только у Джея с Коулом. Шуму было — хоть отбавляй.       Кай, единственный из всех, всё же заметив нитку у друга — спрятался в своей комнате до конца дня.       Зейн не мог ждать. Он не хотел умирать, хоть и делал это пару раз. Он не хотел умирать, потому что он и его соулмейт — слабые.       Потому что не поговорили раньше.       Потому что страшно умирать.       Потому что он, всё же, любил его, хоть и был ниндроидом. И был уверен, что Кай тоже любит.       Кай и вправду любил, борясь со своей любовью. Не болезнью — любовью. Дико горячей и совершенно несвоевременной любовью, от которой так и несло холодным лимоном и мятой.       Он боялся чувствовать, признавать себя слабым из-за эмоций. Боялся стать уязвимым.       Но ещё больше он боялся умереть.       Поэтому он решил за них обоих.       — Пошли.       Кай был в белой футболке и шортах. И с оголённой шеей. У него светились от смущения щёки, а нитка сильнее стягивала горло, чем утром.        Они пришли на причал.       — Ния мне сказала остыть и поговорить.       — Мне она сказал стать живее и не терпеть.       Они улыбнулись друг другу.       Закат отображался в воде. Им оставалось три. долбанных. дня. Только если они не будут глупить.       Тело Кая погрузилось под воду. Пятки скользнули в водную гладь и в чёрной глубине озера была заметна лишь светящаяся красная нитка. Самого парня не было видно. И пока тот погружался глубже — «остывая» — Зейн сжимал его футболку и на щеках начинал вспыхивать румянец.       Горло слегка сжалось, когда солнце коснулось горизонта. Дышать было сложно.       Через мгновение вынырнул перепуганный Кай и быстро начал плыть к берегу. На причале он сидел слишком близко. Слишком-слишком близко.       — Три дня.       — Я не хочу…       — Я тоже.       Кай с сожалением посмотрел на Зейна и сквозь пальцы пропустил нитки парня.       Три оборота. Уже.       Разглядывая нити, Кай не заметил настойчивость взгляда Зейна.       — Кай… — выдохнул в мокрые волосы парень и переплёл их пальцы.       Секундная нежность, которую Кай не выносил, разбудила его. Растормошила и заставила поднять глаза. В чертовски родные глаза.       Ванильность всё же въелась под кожу.       Так же, как и вкус губ.       У Зейна были холодные мягкие губы, а у Кая — горячие и испещрённые мелкими шрамами. Они были не совсем Инь и Ян — скорее то, что называют идеалом. То, что называют одним целым.       Пуская сердце из клетки, Смит целовал жарко, сильно, боясь потерять и потеряться. Жульен с холодной стойкостью сдерживал лёд на чужой ладони. Потому что он тоже, казалось, сорвётся.       Нитка в их руках заискрилась и засверкала, и Зейн прильнул к Каю ближе. Кожа плавилась на их пальцах и нити начинали пропадать.       С секундной болью они отскочили друг от друга — Кая обдало холодом, Зейна — невыносимым жаром.       На их безымянных пальцах появились красные окольцовывающие линии. А на губах Зейна — губы Кая.       Закат блестел в белых волосах и всей натуре Жульена — Кай влюблялся в это сильнее, забывая борьбу с лихорадкой.       Закат отражался каре-жёлтых глазах и спутанных локонах Смита — и Зейн позволил датчикам пищать до глухоты.

***