Dezzaired — London Bridge is Falling Down (Full Version)
— Ты так умело читаешь чужие души, но если бы я попросил тебя назвать все, что я люблю… — говорит как-то Балем, — через сколько бы ты назвала себя? Синкразис не назвала бы себя, потому что генетический возраст не позволяет вспомнить, как ощущается то, что называется любовью, а то, что ей внушает генетический код Балема, кажется утопией. Так не бывает. Так не бывает, — убеждает она себя, но Архонт так хочется принести себя в жертву, чтобы отвести беду от Абрасакса, и так не хочется ждать следующей реинкарнации, чтобы дотронуться до него вновь. И этим чувствам она не находит названия, потому что обыденное «любовь» кажется слишком низменным. Потому что все, что она собирается сделать, далеко не подходит под описание любви. «Может, когда-нибудь я почувствую», — думается ей, пока она решительно вышагивает по мраморному полу алькасара Калик Абрасакс. Слова давно подобраны, и Синкразис точно знает, насколько мудра Калик, чтобы не было ни малейшего отклонения от прописанного Вселенной сценария. «Балем не сможет обвинить меня, поэтому я прошу тебя сделать это».«Ты — единственное, что могло его спасти».
Может, когда-нибудь… — Ты сам никогда бы этого не сделал, — Синкразис смотрит на напряженно сжимающего побелевшими пальцами планшет Балема с сожалением, и не понимает, в самом ли деле ей жаль. Сделать все это было так… просто. И сообщить ему о своей ближайшей смерти стало для девушки не большим испытанием, чем сообщить последние новости галактики Млечный Путь. На экране голубым светилась надпись «ПРИКАЗ О ДЕПОРТАЦИИ», ниже была краткая сводка по делу, приговор, название и дата жатвы в конце носили рекомендательный характер. На документе было слишком много подписей, чтобы он ненароком затерялся среди остальных и был отложен в исполнении. — Почему именно Калик? — мужчина отложил планшет и, поднявшись со своего места с тяжелым вздохом и сомкнув пальцы перед собой, подошел к панорамным окнам, за которыми краснело небо и шел непрерывный процесс рождения самого времени. — Странно, что ты спрашиваешь, хотя сам придерживаешься мнения, что Тит не отличается ответственностью, — попыталась отшутиться девушка, хотя понимала, насколько сейчас их привычная манера общения неуместна. Наверное, она стала неуместна уже очень давно, но никто из них этого не заметил. На уровне сплетения рук, дыхания, генных кодов они договорились в одну из ночей когда-то давно, что больше ничего не будет, как раньше. — Как я смогу дальше… — напряженный сиплый голос Балема заставил Синкразис посерьезнеть. Несоизмеримая боль медленно добивала Абрасакса изнутри в такт мертвой тишине колонного зала, и хоть он всеми силами не показывал этого, Архонт чувствовала через генетическую связь более, чем достаточно. И только в тот момент она в полной мере осознает, что сделала.Не он убивает ее. Она — его.
— Немного осталось. Подожди… может, двадцать пять лет. В наших реалиях это всего лишь пару часов, — на ватных ногах девушка подходит к старшему наследнику и, остановившись перед ним, осторожно тянется пальцами к его впалой щеке. — Не забывай. Это твой триумф. Балем совсем не смотрит на нее и поначалу отводит голову в сторону от ее бледной ладони, и почему-то в этот момент внутри Архонт что-то рушится, но ему просто не хочется ощущать прохладное прикосновение проекции. Это не ее руки. Это не она. Ему бесконечно хочется так думать сейчас. — Сколько раз ты рекурсировала? — наконец раздается сиплый голос спустя долгую паузу. — Это восьмой, — произнесла девушка и растянула дрожащие губы в полуулыбке. — Династия Архонт избавится от проклятия на восьмой рекурсии последнего чистокровного потомка… Вселенная выстроила все настолько неотвратимо, что именно поэтому мое имя — это восьмой эон. — Сколько тебе лет? — Физически около двухсот тысяч, но… — Сина приблизилась к лицу Абрасакса и заговорила в полголоса, — мой генетический код старше твоего на семь миллиардов лет, Балем. Я многое видела. — Меня это должно успокоить, — мужчина силком переводит слезливый взгляд на реалистичное, но такое неживое изображение Архонт, сжимая губы до узкой полоски. — Ты забираешь себя у меня без моего разрешения. Слишком больно. Серебристо-серые глаза девушки никогда не были такими… обычными. Они потемнели, лишившись жизненного огня, будто она заочно отдала свою жизнь Абрасаксу. Наверное, она отдала ее еще в момент первого прикосновения. — Связной датчик, который я дала тебе несколько дней назад, — Синкразис подняла руку и указала на маленькое устройство, закрепленное у себя за ухом, — я носила все это время. Ты можешь настроить его и увидеть мои записанные воспоминания. Увидеть себя моими глазами. — Зачем мне твои воспоминания без тебя, — говорит Балем раздраженно, срываясь на крик. — Откуда я вообще могу знать, что жатва еще не завершена и ты еще существуешь в одном времени со мной? — Улыбнись мне на память, — одними губами шепчет она, поворачивая устройство за своим ухом и открывая взору мужчины проекцию пространства вокруг себя. Вокруг исполнители сеют агонию, царит паника; крича, люди мечутся из стороны в сторону в непонимании происходящего, и только Синкразис смирно стоит, ожидая своей участи. Ее лицо умиротворенно, безмятежно, и только слезы в глазах мерцают от вспышек процесса жатвы. Абрасакс пытается прикоснуться к ее шее, но там, где должно быть теплое прикосновение кожи, лишь прохладный воздух колонного зала, и худые пальцы его руки сжимаются в кулак. По его щекам одна за другой стекают слезы, он нечеловечески ревет, будто в агонии, но сквозь боль испепеления Синкразис этого уже не услышит. Она не кричит, и ей почти не страшно. Вместе с горсткой синего пепла, оставшейся от нее и медленно оседающего на поверхность еще пару минут назад процветающей планеты, внутри Абрасакса рассыпается нечто, что когда-то давно было чувствами, ощущениями, эмоциями… Что некогда было человеком. Некогда было жизнью.•
— Как называется эта планета? — голос Калик нарушает тихое шуршание синего пепла, нещадно разносимого ветром вокруг. Повсюду валялись личные вещи — детские игрушки, сумки, электронные устройства, среди которых затерялось маленькое связное устройство, продолжавшее передачу всего происходящего вокруг сквозь пространство. — Залентир, кажется, — бесстрастно говорит Тит, а затем тон его голоса становится тревожным. — Ты когда-нибудь видела жатву? — О нет, никогда, — отвечает Калик, поморщившись. — Но говорят, они не чувствуют боли. Все происходит гуманно, как я слышала. — Мой инспектор и администраторы следят за соблюдением кодекса, но все равно это довольно… мучительно. — Ты говоришь, как наша мать, — произносит Калик прежде, чем рядом появляется проекция Балема. Его образ материализуется с электронным звуком, взгляд Абрасакса-старшего сразу устремляется в сторону сестры. — Большинство из них просто ничтожества, мы проявляем к ним милосердие, — на одном дыхании произносит старший наследник, и женщина серьезнеет, всеми силами стараясь не показывать напряжения. — Балем, я рад с тобой повидаться. А мы восхищались твоим недавним финансовым успехом. Отличная работа, — с долей лицемерия в голосе похвалил Тит, будто бы не замечая, как старший брат смог так подгадать момент своего появления. Иногда Калик желала для себя хоть долю легкомыслия младшего Абрасакса. — Дом Абрасаксов продолжает процветать, — спешно сипит Балем, не отводя глаз от Калик, осматривающейся вокруг, казалось, лишь бы не смотреть на него, а затем переводит взгляд на младшего наследника, — несмотря на то, что ты проматываешь свое наследство, братец. — У тебя какой-то изможденный вид… — ядовито продолжает светскую беседу Тит. — Видимо, успех не идет тебе на пользу. Но Калик знала, то был не успех. Знала слишком многое, чтобы говорить, потому вмешаться в недолгий интеллигентный спор братьев осмелилась лишь пару раз, театрально натянув искреннюю улыбку. Вокруг было кладбище синего пепла. Кладбище, на котором старший брат окончательно похоронил свою человечность. Когда же Балем собрался уходить, он вновь задержал многозначительный взгляд на сестре перед тем, как попрощаться, словно проникая в ее сознание и рисуя в нем страшные картины того, что ее ждет, коли она решит заговорить. И Калик боится, но, продолжая учтиво улыбаться, покорно кивает на прощанье, опуская взгляд. Синкразис в свой последний визит не рассказала ей, что будет со старшим наследником, потому впереди дом Абрасаксов ждало, как ей казалось, весьма туманное будущее, полное соперничества, но в одном Калик была в точности уверена.Балем всегда уничтожает то, что ему дорого.