Улыбнись мне на память

«Мне проще убить тебя и получить весь мир взамен…» the Neighbourhood — «Sweater Weather» Dramatic Violin Cover

      Она целует его плечи, обхватывая руками сзади.       — Синкразис, — вполголоса сипит Балем с закрытыми глазами. — Интересное у тебя имя.       Эта фраза была призвана вернуть их в первый день знакомства, в залитое лучами тёплой звезды больничное крыло, но у обоих внутри лишь блаженная пустота. Губы Архонт дергаются в полуулыбке.       — Сорастворение, — говорит она пояснительно, упираясь подбородком в его плечо и прижимаясь всем обнаженным телом к его спине, в то время как лицо Балема оказывается всего в паре сантиметров от ее, когда он поворачивает голову. В его глазах застыл немой вопрос.       — Мое имя — это восьмой эон третьей сизигии «смысл и жизнь»*.       — Синкразис третья… интересно… Почему ты никогда не рассказывала об этом?       — Сорастворение есть убийство, — посерьезнела Сина. — Вселенная называла меня этим именем губами матерей рекурсий раз за разом, видимо, в надежде на сорастворение с тем, кто снимет проклятие с рода Архонт…       Синкразис будто оборвала себя на половине фразы, резко отведя взгляд серебристо-серых глаз куда-то в сторону. Блаженная пустота вдруг уступила место тревоге, пришедшей вкупе с воспоминаниями о том, как девушка рассказала Балему о проклятии, как его предположение разрушило ее стабильность, подарив вместо той хаос и неопределенность, как, отбросив предрассудки, она пошла к Абрасаксу, полная скепсиса к писаниям, чтобы сообщить, что ему совершенно нет необходимости убивать ее, дабы снимать проклятие, на необъяснимом подсознательном уровне заочно зная, что он и не смог бы, как обнаружила его с окровавленным телом матери на руках, как в ней зарождалось странное стремление к защите старшего наследника любой ценой, хотя для него никакой опасности не существовало и не существует по сей день. Архонт тяжко вздохнула и отстранилась от мужчины. По коже пробежала волна холодных мурашек, и девушка закуталась в одеяло, лежащее до этого небрежно скомканным на противоположной стороне постели. И вдруг Синкразис сформулировала. Объединила воспоминания нескольких рекурсий, свои воспоминания вплоть до наносекунд, свои странные чувства и ощущения, которые выжимала из ее древнего окаменелого сердца каждая встреча с Балемом, и сформулировала. То была идея. Не ее — идея самой Вселенной, что всегда все видит наперед. Знает лучше.       — Я не хотела ни в ком «растворяться» даже под угрозой вечного родового проклятия, но… Вселенная… видимо, знает лучше.       — О чем это ты? — простыни позади зашуршали, мужчина придвинулся к Архонт. Та обернулась на него, глаза ее были полны безысходного обреченного ужаса. Но ведь это правильно, да? Все так и должно быть.       — Обвини во всем меня, — стараясь придать голосу больше уверенности, проговорила девушка сквозь стиснутые зубы.       — Что? — тревога нарастала в глазах Балема. Наверное, он догадывался. На том самом пресловутом генетическом уровне, ведь не могло все подсознательное работать лишь в одну сторону. Просто Синкразис замечала куда больше и думала слишком много. Абрасакс догадывался, может, с того самого момента, как впервые прикоснулся к ней в больничном крыле, чтобы вытащить осколки бокала, погубленного рукой девушки. Тогда она не придала значения его дернувшемуся в сторону взгляду. Но, быть может, он уже тогда знал, что Вселенная в конечном итоге не оставит ему выбора.       — Обвини во всем меня, — повторяя, Синкразис пытается удержать слезы внутри. — Скажи, что насколько моя мать хотела выдать меня за тебя замуж, настолько твоя была против, потому что знала, что погибающим Архонтам нужна была власть, и я явилась к Серафи решить это недоразумение…       — Никто не поверит в то, что ты хотела выйти замуж, тем более за меня. Все знают, что ты ненавидишь браки по расчету и в целом, — перебил Балем.       — Но в мой некогда взрывной характер поверят, — заверила девушка.       — Тебя изгонят на планету с самой ближайшей датой жатвы, — мужчина покачал головой, старательно избегая говора от первого лица, ведь власть ныне принадлежала ему, и именно он был волен выбирать время жатвы. Время смерти Синкразис. Его Синкразис. Осознание сформулированной Архонт идеи постепенно пускало корни тревожности в сознании Абрасакса-старшего, вгоняя того в едва забытое паническое состояние и заставляя пережить день смерти матери вновь, только с кровью Синкразис на руках.       — Тебя испепелят…       — Я все равно рано или поздно возрожусь снова, — в попытках утешить Балема говорит в полголоса девушка. — Ты же знаешь, у наших генов в запасе мириады лет.       — А какова вероятность, что я буду еще жив, когда твой геном выстроится в том же порядке? — укоризненно сипит Абрасакс, словно смотря в будущее. Ему не нужно «рано или поздно», Синкразис знает это, и хоть время летит так быстро, ему все равно нужно «сейчас».       — Тебе проще убить меня, и взамен ты получишь весь мир, — почти умоляюще говорит она.       — Ты — все, что осталось от прошлого меня, — говорит Балем, заключая ее ладони в свои и внимательно смотря в серебристые глаза. — Может, Вселенная и планирует избавление династии Архонт от проклятия, мне плевать. Мне казалось, я ясно давал тебе понять, что не буду в этом участвовать, все это время. Это единственный закон, которому я не хочу следовать. Задай себе один вопрос. Какова цена сорастворения?       — Что ты здесь делаешь? — раздался за спиной уставший сиплый голос.       Синкразис стояла в большом колонном зале спиной к Балему, одетая в черное — казалось бы — траурное, но оттого не менее роскошное платье в пол с полупрозрачной канвой на рукавах и спине, отделанное черными поблескивающими в тусклом свете цветами. Девушка смотрела на красное небо за панорамными окнами причудливой формы, скрывающее огромную фабрику по производству самого времени от любопытных глаз наблюдателей за Большим Пятном. За сорок дней с момента гибели матери от его же руки Балем так и не смог покинуть Юпитер, хотя во владениях Серафи было достаточно алькасаров на самых разных, куда более живописных планетах. И все они теперь принадлежали ему. Все теперь принадлежало ему. И она тоже.       — Ты примешь это решение, — сказала Синкразис, не отрывая взора от пылающего неба, когда услышала размеренные приближающиеся со спины шаги.       — Нет, — уголок губ Абрасакса дернулся в жалком подобии на улыбку, — не приму.       Девушка обернулась на него. Лицо Балема не выражало ничего, кроме безмерной усталости, что постепенно становилось привычным. Откуда-то из приемного зала доносился плач скрипок, почитающих память Серафи. То была завораживающая, но болезненная мелодия, ядом парализующая и воскрешающая в памяти слишком многое.       Синкразис медленно приблизилась к Абрасаксу. Обменявшись многозначительными взглядами, которые с недавних пор стали едва ли не основным способом общения на языке подсознания, на языке генного кода, понятного только им двоим, мужчина протянул руку ладонью вверх, приглашая Архонт на танец. Девушка вложила свою руку в его, проскользив затем пальцами до предплечья, подол ее платья зашуршал, когда она подошла ближе. Вторая ее рука легла на талию Балема.       Поначалу он повел их в медленном траурном танце, но с каждым переливом эхом раздающихся по всему дворцу нот Синкразис замечала, что Абрасакс будто бы теряет самообладание, невольно возвращаясь на сорок дней назад. Он хмурится, смотрит на свои ладони, и связь подсознаний рисует в голове девушки кровь на его руках. Но Архонт не может позволить себе боль старшего наследника, и в этот момент она меняет положение рук, темп, и танец превращается в изящный вальс.       — При всем уважении, ты мог не так интерпретировать. Это не поминальная церемония**, — произносит она, силком возвращая Балема в настоящее; его лицо резко меняется с ее словами: «Это твой триумф».