Несчастье

Сюэ Ян с трудом смог открыть глаза и сразу увидел перед собой отвратительное зрелище: перепачканные и липкие от крови одежды, грязь и проклятая луна, как ни в чем не бывало освещающая всё это недоразумение. О событиях вечера он помнил смутно — в голове всплывали лишь несвязные обрывки прошлого: вот руки, вот пыхтящие над ним тела, снова руки, ноги. - Ай, — тихо прошептал Чэнмэй, а затем рассмеялся в голос — такой нелепой выглядела ситуация в его глазах. Он лежал тут враскорячку с едва натянутыми на задницу штанами, почти не имея возможности пошевелиться, и это казалось ему невероятно забавным. Сюэ Ян не помнил, сколько человек было рядом с ним. Двое, четверо, семеро? Когда он попытался подняться на ноги или хотя бы сесть, решил, что точно не меньше дюжины. Каждая мышца тела отзывалась тянущей болью. Даже в первый раз, случившийся столь же внезапно, он не испытывал таких красочных ощущений. Кажется, это было его кармической участью — получать палки в самых неожиданных местах и моментах. Стоило Сюэ Яну немного прийти в себя, осознать, что он вновь серьёзно оплошал, как в голове назрел лишь один вопрос: как скрыть произошедшее безобразие от Синчэня? Его же, такого нежного и повёрнутого на справедливости, точно удар хватит от мысли, что его омегу в грязной, вонючей канаве драли сразу несколько человек. Вот тебе и три поклона, даочжан. А ты как думал? Знал, с кем связываешься. Нашёл бы себе нормального, и горя не знал. Чэнмэй, собрав всю волю в кулак, смог, наконец, встать и, натянув порванные штаны, тихонько побрёл в сторону дома — не хватало ещё раз нарваться на толпу этих одичавших животных. Вряд ли они ушли достаточно далеко: казалось, прошло не больше нескольких часов. Внизу он ощущал что-то неприятно липкое и мокрое — впервые кровь выглядела для него отвратительной. Кое-как добравшись до похоронного дома, Сюэ Ян упал на постель, почувствовав внезапно появившуюся слабость в ногах. В голове гудело, верить в случившееся не хотелось. Сил не было даже на то, чтобы переодеться и смыть с себя последствия вечера; даочжан всё равно слепой, следов не увидит, а запах крови… Что могло быть привычнее? Сам Сяо Синчэнь, кажется, давно спал, и Чэнмэй мог облегчённо выдохнуть: врать так врать. Ему не впервой.

***

От расспросов даочжана было очень легко увиливать: тот прекрасно знал о тяжелом нраве своего сожителя, потому и не удивлялся внезапной его пропаже. Мало ли, где несносной душе было угодно пропадать? А предупреждать не хотелось. Сяо Синчэнь, конечно же, интересовался, пытался выведать, будто невзначай задавая глупые вопросы, от которых голова буквально взрывалась, но Сюэ Ян отмахивался, списывая всё случившееся на мелкую драку. Обыденность. И дело на этом закрыли. …ровно до того момента, как Чэнмэй понял, что что-то с его телом точно не так. Нет, мизинец давно стал чем-то привычным и, вроде как, его и не было никогда — обстоятельство за беду не считалось. С телом действительно были какие-то серьёзные проблемы, потому что ненормально, будучи взрослым и крепким мужчиной, порой не иметь сил на то, чтобы просто нарубить дров и приготовить поесть. Доверять острые предметы слепому Синчэню было забавно, но непрактично. И что оставалось делать? Сюэ Ян мирился с фокусами своего организма, пока однажды его чуть не вывернуло при виде совершенно привычной запечённой картошки. Что за новости, — подумал Чэнмэй, борясь с внезапным приступом тошноты. И как ему это есть? Когда выбор стоит между аппетитными желтоватыми кусочками, покрытыми лёгкой корочкой, и голодом, любой человек, будучи в здравом уме, выберет первое. У Сюэ Яна же выбора не было, потому что привычная еда тут же норовила вернуться обратно и вновь увидеть свет. От голода хотелось жевать траву — денег на большее не было. Чэнмэй долго ломал голову, пытаясь понять, чем умудрился отравиться, когда из еды в его желудке не было почти ни-че-го, кроме засохшей корки хлеба, которую он нашёл завалявшейся где-то среди прошлых запасов. Разве ею можно? Разумеется, от картошки будет тошнить, когда ешь её каждый день в течение месяца, почему это стоит переживаний? Однако Синчэнь жевал с большим удовольствием, не жаловался и даже, черт возьми, не подавился ни разу. Рассуждения о высоком могли продолжаться бесконечно долго, но тут в процесс решил бесцеремонно вмешаться проклятый даочжан со своей приторной и ещё более тошнотворной, чем запеченная картошка, заботой. — А-Ян, — Чэнмэй не мог сказать, что было на уме Синчэня, когда он называл его так. Понять, что творилось в голове у человека, вместо глаз у которого была пялящаяся на него повязка, вообще было сложной задачей. Он почти привык, а потом в его сформированном мире возникло это нежное «А-Ян», и всё. И пиши пропало. — Даже не вздумай снова предлагать мне это, — больше всего Сюэ Ян не хотел ощутить рядом запах осточертевшей картошки, — от одного вида блевать тянет. — Я об этом и хотел поговорить, если честно, — Синчэнь выглядел явно смущенным. Или он так всегда? Даже в их первую совместную ночь было не так неловко от чужой неловкости. Сюэ Ян мысленно сплюнул: голова снова перестала нормально работать. — Не пойми неправильно, но… ты случайно не носишь ребёнка? Сюэ Ян расхохотался от сочетания «случайно» и «носишь ребёнка» в одном предложении. Кто вообще делает это случайно? Однако смех утих, стоило ему осознать смысл вопроса. Ребёнка? Какого ребёнка? Почему из всех возможных вариантов болезней — если даоджан догадался, что что-то шло не по плану — он предпочёл именно это? — Даочжан, приболел, да? — резонно спросил он. — Что несёшь? — Просто… у тебя изменился запах, и ты сам… — Если ты будешь продолжать кормить меня картошкой, — Чэнмэй почувствовал, как горло сжалось в приступе тошноты, — то от меня всегда будет вонять блевотиной. — Нет-нет, я не об этом, — улыбнулся Синчэнь. Ты смотри-ка на него, улыбается ещё, хватает совести после таких-то речей. — Может, тебе всё же стоит показаться лекарю? — О да, даочжан, спасибо, — съязвил Чэнмэй, — здравствуйте, господин лекарь, я Сюэ Ян, и я пришёл к вам, потому что мой… — он ненадолго замялся, пытаясь правильно подобрать слова, — неважно. Потому что ты считаешь, что я брюхатый. Так? Сюэ Ян никак не хотел посмотреть правде в глаза. Может быть, дело было в том, что правда, представшая перед ним в виде, вроде как, любовника, всё ещё продолжала смотреть на него этой гнусной повязкой? Не может же он действительно носить в себе ребёнка? Неужели небеса в этот раз были настолько жестоки к нему, что совершенно не к месту послали непрошенного ублюдка? Куда бы он его дел, если бы слова даочжана вдруг оказались правдой? На секунду Чэнмэй прислушался к своему телу и соотнес это с недавним предположением Синчэня: всё было очевидно, как никогда. И всё его тщательно продуманное, устойчивое враньё, начало давать трещину. От этого недоразумения нужно было избавиться как можно скорее. — Так, даочжан. Забудь об этом и не неси ерунды, — произнёс он, как голос предательски дрогнул. — Если хочешь, неси свою чёртову картошку. — А-Ян, — Чэнмэя передёрнуло от этого обращения к нему. Знал бы ты, даос несчастный, как был зачат ублюдок, и забыл бы сразу свою сладкую вежливость. Хотя…нет, ты бы не забыл. — Ты только не переживай, — продолжил Синчэнь, пока Сюэ Ян чувствовал, как в душе всё переворачивается. — Я не переживаю, — ответил Чэнмэй и отвёл взгляд. Смотреть на такого чистого и светлого даочжана, когда через самого прошёл, возможно, целый отряд, было просто стыдно. — Деньги мы найдём, я обещаю, — всё не унимался Синчэнь, — если это важно для…вас, мы уйдём отсюда, будем жить в нормальных условиях. Воспитаем, — даочжан интуитивно прикоснулся к животу Сюэ Яна и попал прямо в точку. Господи, ты же испачкаешься об него, святоша. Чэнмэй не выдержал, вскочил на ноги, отпихивая руку Синчэня в сторону, и надрывно закричал: — Да не нужен он мне! Пусть сдохнет, — Сюэ Ян выбежал из дома, едва не споткнувшись о порог, — пусть все они сдохнут! Ему казалось, что Синчэнь до сих пор смотрел вслед: наверняка он был шокирован случившимся. Пора бы привыкнуть к такому, нет? Он же никогда не был как те, нормальные, омеги, которые и с ночной охоты ждать и столы с двадцатью вариантами приготовленной картошки накрывать готовы. Не как те, кто радовался бы беременности и скорому пополнению в семье. Да и о какой семье в случае Чэнмэя шла речь? В его голове всегда творилось что-то отвратительное, гадкое и грязное. Теперь и телом он был грязным, противным, испорченным, попользованным и выброшенным. И куда ему теперь податься? Куда деть ублюдка? Подождать, пока он станет больше, и вырезать? Как вырезать, когда даочжан, вроде как, хочет? Сюэ Ян на секунду остановился. А кого хочет Синчэнь? Своего же. Хочет, потому что думает: родной. Не ублюдок, взявшийся буквально из ниоткуда, а действительно родная кровь. Если бы он знал правду, то тоже желал бы смерти субстанции, поселившейся внутри Чэнмэя. Желал бы, но никогда не стал сообщать. Будь ситуация более к тому располагающей, Сюэ Ян наверняка бы назвал его не «субстанцией», а «продолжением их любви», как делали это другие пары. Мысли крутились в голове, как бешеные. Сюэ Ян, отойдя, как ему показалось, достаточно далеко от дома, опустился на сухую землю и тяжело выдохнул, глядя на пока ещё плоский живот. — Если бы ты был даочжана, я бы не стал тебя резать, — обратился он к будущему ребёнку, — и обидеть бы никому не дал. Чэнмэй сжал руку в кулак, чувствуя, как болезненно ногти впиваются в кожу. — Но ты не даочжана, поэтому не особо там старайся формироваться, — сказал он, чувствуя, как по щеке течёт что-то подозрительно горячее и солёное. Впервые за долгое время это была не кровь.