Точки

Осень в Бельгии тёплая и ласковая, совсем не такая, как в средней полосе России. Много усталой зелени, приятный тяжелый, вызревший за лето, воздух. Можно до умопомрачения гонять на велике, гулять по вечерним тихим улочкам, часами зависать на набережной Шельды, слушая крики птиц и фоновый ленивый стрёкот города. Но, при всём несомненном кайфе, гораздо приятнее возвращаться вечером в небольшую квартиру на самой верхотуре дома, в мансарде. Я хлопнул дверью, разулся. Внимательно вслушался в бормотание радио с оттенками уютных бытовых звуков. Шум воды в раковине, гудение микроволной печи, тихие шаги. Пробрался в комнату и с облегчением рухнул на диван. Закинул руки за голову. В который раз с нескрываемым восторгом уставился в огромное окно – сквозь крышу на косом потолке. После стольких месяцев жизни в подвале такой неохватный обзор глубокого неба меня неизменно завораживал. - Ну, как рыбалка? Артём пришлёпал из кухни с кружкой чая наперевес. Босиком, в одних шортах, с мокрой башкой после душа. Оброс он, конечно, кошмарно, патлы свисали неровными прядями, но на все мои намёки только ржал и грозился постричься под Моргенштерна. Подобный исход меня стабильно пугал до ужаса ещё на уровне фантазии. - Сегодня не особо много, - сообщил я. – Пара портретов, зато приятных. - Здорово, - восхитился он. Сдвинул в сторону мои ноги, тоже угнездился на диване. - А у меня – как обычно. Забавная скукота. Забавные человеки снова забавно удивляют своей неизменной забавной наивностью. - Как там Ростик? – поинтересовался я. За что был вознаграждён долгим подробным эмоциональным рассказом об очередных злоключениях странного паренька Ростислава, которого Тёма взял под своё крыло. Тот иммигрировал почти два года назад, но адаптировался очень тяжело и сложно. Ему совсем не давались языки, и Артём, как свежеиспеченный преподаватель в языковом центре, с азартом взялся победить столь печальный затык. По прилёту в Бельгию, почти три месяца назад, всё сложилось просто великолепно. Быстро и самым замечательным образом. Причём во многом благодаря именно Артёму, его знаниям и удивительному упорству. Аня тоже помогла неслабо на первых порах, особенно учитывая, что наши с Тёмой финансовые возможности были очень сильно ограничены. Познакомила со своим «пособием» - турком Раулем. Приятный парень, гораздо лучше того дерьма – чистокровного бельгийца, за которого она столь поспешно выскочила замуж два с половиной года назад, лишь бы слинять за границу. Столь же поспешный развод, спустя полгода, чуть не поставил крест на её планах на местное ПМЖ, но она умудрилась выкрутиться. Я примерно прикидывал – как. И искренне ей сочувствовал, нам с Артёмом пришлось в разы проще. Тёма каким-то чудом выбил все возможные статусы и субсидии, оформил разнообразные хитрые социальные льготы. А также практически сразу пробился на работу в языковой центр. В комплекте к работе шла вот эта приятная квартира в мансарде, а я смог неспешно совершенствовать язык, попутно подрабатывая вольным художеством, без риска вылететь из страны за тунеядство. По животу пробралась горячая ладонь. - Тимур… - вкрадчиво мурлыкнул Тёма. – Ты опять где-то витаешь. - Угу, - согласился я. – Сегодня в парке напоролся на такой шикарный ракурс, часа два мучился над наброском, но всё равно херня какая-то вышла. Не привык я рисовать с натуры. - Так не рисуй, - пожал плечами он. – По-моему, у тебя и воображение создаёт великолепные картины. - Так хочется же, - мрачно возразил я. – Как тут устоять? А ты что-то краски совсем забросил. - Некогда, - он лениво улыбнулся. Потянулся, забрался на диван окончательно, укладываясь башкой мне на пузо. Зевнул. – У меня экзамены через неделю. Французский – ну это для галочки. А ещё хочу сдать на сертификат китайский, подтянул его прилично за последнее время. - Лучше учи арабский, - усмехнулся я. - Он тут самый востребованный. - Учу, - согласился Тёма. – Он, пиздец, сложный. – вздохнул удручённо. – Рауль помогает, натаскивает нас вместе с Анькой. Два часа с утра, три раза в неделю. В общем еще месяца три надо, - подытожил невозмутимо. - Охренеть, - выдавил я, совершенно обалдевший. – Ты грёбаный вундеркинд, оказывается. - Да ну тебя, - смутился он. – Языки – это очень легко, вообще-то. Набираешь словарный запас, фразы потом в башке сами переливаются. Чуток поработать над грамматикой, попрактиковать на примерах правила и – вуаля. Готово. Самое сложное – зубрить все эти странные символы, слабо похожие на буквы. - Ну, да. Это как с рисованием, - согласился я. – Взял краски, кисточки, и малюй себе картинки с фотографической точностью. Главное – научиться красное от синего отличать. - Туше, - сдавленно фыркнул Артём. Облапал, совсем уж неприкрыто домогаясь. - Отвали, - я слабо пихнул его в грудь. – Я ещё не был в душе. - Фигня. Я уже был. Навалился, вдавливая в диван. Прижался к губам нетерпеливым поцелуем, и я окончательно перестал возражать. Оглушительный отчаянный вопль. Я подорвался, задыхаясь хриплым криком, а в ушах медленно таял ритмичный гудок тепловоза – в такт бешеным ударам сердца. Душная затяжная темнота. Я лихорадочно пошарил по постели ладонью, неумолимо обмирая от ужаса, с каждой секундой всё более убежденный, что она пуста. В предплечье вцепилась крепкая рука, вспыхнул свет. - Опять? – Артём, сонный и встревоженный, пялился на меня в ореоле тусклого свечения ночника, и я со стоном, наконец-то, выдохнул. - Опять, - согласился удручённо. - К врачу тебе надо, - убеждённо заявил он. Подтянул меня к себе, обхватил ладонями. - Думаешь, мне в башке тогда что-то отбили? – хохотнул я. - Всё возможно, - согласился он серьёзно. – Твою мать, Тимур! Ты почти каждую ночь просыпаешься с оглушительными воплями от этих своих кошмаров! - Кошмара, - сипло уточнил я. – Он всегда один. Один и тот же. - Да. Тот тепловоз. - Да, - уныло подтвердил я. С силой потёр лицо ладонями. – Мне вообще иногда кажется, что всё нереально, - пояснил удручённо. – Я будто там, на путях, как зажмурился, так никак и не могу открыть глаза. То всё четко, подробно, то, как в тумане. Херня полная, Тём… - Анька говорит – это психологическое, - задумчиво произнес он. – Типа затык какой-то. Фиксация на стрессовой ситуации. - Артём немного помолчал. – А ты нарисуй его! – заявил воодушевленно. – Типа выплесни из себя, как ты умеешь. Вот прямо сейчас! Возьми и нарисуй! Он решительно поволок меня с постели, схватил и разложил посреди комнаты мой походный мольберт. Втиснул мне в руку кисти. - Я пока тебе кофе сварю, - заявил самым непринуждённым тоном и ушлёпал на кухню. Нарисуй. Ему кажется, что это так легко. Но рисовать - каждый раз, всегда - очень тяжкий выматывающий душу труд. Охуенно приятный, да, как почёсывание саднящей, подживающей, содранной до крови раны. И столь же болезненный. Нарисовать всё в деталях, вспоминая в подробностях тот злосчастный вечер… Я добавил свежих красок на палитру и сделал первый мазок. Мы почти не обсуждали, то что произошло тогда на путях. Артём коротко рассказал, как он, шуганув тащивших меня типов, в последний момент выпрыгнул из машины. Но я и сам помнил достаточно. И как лил с шипением дождь, и оглушительно воняло гарью. Как Артём орал отцу «Он сдохнет, я тоже сдохну! Понял?! Вали отсюда!», и тот, как ни странно, свалил вместе со своими шестёрками. Как я вызванивал Беню, благо, договор на его имя уже был подписан, а вещи из разгромленной машины удалось спасти почти все. Помню здоровую тушу тепловоза, длинный застывший хвост товарного состава. Перепуганные лица бригады – размытыми пятнами. Короткую поездку в такси. На свой поезд мы успели впритык, хотя его всё равно задержали почти на час. Проводник невозмутимо сообщил: «На путях небольшая авария». Нам ли было об этом не знать? А потом, уже ночью, на пути в Питер, я в первый раз проснулся охваченный безграничным ужасом, перебудив своим воплем весь вагон. В ушах пульсировал протяжный гудок. Я рисовал поспешно, не задумываясь. Накладывал краску широкими небрежными мазками – сейчас было не до красоты и гармонии в линиях разводов. Закончил довольно быстро. Посмотрел на рисунок. Запрокинул голову, долго пялился в чёрное ночное небо - проёмом сквозь крышу и вверх, в бесконечность. Снова перевёл взгляд на картину. - Артём, - позвал негромко. Рисунок кривой и небрежный, но неумолимо чёткий. Квадратный силуэт локомотива – насыщенного бордового цвета, яркие пятна головных прожекторов. Один огромный – наверху. Два сощуренных – снизу. Выбитый между ними номер: 2ЭС7-002, эмблема РЖД. Длинной серебристой линией – чёртова церата. Парой тёмных мазков – её салон. Ровные параллели уходящих в никуда железнодорожных путей. Мир подёрнулся туманом, пугающей отчаянной пустотой. - Тёма… - снова жалобно позвал я. Со спины обхватили, прижали к себе горячие, крепкие руки. Мазнуло по плечу губами. Туман растаял, возвращая в чёткую стабильную реальность. - Проснись, Тимур, - донёсся до меня мягкий шёпот. Я крепко зажмурился и открыл глаза.