Подари мне меч и шерстяные носки

— Здесь удивительное время. Дни переполнены событиями явно выше нормы. Ну, они кажутся странно длинными, — говорю я, сворачивая ком из одеяла и пытаясь на нём улечься. Фенечка, которую я плету (мне настоятельно рекомендовали это сделать четыре человека подряд, причём последний — Юхен, и я решила не дожидаться пятого), закреплена на столе, но стула нет, поэтому пытаюсь изощряться с лежанием на кровати. Стул Песец унесла в чужую комнату, и все делают вид, что жизнь стала ещё прекраснее. Мне трудно определиться с мыслями, я всё ещё новенькая, и удивительно длинное время не исправляет ситуацию. Да, какие-то правила объясняют, но если разобраться, всё упирается в два равновесных варианта — «Так сказали вожатые» и «Так сделала Песец или кто-то ещё из долго здесь живущих». — Так вот, время. Иногда кажется, что я здесь третий год, а иногда — что полчаса назад приехала и даже ещё не разобрала вещи, — киваю на так и не опустевший чемодан и возвращаюсь к феньке, уложившись на одеяле. — Здесь просто нехватка ночей. Относительно дня, — радостно сообщает Нитка. Демон ржёт: «Если б я делал мир, было бы наоборот». Песец затыкает его, пока парень не перешёл к совсем скабрезностям. Покрутив Ниткину мысль, мы соглашаемся, что она гениальна, и Нитка убегает её распространять. Нынешняя ночь приходит вовремя и агрессивно, заливая темнотой крыльцо и дорожки, замазывая окна. Девочки, однако, начинают собираться, молча и заранее это решив. Меня не зовут, но и не гонят, так что я решаю пойти с ними. Проходим два этажа вниз и два же вверх, таким вещам я уже привыкла не удивляться и порой даже боюсь — вдруг разучилась? Проходим под шторкой, смявшей надпись на ней, так что не прочитать, и оказываемся в небольшой комнате, полуоткрытой огромным окном. Это кажется странным, учитывая, как иррационально боятся здесь темноты. Рейнар раздаёт карты, я узнаю среди них те самые, нарисованные Солой. Она стесняется, но тайно оглядывает лица — всем ли нравятся. Начинают читать правила, по очереди, наизусть, но мне подсовывают бумажку, в которой я всё равно долго разбираюсь и затягиваю ход. Потом начинается игра. … — На сегодня закончим, — сухо говорит Рейнар, собирая карты в стопку и перевязывая её лентой с колокольчиком на конце. — Почему? — Песец, хлопая о дерево, обеими руками опирается на стол. — Мы ещё не попробовали ту идею с первым коном! И обмен на основе эмоций! — захлёбывается в перечислениях… — Оглянись, — совсем коротко и почти зло отвечает Рейнар и выходит. Кажется, если верно помню правила, шести человек для игры недостаточно. Наверное, мы как-то перераспределили роли для баланса. Но куда пропали остальны… Меня прошибает кажущимися зыбкими и сновидческими воспоминаниями, и нужно думать о них, закрепляя детали, чтобы они снова не исчезли. Вот одна из последних оставшихся проигрывает, между её соседями появляется прогал больного зуба, а пустое сидение на мгновение обдаёт меня холодом. Вот сразу двое исчезают — они переглядываются, но взгляды не успеют дойти до их лиц. Кого-то получается отыграть, и она возвращается, тут же присоединяясь к игре, но в результате людей всё меньше. Меньше. Меньше. Все выходят, так же медленно и безмолвно, но серая ночь оплетает каждого из нас, разделяя, делая молчание вынужденным. — Ритуал же только на завтра запланирован? — жалобно спрашивает Сола, когда мы заходим. Остальные вопросы не нужны, она и без того понимает ситуацию. Песец угрюмо кивает, падая на кровать, кажется, не на свою. — Может, кого из вожатых попросить, объяснить всё? — предлагает Сквозь, которая почему-то тоже будет ночевать с нами. А, да, потому что кровать Нитки сейчас действительно свободна. — Вожатые ещё в прошлом году это запретили! — выпаливает Демон из дверей, — Рябина говорила, это буквально как играть со смертью. Вас это, видимо, не остановило, а меня — да! И теперь нет Нитки! Песец отворачивается. — Она будет уже завтра, — тихо отвечает Сола. Глаза у неё опущены и чернеют под ресницами, и волосы тоже кажутся темнее. — Или нет! Кто может сказать, что… — Демон, заткнись! — Песец швыряет подушку в не успевшего закрыть дверь. — Давайте просто закончим этот грёбаный день. Когда Гуся будит нас (непривычно тихо, касанием, а не песней из динамиков), за окном, насколько видно из-за плотного щита шторы, по-прежнему ночная темнота. Этот день не заканчивается. Мы, злые и растерянные, выходим в коридоры, где такая же, только вдобавок невыспавшая Рябина шёпотом раздаёт указания. По лестницам бродит Искра с группой печальных детей с закрытыми глазами, разводя их по комнатам и уверяя, что ещё ночь. Она сталкивается с нами несколько раз, и мальчик из её свиты спрашивает: «А почему им можно не спать?» Искра мнётся, отворачивает ребёнка в сторону двери, я отвечаю наобум: «Нас просто переводят в другой корпус», и она посылает мне короткую благодарственную улыбку. Ребёнок начинает хныкать, что хочет остаться здесь, и его быстро загоняют в комнату. — Возьмите мечи, — продолжает Рябина. — Амулеты у всех с собой? — пара нестройных кивков и тихие шаги кого-то, кто забыл. — Юхена и Лера пока нет, ритуал в темноте провести тоже не выйдет, так что справимся своими силами. Все молчат, и я начинаю чувствовать озноб. Гуся раздаёт оружие, и эта ситуация кажется странным кривым зеркалом той, дневной, когда все проблемы были специально и тщательно выдуманы. Меч оттягивает руку, с каждой секундой всё сильнее, но я радуюсь, что он хотя бы не копьё, потому что некоторым выдали и такое. — Я честно не знаю, сколько их там, но много, — особенно выразительно проговаривает Вихрь. На его лице плещутся эмоции — от нервозного испуга до странной гордости или радости. — Можно попросить Искру, наверное, и она поставит иллюзию где-нибудь подальше от нас… — А, не сработает. Думаешь, не пробовали? — только отмахивается Рябина. — А-эм… — Из эмоций пропадает гордость. Больше Вихрь ничего не предлагает, но остаётся рядом. — Пойдём небольшими группами до маяка. В главном здании. Если через десять минут после группы не загорится — посылайте следующую. Большими группами слишком опасно, — Рябина оглядывается, обводя нескольких из нас глубоко посаженными глазами — острыми щепками. — Искра пойдёт в третьей группе. Гуся и Вихрь остаются. Вихрь молчит, но хочет возразить, и Рябина, глядя только на него, ещё раз повторяет последнюю строчку своей краткой, но пугающей речи. Потом называет несколько слов, ставших именами, и формируется группа человек из шести — кажется, вообще без общих признаков, просто несколько людей из толпы (я знакома только с Рейнаром). Они переглядываются и ныряют вместе с Рябиной в по-прежнему непроглядную темноту, как под занавес. Песец скалится им вслед, потом отворачивается в стену. — Пойдёшь в седьмой, — указывают мне, и над головами пробегают шёпоты. Я тоже пытаюсь понять, кто в нашей группе, но никого не узнаю — две узкие девочки с по-разному заплетёнными волосами одного оттенка, мальчик, усыпанный веснушками до коричневости, и кто-то ещё, подавший голос из самого тёмного угла. Я вообще никого больше не могу узнать, даже соседок, все лица кажутся серыми, с чёрными дырами глаз, только изредка взвивается короткое пламя свечи или луч фонарика, ещё сильнее искажая их. Начинает течь время ожидания, медленное и неестественное, как прогорклый мёд. Все сидят полукругом от окон, неподвижно глядя в них. Потихоньку начинаются разговоры вполголоса, хотя время, отчитываемое на чьём-то тусклом телефоне, давит на них. Короткие шорохи — кто-то перебирается ближе или садится поудобнее. Начинают петь — тоже тихо, полушёпотом, но их прерывает противный сигнал таймера. Пора просыпаться. Я дёргаюсь, пытаясь открыть и без того открытые глаза. Мы снова глядим во тьму, как в зеркала. Ни одного отблеска не колышется там, и вторая команда так же тихо, махнув нам рукой, уходит. Теперь начинают петь уже все. … Когда уходит третья, растущая тревожность топит меня с головой, но вместе с ней рождается и азарт. Я пока не готова идти туда, но чувствую, что скоро смогу, и представляю леденящие кошмарные силуэты, и пытаюсь следить за ушедшими — вдруг увижу, когда они столкнутся с моим воображением. Песни становятся чуть громче и быстрее, в них звучит не обречённость, но сила. Когда совсем близко за окном, неожиданно рядом, загорается свет, меньше, чем за мгновение растворяя темноту, я даже совсем немного расстраиваюсь. Искусственный свет смешивается с зарёй, мир из чёрного становится серым, но медленно наливается цветом. И все начинают кричать и обниматься, потом дверь распахивается, и оттуда, из наружного мира, ставшего добрее и прозрачней, возвращается человека два или три, а с лестницы выбегают дети, так и не уснувшие в темноте. Кудрявый мальчик хватает меня за руку, полукружа, и это что-то такое знакомое… Что я помню… Помнила… Но в голове пусто. Днём происходит что-то обычное, насколько оно вообще может быть в этом лагере. Вечером нас собирают на ритуал. Круг заметно уже, чем был в прошлый раз. Рядом со мной девочка, вся состоящая из звенящих в ужасе браслетов, и приходится делать вид, что я не боюсь тоже. Песец, Вихрь, Сквозь, ещё кто-то, с кем я знакома — все стоят на другой стороне круга, отделённые алтарём, всё ещё пугающим своей формой. Он весь истыкан свечами, а место в центре выложено то ли рисунками, то ли письмами, некоторые уже покрыла желтизна старости. И мы начинаем говорить. Когда произносят имя Лера — первое из тех, кого я знаю, я закрываю глаза и скороговорочно вспоминаю про него всё — внешность, песни, события… Я всё ещё не верю в то, что это помогает, но вот он встаёт, улыбается смущённо и радостно и спрыгивает с камня, чуть не упав, споткнувшись на разложенных и снизу предметах. Потом появляются уже плохо знакомые, и я предпочитаю помолчать, чтобы не путать их образы. Потом — Рябина. — Я тут скоро жить буду, — усмехается она, спрыгнув резко, но гораздо более привычным движением. Несколько детей радостно лезут обниматься, и она останавливается, искривляя лицо в раздражении, но не вырывается. — У тебя кто-то есть, кого ещё не? — спрашивает Вихрь у каждого, проходя по кругу. — Н-нет, — мотаю головой и мысленно прокручиваю с каждым днём всё увеличивающийся список друзей. — Стоп, нет! То есть да! — Как подавленное воспоминание, возникает перед глазами лицо, обретает черты. — У меня брат есть! Был… Не знаю. Тревожностью нарастает с каждым словом — у меня же был брат, был, я видела его в автобусе, в первый день, а потом? И я забыла его