Месть

      Держать в руках трепещущее, живое сердце так приятно! Он каждой клеточкой, каждым нервом чувствует пульсацию и магии, и жизни. Чуть сжать пальцы, заставляя стоящую перед ним женщину со стоном рухнуть на колени. Пират, что-то вякая, бросается вперед. Не глядя, он отмахивается от назойливой букашки. Пришпиливает ту к мачте — пусть смотрит. Пусть прочувствует все, что когда-то прочувствовал он сам.       Боль.       Отчаяние.       Ужас.       Смерть…       Всю боль души он сейчас вкладывает в это судорожное сжатие. За сына. За свое унижение. За ее ненависть, почти осязаемую в душной тьме их хибарки. Еще немного, с сердце рассыплется в прах. Еще чуть-чуть, и та, которая причинила ему столько неприятностей, перестанет жить.       Пират все еще что-то верещит, команда, отступившая назад, даже, кажется, не дышит.       Еще чуть-чуть…       И вдруг одна мысль мелькает в затуманенном мозгу, заставляя пальцы замереть. Чуть сощурившись, он смотрит на дрожащие у его ног яркие тряпки. Красивое, бледное лицо выделяется на их фоне ярким пятном. Как он ее любил! Ради нее — и ради Бея — он был готов на все. Даже на то, чтобы отречься от своей души. Чтобы стать деревенским трусом.       Мысль наконец-то оформляется. Темный медленно раздвигает губы в пренеприятнейшей усмешке, от которой женщина зажмуривается.       — А знаешь, дорогуша… Убить тебя — слишком милосердно. За то, что ты натворила, я придумал более достойное наказание.       Миг — и обе фигуры исчезают в быстро рассеивающемся лиловом дыму.       Как только исчезает Темный, пропадают и его чары. Джонс снова свободен. Еле дыша, он бросается к тому месту, где только что страдала его любовь. На тусклых сухих досках только несколько быстро высыхающих мокрых пятнышек — слезы Милы. И тонкий перстенек, который он подарил ей, едва женщина ступила на борт его корабля.       Капитан поднимает колечко, осторожно надевает его себе на мизинец. Поворачивается к команде. Несколько мгновений молчит, оглядывая потрясенные лица.       — Я… Я должен ее найти! — Конечно, капитан, — бормочет кто-то. Он не видит, кто именно, да это и не важно.       Времени совсем мало. Его любовь сейчас корчится в зеленых лапах этого… Крокодила! Он должен торопиться! Он должен!..

***

      В груди словно огонь. Все болит. Все жжет. Нет сил подняться, и Мила находит в себе силы только доползти до стены и прислониться виском к прохладной поверхности.       Все произошло слишком быстро. Заклятием Темный перенес их сюда, бесцеремонно сунул сердце обратно ей в грудь, отчего Мила чуть не потеряла сознание от боли. Бросил кучу тряпья у ног и куда-то исчез, бросив напоследок:       — Переоденься. Теперь ты — служанка. А в моем замке я не потерплю особу, обряженную шлюхой!       Чуть отдышавшись, женщине удается оглядеться.       Большая зала погружена в теплый полумрак. Тяжелые бархатные портьеры закрывают высокие окна, и непонятно, день или ночь сейчас снаружи. Посреди залы стоит массивный пиршественный стол, вокруг расставлены изящные стулья с темно-вишневой обивкой.       Во главе стола крепко обустроилось массивное кресло. Почти трон. Мила не сомневается, что это — место Румпеля. Прямо за креслом, в огромном камине, горит огонь.       Против ее ожиданий, здесь чисто и даже уютно. Пахнет смолой от горящих дров, старым вином и медовым воском. Вдоль одной из стен залы расположены массивные шкафы, в них, за матовыми хрустальными стеклами, угадываются корешки древних книг и россыпи безделушек. Наверняка ценных. Мелькает мысль, что Киллиан отказался бы от многого, только бы попасть сюда. И покопаться как следует в этих шкафах.       В углу угадываются очертания старой прялки.       Боль утихла, и Мила, скрестив ноги, подтянула к себе ворох одежды. Серое платье, с закрытым воротом, передник, чепчик… Почти такая же одежда, что была на ней в тот день, когда она сбежала. Только у того платья был вызывающе открытые плечи. Да и передник она бросила на пороге их уже в тот момент бывшего дома. И чепчик закинула на кровлю — пусть хромоножка помучается, доставая!       Ей было очень страшно. Если уж ее муженек придумал что-то, худшее — по его мнению — смерти, ничего хорошего ждать не приходится.       Хлопнула неприметная дверка за камином, и в зале появился Темный. Кожаный сюртук сменила белая батистовая рубашка с пышными кружевами на манжетах и вороте, вместо нелепых леггинсов он надел бархатные брюки — такие сейчас в моде среди придворных. В меру облегающие и в то же время свободные. Вместо высоких сапог — изящные домашние туфли с изогнутыми носами.       — Не копайся, — неприятным голосом сказал он, увидев, как суетливо женщина собирает в кучу разбросанную вокруг нее одежду. — Я жду гостя. Переодевайся — и марш на кухню. Сегодня ты подашь запеченного кабана, к нему почистишь и отваришь сладкого картофеля. На десерт сделаешь виноградное желе со взбитыми сливками. И смотри — сливки должны быть как облако. Пышными, легкими и нежными! Иначе…       Темный нехорошо ухмыльнулся.       Мила, превозмогая дрожь, поднялась, все еще прижимая к себе выданное платье. А потом глубоко вздохнула, расправила плечи, прекрасно зная, как она хороша в этот момент. Отблески огня играют на тугих полукружьях грудей в тесном вороте кожаного лифа. Волосы волной рассыпались по плечам, оттеняя бледную кожу, глаза блестят. О, она всегда знала, на какие места надо давить, чтобы мужчины падали у ее ног.       Темный застыл у своего кресла, небрежно облокотившись о массивную спинку, и насмешливо смотрел на нее. Смотрел, как медленно сползает с плеча ткань рубашки. Как зазывно смотрят яркие блестящие глаза.       Румпельштильцхен прикусил внутреннюю часть щеки. Эта стерва и сейчас была прекрасна. При других обстоятельствах он безусловно бы воспользовался моментом. Сорвал бы эти нелепые тряпки, швырнул бы на стол, и…       Но сейчас хотелось смеяться, такими ему казались нелепыми эти позы и пошлые взгляды. Этот ярко-красный язычок, мелькавший между полных губ. Вместо ожидаемого Милой возбуждения он почувствовал отвращение. Почти дурноту.       — Дорогуша, — вкрадчиво сказал он таким тоном, что Мила оцепенела, — ты меня явно путаешь со своим красавчиком. Убирайся — и принимайся за работу!       Взмах руки — и в зале остается только он.       И тишина.