Эффект бабочки

Рождество — тихий праздник. Мои родители не пригласили Родственников, вероятно полагая (и не зря), что праздник с ними пройдет точно так же, как и День Благодарения. Сегодня нас лишь трое в огромном холодном музее. Я проснулась рано утром, в шесть тридцать. На улице было темно и холодно. Но какой-то странный луч света проник сквозь мое окно. Я оттягиваю в сторону занавес, чтобы обнаружить мир, превратившийся в белоснежное покрывало. Хлопьями сыплется снег, стирая деревья, дома и шаги на вчерашнем старом снегу. Я никогда не видела ничего красивее. Я сворачиваюсь клубочком в моем мире под покрывалом, медленно вдыхая и выдыхая, мое дыхание исполняет роль нагревателя в ловушке, в которую я попала. Я чувствую, что воздух становится слишком плотным. Кислород почти исчез. Я выкапываю небольшое отверстие, через которое просачиваются капли свежего воздуха. Я притягиваю колени к груди. Глаза закрыты. Я представляю, что я вовсе не здесь, а снаружи, в снегу. Я под белоснежным покрывалом. Я оттягиваю одеяло и понимаю, что это снег. Он не такой холодный, как я ожидала. Он неожиданно теплый. Снежинки на моих ресницах и губах, потрескавшихся от укусов. Мои руки бледны, замерзшие на фоне серого, снежно-мраморного неба. Я дышу глубже, ближе к земле, светлый ангел среди снежных демонов. Я слышу их мягкое рычание, они сужают их большие глаза, скрываясь от хлопьев снега. Однако я не одинока. Замерзшее тело Курта лежит рядом со мной. Его руки держат мои, холоднее чем снег, в котором мы убаюканы. Он жив, вдыхает снежные облака в виду хлопьев воздуха. Его красные щеки покрыты белыми мягкими лепестками снега. Голубые глаза, пронзительные и чистые, отражающие мягкий снег и смотрящие сквозь меня. Я знаю, что могла бы провести здесь остаток своих дней, и он бы лежал со мной, забыв обо всем мире. Я просыпаюсь от голоса моей матери, напевающей что-то. Быстро чищу зубы, избавляясь от мерзкого привкуса во рту, заменяя его мятной свежестью. Мои родители ждут внизу. Мой отец удобно устроился на диване, крутит кружку с кофе в своих ладонях. Она отдает жаром. Елка — высокая и потрясающая, как обычно. Она весело мерцает, игрушки на ней сверкают и кружатся, словно сотни маленьких балерин. Украшения на ней — кристаллы, алмазы, рубины и жемчуга — словно капли, мягко стекающие с листьев папоротника, с величественным превосходством перед другими елками, которые оформлены просто с помощью деревянных, сырных, сделанных в ручную игрушек с барахолок и из комиссионных магазинчиков. Раньше я любила наши рождественские елки, но теперь она просто издевается надо мной. Подарки обернуты аккуратно, с дотошностью моей скрупулезной мамочки. Родители приветствуют меня, мать желает счастливого Рождества. Я повторяю пожелание на автомате, хотя и совсем не думаю об этом. Мои родители приготовили друг для друга подарки, которые уже положили под елку. Я отдаю им мои маленькие подарочки. Я выбирала их, надеясь, что это все же что-то значит для них. Родители кивают в сторону елки, под которой собрались все подарки для меня. Мы распаковываем их по очереди. Это старая традиция. Где-то радио играет старую рождественскую песню, которая повторяется снова и снова, звенит и хохочет каждой знакомой нотой. Запах завтрака петляет вокруг нас, пока мы разрываем подарочную бумагу. Кажется, печенье, кексы, пончики, может все сразу. Я потягиваю мой чай, мои внутренности рычат. Монстры голодны. Они скребутся в моей грудной клетке. Кажется, моей маме действительно понравилась брошь, которую я ей подарила. Она простая, с золотым плетением и с единственной жемчужиной на неустойчивой верхушке. Выглядит как белый глаз сказочного животного, сверкающий в бликах окон. Она прикалывает брошь на сорочку, все улыбаются. Порой мне нравится делать ее счастливой. Я все еще очень ее люблю. И я рада, что она это знает. Я понятия не имела, что купить моему отцу. Я выбирала между кактусом и открыткой с деньгами, прежде чем остановиться на кружке. Она глубокая и большая, предназначена для человека с крепкой хваткой. Снаружи нарисован снеговик с морковным носом и парящими вокруг снежинками. По-моему, ему нравится. Большинство вещей, которые подарили мне родители — дешевые наполнители, предназначенные для того, чтобы заполнить иссушенный океан и сделать вид будто мы счастливая семья с множеством подарков, завернутых и подаренных с любовью. Мне подарили пару альбомов групп, которые я когда-то любила и разноцветную одежду со стразами, которую я когда-то носила. Последняя вещь, которую я открыла под крики разрывающейся оберточной бумаги, заставила мои глаза расшириться. Книга. Перевязанная и кожаная, толстая и крепкая, страницы не разлинованы и угасают в бытие с пустыми лицами. Это дневник, как объяснили мне родители, где я могу написать все, что хочу. Они заметили, что в последнее время я много пишу, и решили, что, возможно, мне это нравится. Так же был пакет с дорогими ручками, сопровождавшими книгу — ручками, которые будут рождать слова. Я прижала книгу к груди, слезы подкатывали к глазам. Они смотрели на меня в нерешительности, полагая, что мне понравилась книга, а потом пожелали мне счастливого Рождества и пригласили за стол. Я замерла на месте, оставаясь в тени с моей книгой в руках. Они заметили. Я наверху, рассматриваю пустые страницы своей книги, когда слышу стук в дверь. Моя мама. Она одета, ее лицо менее пустое, более живое. Она говорит, что ко мне кто-то пришел и она не узнала гостя. Я следую за ней по мягкому ковру на лестнице в холл моего Музея. Там Курт, внутри Музея, стоит у древних реликвий и разложившихся трупов животных, руки глубоко в карманах, разговаривает с моим отцом. Я не знаю, что сказать. Он видит меня. Он улыбается. Это улыбка, которая касается глаз и оставляет трещинки у голубых прорезей. — Привет. С Рождеством, Куинн. — С Рождеством. — Отвечаю я. На этот раз я отвечаю не на автомате. Я действительно имею это в виду. — Я хотел спросить, не присоединишься ли ты ко мне сегодня? Я собираюсь в центр города, не составишь компанию? Я все еще удивлена тем, что вижу его в Музее. Два моих мира сталкиваются. Мои родители с любопытством ждут моего ответа. Они рады, что у меня есть друг, удивлены, что это парень, и не уверены, что я еще помню, как говорить. — Конечно. Только мне нужно переодеться. Курт кивает. Я не хочу оставлять его внизу с моими родителями, где они налетят на него, как стервятники и ощипают мясо до костей, пока не поймут наконец, что нет никаких Нас, что он живет в скромном доме с отцом, который зарабатывает скромную зарплату и что его мать давно где-то под землей. — Ты можешь подняться и подождать. Это грустно, но в нормальных условиях мои родители никогда не пустили бы парня наверх со мной. Но теперь это выглядит так, словно они безмерно счастливы, что я еще говорю с людьми. Так что, они спокойно стоят и улыбаются, пока я увожу Курта наверх, в мою комнату — в мой мир, подальше от стаи стервятников. Это заставляет меня вспомнить, что последний раз, когда мы были здесь, я насквозь промокла, а он был чертовски зол. — Приятно видеть тебя сухой, — легко произносит он, словно думает о том же, о чем и я. Я молчу, пока усаживаю его на кровать и хватаю случайную одежду из моего шкафа. Я оставляю дверь в ванную слегка приоткрытой и могу слышать его голос, пока переодеваюсь в нормальную одежду. — Не страшно, если я зайду? — спрашивает он после пары минут молчания и шуршания одежды. Я надеваю футболку, расправляя ткань на теле и распахиваю дверь в ванную вместо ответа. Он заходит в комнату, садясь на край ванной и наблюдает за тем, как я расчесываю волосы. — Как Рождество? — Неплохо. Твое? — Достаточно хорошо. Мой отец и я — интроверты, так что нам нравится тихое и уютное Рождество. На самом деле, я удивлен, что сегодня здесь нет целой армии Фабре. Я боялся, что мне придется встретится со всей семьей. — Он слегка улыбнулся. — Тебе повезло, что не встретился. — Больше не хочу смотреть в зеркало. Я случайно заметила свое отражение. Потрескавшиеся губы, впалые щеки, темные круги под глазами. Мои светлые волосы выглядят как птичье гнездо, свитое вокруг моего лица. Я касаюсь их, представляя, что слышу мягкий щебет птенцов. — Готова? — спрашивает он, выпрямляясь. Я киваю. Мои родители говорят нам быть осторожней и ехать аккуратней, так как дороги больше похожи на океан белой и черной соли. Мы сбегаем из Музея, пробегая мимо моей вишнево-красной машины и забираясь в теплый автомобиль Курта. Выцветшие воспоминания возвращаются: другое время года, я села в его машину пьяная и истекающая кровью. Наверное, по моему лицу все видно, потому что Курт произносит: — Не думай об этом сегодня, хорошо? Позволь себе быть счастливой. Мы едем по грязи будто несколько часов. Играет радио. Не знаю почему, но сегодня мое горло забито. Я не чувствую необходимости говорить. Как и Курт. Он тот человек, кого не волнует молчание. Много времени не требует осознание того, что мы едем не в центр города, когда Курт выезжает на шоссе. Я не задаю вопросов. Я верю, что он отвезет нас в хорошее место. У него что-то на уме, он задумчиво глядит на дорогу в течение всего пути. Он сбегает от снежной бури, увозя нас мимо ревущих машин, мчащихся мимо. словно лошади по шоссе. Мы оказываемся в волшебной части Лимы, где нет ни одной машины. Дороги узкие, немного скрепят из-за погоды, ни одного здания на километры вперед. Иногда мы проносимся мимо деревенских домов, глядящих на нас желтыми теплыми окнами из-под снега, падающего хлопьями и кружащегося на ветру. Он съезжает на грунтовую дорогу. Автомобиль жалобно гремит, пока мы едем по заснеженной дороге, пятна грязи торчат словно голая кожа среди белизны снега. Становится видно какой-то старый дом. Он рваный и рушащийся, с замерзшими сорняками, присыпанными снегом на красном кирпиче и верандой, провисающей местами. Почтовый ящик скошен набок, словно кто-то врезался в него на машине, но он стойко оставался стоять на земле. Я вижу несколько старых знаков, говорящих о продаже дома, наполовину скрытых в снегу. Большинство из них упал и пожелтели от старости. Мой недоуменный вопрос: где мы? Простой ответ Курта: дома. Он останавливается, шины рычат на мягком снегу. Автомобиль успокаивается и двигатель затихает. Курт и я выходим, слыша хруст наших шагов, тонущих в необъятной белизне. Я иду за Куртом. Понятия не имею, где мы. Но от того, как Курт смотрит на это старое здание, место становится особенным. Он осторожно ведет меня мимо упавших веток и старых автомобильных шин к задней части дома. Мы подходим к старому сараю со сколотой свернувшейся краской, выглядящей как старое лицо, вглядывающееся в нас, пока мы идем к двери. Курт вставляет ключ в замочную скважину. Она старая, скрипучая и ворчливая. Внутри сарая Антарктика. Наше дыхание замерзает и падает на пол прямо перед нами. — Итак, когда ты собираешься сказать мне, что это за место? — Курт с усилием закрывает за собой дверь. — Я не все время жил в Лиме. Я жил и здесь, пока мне не исполнилось восемь. — Что-то в этом предложении ударяет по моей памяти. Я замираю на секунду, прежде чем до меня доходит. — Ты жил здесь, пока твоя мать не умерла? — Он кивает, выглядит удивленным, что я помню такие вещи о нем. — Да. Эта ферма принадлежала моей матери и она выросла здесь. Когда мои родители поженились, они переехали сюда. Когда моя мать умерла, отец не выдержал жизни в месте, где все напоминало ему о ней. Так что, мы выставили его на продажу и переехали. Я осматриваю пустые стойла, где животные, возможно, когда-то спали и видели сны. Теперь все они пустые и вычищенные. паутина свисает с каждого угла, украшая сарая неким подобием антикварной красоты. В углу гигантская куча сена. Пахнет плесенью и стариной, создавая иллюзию теплоты в этом холодном убежище. Интересно, как долго оно лежало здесь, и Курт ли положил его сюда? — Но его так и не продали. Он стоял здесь все это время. Нетронутый. Когда я получил права, я поехал сюда, чтобы посетить место из моего детства. С тех пор я прихожу сюда довольно часто и это стало, своего рода, тайным миром для меня. Таое ощущение, что я прихожу к своей матери, когда приезжаю сюда. Понимаешь? Я не понимала. У меня все еще есть мать. Но я понимаю боль, которую он должен чувствовать, думаю о ней, смешанное чувство грусти и радости, когда он возвращается в место, так глубоко засевшее в его памяти. Я знаю, каково это, создать тайный мир, где ты можешь быть в безопасности. Я также знаю, как сложно открыть этот мир другому человеку. — Почему ты привез меня сюда? — Ты показала мне свой тайный мир — тот сад. Я подумал, что будет правильно показать тебе мой мир. Я смотрела на него, не зная, как себя чувствовать. Снова это чувство, когда слезы подкатывают и уходят в случайный момент. Я обнимаю его, глядя в сторону. Я тронута тем, что он сделал. Я знаю, что такое иметь нарушителя в своем мире, и что такое, когда там гость. Я — тот самый гость. И это самая почетна должность в моей жизни. — Иди сюда. Кое-что тебе покажу. — Прежде чем я смогла его остановись, он вскарабкался наверх по деревянной лесенке на чердак сарая. Я остаюсь на земле, смотря на квадратное отверстие, в котором он исчез. Он высовывает голову, глядя на меня. — Давай! Я не хочу. Я всегда боялась высоты. Но я заставляю себя уцепиться за лестницу, решив не оглядываться назад, пока поднимаюсь на чердак. Наверху все было в паутине и пыли было намного больше, куча старых коробок и семья каких-то тварей в углу. Они со страхом смотрят на нас. Курт уверяет меня, что они безвредны, если не подходить к ним. — Это звучит глупо, но когда я был ребенком, отец показал мне этот трюк. Это всегда пугало маму, поэтому мы сохранили это в тайне. Глаза Курта загорелись каким-то сумасшедшим блеском. Его щеки покраснели, он еле сдерживал улыбку. Я немного улыбаюсь в его мальчишеском стиле. Возвращение в детство вдыхает в него новую жизнь. Это превращает его в счастливого человека. — И что же это было? — Курт указывает на сено в углу. — Когда я был маленьким, мы хранили сено здесь. Мы сбрасывали его большими стогами вниз и отец научил меня, как выпрыгнуть из этой дыры прямо на них. Это опасно, но если делать это правильно, то еще и очень весело. Я не верю. Это так странно для Курта. Носится вокруг как маленький ребенок? Интересно, этот затхлый запах сарая еще живет в его голове? Это куча сена в добрых десяти футах, под небольшим углом. Если он думает, что я спрыгну вниз на верную смерть — он сумасшедший. — Ты мог сломать руку! — Курт улыбнулся от уха до уха. — В том-то и дело. Я смотрю сквозь пальцы, как Курт подходит к дыре в полу и прыгает вниз без намека на аккуратность. Он вопит от волнения, пока плывет по воздуху, потом словно взлетает на секунду, прежде чем врезается в стог сена. Там достаточно сена, чтобы смягчить его посадку, и когда он переворачивается, он смеется с кусочками сена, застрявшими в его волосах и рубашке. — Смотри! Я в полном порядке, Куинн! — Он смеется. — Прыгай! — Нет! — Воскликнула я, в ужасе от расстояния между мной и полом. Курт отлично прыгнул, но это из-за того, что он делал это на протяжении многих лет. Я же боюсь, что упаду и что-нибудь сломаю. я вздрагиваю, представляя себе эту боль. — Давай! Я рядом! Просто сделай это! Один… — Я отхожу от дыры, трясясь всем телом. Мое сердце болезненно колотится у самого основания моего горла, словно сейчас выскочит наружу из моего рта. Я трясу головой. — Нет, нет, ни за что. — Два… — Мой мозг перестал работать. Я отчаянно пыталась придумать хороший повод, чтобы не действовать так опрометчиво. Так много причин не прыгать, они подавляют меня. Я делаю крошечный шаг навстречу дыре и гляжу в лицо Курта, его глаза сияют и щеки пылают от волнения. Я понимаю, что он счастлив. И через мгновения, я понимаю, что я тоже счастлива. Я могу придумать миллион причин, чтобы не прыгать. Но есть одна причина прыгнуть, которая так очевидна для меня сейчас. Я думаю про весь этот ад, через который я прошла за последние несколько месяцев, о Нем, о выкидыше, о моих друзьях, которые отказались от меня и моих родителях, отдалившихся так быстро. И вдруг, все, чего я хочу — это прыгнуть. - Три! Прежде чем я уговариваю себя прыгнуть, я бросаюсь прочь с чердака. Падение проходит очень быстро, я кручусь в воздухе, гравитация яростно тянет меня вниз. Но всего на секунду, прежде чем я падаю на стог мягкого, колючего сена, я лечу. Я представляю, как мои крылья наконец раскрылись и подняли меня в воздух, после многих месяцев забвения. И потом все кончилось Я больше не висела в воздухе, а рухнула в сено. Я падаю головой вперед, пряча лицо в желтые лохмотья. Сильный запах сена становится ощутим, покалывает на моих руках, в шее и застревает в волосах. Когда я сажусь, я вижу, что Курт смеется. И вдруг, я тоже начинаю смеяться. Я так давно по-настоящему не смеялась. Потрясающее ощущение — наконец разомкнуть губы и высвободить все чувства, которые я держала в себе все эти пару месяцев, отправив их в холодный воздух сарая. Все в порядке? Должна ли я плакать? Расстраиваться? Быть разбитой вдребезги? Не знаю, нормально ли это — смеяться. Слишком скоро. Я никогда не вылечусь. Я сказала себе, что никогда не буду счастливой снова. Но я думаю, что в тот момент все исчезло. Я позволила себе быть счастливой. Может, не навсегда, и может это был просто порыв, который длится пару секунд и вскоре будет поглощен худшими моментами мое жизни. Когда-то давно, жила девочка. Она была рождена с парой крыльев. Они были нежными и красивыми, как оперение птиц. ее крылья были цвета снега, и окрашивались золотым, когда солнечный цвет целовал их. Но в ее мире не у кого больше не было крыльев. Ее крылья не нравились людям в ее мире, они были уродливы. Они отпугивали людей от девушки. Она была уникальной и одинокой.