Genesis

Эа Мар проснулся в час, когда в матовом небе над Полисом взошла плоская оранжевая луна. Несколько минут, ни о чем не думая, он смотрел на ярко освещенный фасад белого здания Сената и темные башни древних небоскребов. Смутные образы сна еще владели им, но от долгого лежания на каменной скамье болезненно заныли плечи и спина. Тело, обычно столь легкое, словно налилось расплавленным свинцом. Впервые с начала лета эа Мар ощутил себя разбитым и усталым. Впервые в жизни он почувствовал себя ни на что не способным стариком. С растущим раздражением прислушался к перебору струн цитры и разговору илонов в атриуме. Среди прочих, жеманных и томных, царил надменно-звонкий голос Фабиана. Мелодичный, с металлическими нотками презрения в глубине, он над кем-то насмехался и кого-то уничтожал, но слов было не разобрать. С приступом внезапной сильной тошноты эа Мар вспомнил гибкое, скользкое от масла тело, жадный рот и подведенные черной тушью по нижнему веку, никогда не знавшие стыда глаза. Он не раз и не два слышал от Катилины общее мнение, что в Полисе не было илона красивее, и раньше гордился своим самым дорогим приобретением, но теперь ощутил лишь миндальную горечь во рту. Ее и отвращение. С досадой вспомнил, что сразу после речи в Сенате и занятий в лектории провел два часа в доме Эола. В барочный особняк у форума его привело тягостное желание отыскать среди выставленных на продажу рабов того единственного, который бы как две капли воды походил на Хета Люциана. Но в Полисе для «любовных утех» держали урожденных илонов или полукровок, по-змеиному гибких, искусственно пластичных, с кукольными лицами, а спрос всегда рождал предложение. Кто, кроме Люциана, привел бы в свой дом дикаря? Кто, кроме Люциана, решился бы использовать варвара для удовольствия? Не вывезенные из Пустыни в раннем детстве, они почти не поддавались дрессировке и годились только для черной работы. Для нее и – представлений в Цирке. С возросшим до предела раздражением эа Мар стиснул зубы: Сенату следовало бы давно запретить подобные развлечения. Но неоновые арены и сумеречные подвалы Цирка любил Сессий Юнна, а ссориться с ним из-за такой мелочи сейчас было бы опасно. Не мелочи. Пусть лишь состоятельные эа определенного возраста могли позволить себе и зрелище пыток, и участие в них, пусть законы города сурово наказывали за жестокое обращение с рабами без их на то согласия, но еще накануне ночью Люциан говорил, что дикари Пустыни прекрасно знали о Цирке. И о том, каким дешевым товаром там были. Не потому ли Хет так сильно сжал губы и перевел напряженный взгляд на резные капители колонн? Вспомнив его внезапно потемневшее лицо, эа Мар прикрыл глаза горячей ладонью. Еще накануне вечером он сам был готов разрушить Цирк до основания, сравнять арочные стены с землей. С новым приступом отвращения вспомнил, как услужливый, сладкоголосый Эол, владелец самого известного особняка Полиса, лично вышел в главный зал навстречу неожиданному покупателю. Вряд ли другие посетители, даже Сессии, удостаивались такого внимания. Предупрежденный Эол заранее надел на свое блестящее от пота и масла лицо маску с угодливой, льстивой улыбкой. Достойнейший эа Мар, первый из сенаторов, владелец четырех изысканных вилл, слыл в Полисе затворником. Репутация его была безупречна. Влияние – огромно. Катилина не раз и не два с улыбкой говорил, что на форуме его имя едва ли не сакрально, и подобно имени божества произносится полушепотом. Сбегавший в дюны Пустыни Люциан над этим смеялся. Но над чем он не смеялся? С юных лет по-настоящему любил только отравленные ветры пустошей, полузанесенные песками руины древних городов и ржавое железо, галлонами пожиравшее авиационное топливо. Вспомнив его сверкающий взгляд и улыбку, эа Мар глухо застонал. Словно в ответ на это, терпеливо ожидавший пробуждения хозяина Флавий вышел к голубому бассейну на террасе, нерешительно остановился у мраморной колонны, спросил с участием в надтреснутом голосе: - Плохой сон, мой господин? - Нет, - эа Мар опустил босые ноги на плитку террасы, устало сел на скамье. – Жаркая ночь. Плоская оранжевая луна висела в матовом небе над городом. Искристо-голубая вода бассейна переливалась белыми бликами. Над высокими треножниками с изогнутыми чашами тонкими струйками поднимался дым благовоний. Флавий подошел, остановился в шаге от скамьи. На его лбу, под самой кромкой схваченных кожаным ремешком седых кудрей, блестела испарина душной августовской ночи. Глаза смотрели с заботой. Эа Мар вспомнил, что бежавшие от тяжелой жизни в отравленной пустыне родители Флавия сами пришли к стенам Полиса. Это было добровольно выбранное рабство, на веки вечные, за кусок хлеба, пресную воду и чистый воздух. Флавий никогда не знал свободы. Он любил свой ошейник и гордился клеймом Маров, личных божеств, щедрых, справедливых и милостивых. Но его широкие скулы и черные глаза болезненно напомнили о другом лице – с дикой, опасной, непокорной красотой. О лице варварского илона Люциана. - Я приготовил тебе купальню с освежающей водой, и Сестия уже ждет. – Старый раб покорно склонил голову. Надежда на то, что Люциан передумает провести эту ночь в театре, была слишком слабой: - Эа Дей не посылал за мной? На миг Флавий поднял глаза и снова кротко опустил взгляд, словно заранее зная, что ответ принесет господину разочарование. - Присылали Доменика и эа Катилина. Был посланник из Сената и квирит Кастор. Молодой Юний хотел бы видеть тебя на своей вилле в Сегрии, сегодня или завтра, по твоему желанию. Прикажешь приготовить тебе пурпурную или белую тогу после купальни? - Нет. – Разочарование было столь сильным, что вызвало новую волну усталости. – Принеси мне дела из Сената наверх. Я займусь ими. Беспокой только, если эа Дей всё же пришлет за мной. После театра он вернется поздно, но, возможно, захочет позвать меня. Флавий почтительно поклонился. Помедлил, катая вопрос на языке: - Кого из илонов ты желаешь увидеть в купальне? Оранжевая луна расплывчато отражалась в темно-голубых зеркалах мертвых небоскребов. Под сторожившим взглядом Флавия эа Мар с отвращением отвернулся от голосов, доносившихся их атриума: - Я выберу сам. Пять ночей подряд с того дня, как Люциан вернулся из охряных дюн Пустыни и дикая, неправильная красота Хета обожгла зрачки, он чувствовал растущее удушье и думал о жадных губах Фабиана с приступами тошноты. В послеполуденный час надменный мальчик встретил его в зале с красными фресками. Жаркие солнечные лучи, отвесно падавшие в центр из потолочного окна, золотили обнаженные бронзовые плечи. Стрельчато подведенные черной тушью светлые глаза рыси смотрели с наглым вызовом. Эа Мар догадался, что Фабиан намеренно поджидал его возвращения, и замедлил шаг. Всю дорогу до виллы он с досадой корил себя за похоть и слабоумие. Два часа сладкий Эол колыхал свое жирное тело, сопровождая высокого гостя по стеклянным галереям и залам с толстыми пестрыми коврами. Не понимая, что именно ищет неожиданный покупатель, с заискивающей льстивостью показывал свой лучший товар: темнокожих прадо, гибких метисов, белокурых северян и тонконогих южан. Приказывал им скинуть лазурные туники, чтобы эа Мар мог воочию оценить узкие бедра, округлые ягодицы и плоские животы. Возбужденные поднятой суматохой, мальчики смотрели взволнованно, самые смелые перешептывались. Все послушно поворачивались для лучшего обзора, по команде высовывали лепестки розовых языков с блестящими металлическими шариками «для особого удовольствия господина», по приказу Эола ласкали свои точеные тела. Представить среди мраморных полов, коринфских колонн и разноцветных подушек остро ограненную, опасную красоту Хета? Красоту, от которой начинало покалывать в носу. Представить его широкие скулы, чувственные губы, крепкие мускулы, его звероватую грацию, охотничью ловкость – здесь? Все равно, что найти живого волчонка среди плюшевых игрушек. Для утоления своей внезапной похоти Эа Мару нужно было идти в Цирк, а не в дом Эола. Но Фабиан так не считал. Тритий уже разнес по вилле новость о том, что эа Мар посетил особняк рядом с форумом. В зале с красными фресками Фабиан гневно качнулся на пятках плетеных сандалий. С притворным удивлением в певучем голосе, из которого нарочно убрал все металлические надменные нотки, спросил: - Разве господин не забрал нового илона сразу? Раба приведут после? – И не позволяя ответить, продолжил: - Он хорош собой? Умеет ли делать языком, как тебе нравится? - Я не купил его, Фаби. Фабиан поджал губы. - Но выбрал. - Нет. Светлые рысьи глаза сузились. Фабиан облизал губы. - Прикажешь мне подняться и лечь с тобой? - Нет. Фабиан в гневе топнул ногой: - Значит, ты выбрал и думаешь о нем! Слова его сочились ядом обвинения. От удивления эа Мар обескураженно рассмеялся: - Да я прикажу Флавию наказать тебя за наглость. Нижняя полная губа презрительно вздрогнула. Еще мгновение, и разъяренная рысь бросилась бы. Но только надменно вскинула голову: - В доме Маров не наказывают рабов за слова. Пришлось пригрозить ему: - Ты будешь первым. Фабиан вдруг улыбнулся. Сменил гнев на покорность, но сколь обманчивым было это смирение. Он медленно распустил кожаный шнур на белой тунике. Одним движением расстегнул застежки, позволив ткани волной соскользнуть на пол. Вызолоченный жаркими лучами солнца, совершенный в своей иллюзорной хрупкости, прекрасный в наигранном простодушии и покорности, опустился на колени: - Я сын эа, а Флавий – сын дикарей. Он не имеет права прикасаться ко мне. Накажи меня сам, господин. Я виноват перед тобой и с радостью вытерплю любую боль, причиненную твоей рукой. Красные быки на кровавых фресках плавились в накаленном воздухе залы. Пот светлой капелькой блестел в резной ямке над верхней губой Фабиана. Гнев надменного, своенравного мальчика, одного из красивейших илонов Полиса, пробудил в этом мальчике желание. Или желание давно стало частью его натуры, необходимым навыком, не причиняющим страдания, но и не значащим ничего? Люциан не держал для себя илонов. У него никогда не было рабов. Он спас инфицированного Хета от смерти в изоляторе, когда тот был ребенком. Насколько варвар, наделенный в его доме немыслимой для дикарей свободой, был игрушкой для утех? А в том, что Хет – был, эа Мар не сомневался. Когда-то он и сам любил Люциана с тем тяжелым чувством отчаяния, с которым только и может любить ослепленный человек навеки утраченный свет. Любить – уже недоступное? Люциан не умел принадлежать. Он был слишком жесток. Но ему нравилось проводить эксперименты. Укрощать дикарей? Учить их законам Полиса? Терпеливо заниматься их образованием? Ведь Хет поразил эа Мара именно этим. Он был не похож на Фабиана, в ожидании наказания опустившегося на четвереньки и послушно расставившего колени. Во вторую ночь на вилле Люциана Хет легко вступил в спор со своим господином. И говорил разумно. О политике колоний. О памяти древних городов. О том, что его действительно волновало. И это было не птичьим щебетом, не скудным языком илонов. Хет говорил вдохновенно. Он был совершенно искренен. И прекрасно образован. Немыслимый факт для дикого варвара родом из Пустыни. Эа Мар думал о нем в Сенате весь следующий день. С улыбкой. Думал у себя на вилле. Со смехом. Без отговорок принял приглашение Люциана провести еще одну ночь в аскетическом доме путешественника лишь бы снова удивиться этому чуду. Ошибкой. Какой же ошибкой это было. На четвертую ночь он вдруг ощутил, как томительно кружится голова. Внезапное сильное желание охватило его. Желание лечь с Хетом и обладать им. Руки ослабели. Тело налилось незнакомым жаром, одновременно и пьянящим, словно лопающиеся во рту спелые ягоды винограда, и мучительным. Воздух загустел. Терраса поплыла перед глазами. В страхе, сославшись на духоту ночи, под удивленным взглядом Люциана, эа Мар вышел в патио и пылающим лбом прислонился к ледяному камню колонны. Приступ был столь сильным, что ноги не держали. Густой воздух с трудом проходил сквозь стиснутые зубы. Легкий сквозняк студил шею. Ветерок пах старыми картами, сырой травой. - Тебе дурно, господин? – встревоженный голос раздался у самого уха. Голос, отозвавшийся почти болью, и тем не менее, зазвучавший небесной музыкой. Хет сильными ладонями сжал ему виски, заглянул в глаза, обеспокоенно усадил на скамью у колонны. - Вино, - со стиснутыми зубами эа Мар хрипло засмеялся, ничего более связного выговорить все равно бы не смог, лишь жадно вдохнул горьковатый запах, идущий от его кожи и волос. - Дай я расстегну твои сандалии и омою ноги, - ловкими, быстрыми движениями Хет стал распутывать ремешки, улыбнулся, - ты, видно, изрядно пьян, - он вдруг встревоженно приложил руку ко лбу, и прикосновение его холодной, сухой ладони показалось эа Мару блаженством, а все мгновение слишком невыносимым в своей сладости. Подчиняясь властному нажиму, он лег на скамью, желая лишь одного: обнять шею Хета рукой, притянуть его губы к своим, раскрыть их языком, чувствуя беснующуюся в паху кровь, а еще истинное, до того неведомое ему наслаждение. В ласковом жесте поймал витую черную прядь, дрожащими пальцами провел по твердой скуле. Не совладал бы с собой, если бы в патио не вышел Люциан. Соблазнить илона на глазах у хозяина? Предать друга? Что было хуже? Что могло быть хуже? На террасе под взглядом плоской оранжевой луны он вспомнил все это. Посмотрел на Флавия. Крепкое, ширококостное тело. Те же темные, влекущие глаза. - Откуда были твои родители? - С побережья, возможно. – Ни движением седых бровей, ни тоном голоса Флавий не показал, что удивлен вопросом. Раб от рождения, он не сожалел о том, что никогда не видел моря. Не сожалел, что как цепной пес принадлежал этой мраморной вилле: - Фабиан пообещал отдать свой лучший браслет, если я позволю ему помогать Сестии и пущу в купальню. Сказал, что рассердил тебя днем и желает загладить вину, а уж как он умеет ее заглаживать – во всем Полисе нет другого такого искусного илона. Отвращение. - Сказал же: я выберу сам.