Рядом, но не вместе

      Уже трудно было вспомнить, когда и как они познакомились, Алекс будто всегда был рядом с ним. Или скорее он всегда был рядом с Алексом.       Муха прибился к нему еще в интернате, там же, кстати, и получил свое прозвище, теперь было уже и не вспомнить, кто и почему так его назвал, но Муху это не волновало. Свое имя — последнее, что было важно ему в тех воспоминаниях.       Больше почему-то волновало имя Алекса. В какой момент он стал себя так называть? Алекс. Как-то по-пижонски, хотя ему, конечно, шло. Теперь это было вполне в его духе, назваться Алексом и, картинно развернувшись, зачитать друзьям заученные едва ли не наизусть отрывки из «Капитала».       Муха его так и не прочел — не осилил. Но Алекс этого не требовал, было достаточно и того, что его слушают. И Муха всегда слушал. Остальным, наверное, не было так интересно, или они были посмышленее его и схватывали мудреные лекции Алекса быстрее, чем Муха.       «Быстрее, чем муха» — все равно что шутка. Но Муха на самом деле совсем уж быстрым никогда и не был, похоже, это прозвище было только издевкой. В интернате он первое время был каким-то медленным и неповоротливым из-за здоровой детской полноты не знавшего голода ребенка. Но потом полнота, конечно, ушла. Содержание им урезали, а на еде стали экономить. Тогда Алекс, или в то время еще просто Леша, и повадился тащить все, что находилось съестного.       У него всегда все получалось лучше и воровать, и отмазывать их потом. Хотя больше, конечно, не «их», а только Муху, попадался в первую очередь именно он. Били их потом нещадно и воспитатели, и ребята, от кого только не прилетало, но Алекс никогда его не бросал и всегда был рядом.       Тогда еще можно было сказать именно так.       Со временем Муха стал попадаться все реже. А выйдя из интерната, они тащили уже по-крупному, не лишнюю корку хлеба или яблоко у поварихи, а завтрак, обед и ужин на двоих человек.       Это потом они стали красть драгоценности и кошельки, а сначала даже где-то работали. Ну, или Муха работал, а Алекс пытался учиться, читал что-то. Оно правильно, конечно, не за чем ему было себя на пустяки растрачивать, надо было учиться. Только и ученому работать ему было негде. В итоге просто получилось найти более убедительные причины красть — экспроприация, тащи у богатых то, что они украли у бедных. И Муха соглашался с этим, если Алекс что-то говорил, не верить ему было невозможно. Экспроприация, так экспроприация.       Первые часы Алекс вообще стащил как будто случайно, какой-то пьяный буржуй вывалился из кареты на ярмарке и разглядывал побрякушки у прилавка, а Алекс разглядывал болтающиеся на серебряной цепочке карманные часы.       Муха не очень понимал, что им потом с этим часами делать, но тогда это было не важно. Алекс захотел часы, и Алекс их получил. Стащил так легко, что можно было только подивиться, как эти богачи за своими цацками не следят совсем? Хотя дело, конечно, было в Алексе — у него всегда все получалось.       Потом и Муха наловчился красть, работали они слаженно, как команда. Позже появились Граф и Чингиз — и схема их стала почти гениальной. На коньках они были неуловимы и незаметны. Хотя, как можно было не замечать Алекса, Муха понять не мог, но все это как-то работало.       Появились деньги, алкоголь, девушки. Даже дышалось им теперь как-то легче от осознания, что можно не переживать о будущем. Воровство — дело непростое и нестабильное, но все же более надежное, чем любая черная работа, которую мог предложить им холодный, дождливый Петроград в то время.       Только у Мухи отчего-то с каждым днем на душе становилось все тяжелее и тяжелее. Времена были хорошие, сытые, никогда раньше у них не было столько денег, только чувствовал он себя будто еще беднее, чем раньше. Была крыша над головой — их пиратский корабль — была еда, одежда, которую не приходилось без конца латать и чинить. Алекс прикупил себе щегольское пальто, красивые туфли и везде таскал с собой те самые часы. Теперь он был настоящим их главарем — Алексом — капитаном пиратов с ледовой ярмарки.       И за всем этим как будто потерялся, исчез тот Леша, которого Муха когда-то знал, который не так красиво говорил и не так искрометно шутил, но с которым Муха смеялся гораздо больше, чем теперь.       Но как вернуться в прошлое он пока не придумал, поэтому продолжал следовать за другом, подчиняясь каждой его безумной идее, ведь отказать Алексу, или даже, отказать самому себе, у него никогда не получалось.

***

      Когда к их банде присоединился Матвей, в Алексе будто кардинально ничего и не поменялось. Вел он себя почти также, как когда-то с Графом или Чингизом. Но Муху почему-то волновал этот мальчишка, будто с его появлением жизнь из друга стала пропадать еще стремительнее, чем прежде. Алекс все чаще рисовался перед ними, зачитывал проповеди о рабочем классе и пропадал в кабаках, которые воспринимал, видимо, как собственную сцену, на которой он был главным актером. Что-то в нем все больше и больше отдавало театральщиной.       Муха не понимал, почему его так злил этот ребенок. Злил с самого начала, с самого его появления под мостом той ночью. Для чего им было учить его? Они и вчетвером отлично справлялись — Чингиз следил за народом на ярмарке, Граф ждал их у самовара с цацками, а воровал всегда Алекс — быстрый и неуловимый, он мог срезать карман любому богачу и обчистить его так, что тот и вспомнить не мог, а были ли у него вообще с собой деньги или нет. Ну, а Муха был на подхвате, в любой момент готовый подобрать брошенный Алексом пухлый кошель. Разве нужен им был кто-то еще?       Да и почему именно Матвей? Наивный, пугливый мальчишка, который только на коньках стоять и умеет, а в воровском деле ничего не смыслит. Нашли бы тогда кого-то, кто по карманам шарит, кататься-то можно любого научить. Но Алекс был непреклонен:       — Он придет, — ответил он тогда на возражения Мухи.       Конечно, придет. Всерьез с Алексом никто уже давно не спорил. Конечно, мальчишка вернется и будет делать все, что Алекс ему говорит. Спустя столько лет, проведенных вместе, или, наверное, все-таки рядом, с Алексом, Муха уяснил для себя только одно — все и всегда будет так, как захочет Алекс. Как бы плохо не обстояло дело, мир обязательно подстроится под него и развернет все в его пользу. Со временем Муха только больше убеждался, что не было на свете человека, которого Алекс не смог бы убедить в своей правоте. И не было человека, который мог бы ему отказать.       Поэтому Муха не удивился, когда увидел Матвея снова. И когда учил его воровать, и когда заметил, что у парня все вполне себе неплохо получается — ничему не удивился. Но злился отчего-то только больше. Было как-то по-человечески обидно, что все у него так легко и быстро получалось. С стороны могло показаться, что Алекс вообще не уделял Матвею внимание и не следил за его обучением, только Муха точно знал, что Алекс всегда и за всем следил и точно был очень доволен и их учеником, и самим собой.       А потом все как-то закрутилось, так быстро, что Муха и не заметил, как, оказавшись где-то позади, он смотрел теперь в спины друзей и никак не мог их догнать. Все сложнее ему было встроиться в их новую идеальную схему — прежнего места его лишили, а взамен ничего предложить не могли. То есть могли, конечно, нельзя сказать, что его просто бросили, нет, ему дали другую роль, но право быть рядом с Алексом, быть его правой рукой, опорой, первым, кто выручит и прикроет — это право у него отняли.       Муха, наверное, и понимал, что не Матвей, по большому счету, был в этом виноват, но злиться на Алекса все равно не мог, поэтому вся копившаяся в нем обида выливалась только на Матвея. Муха кричал на него больше других, ругал за промахи и никогда не хвалил, будто Матвей вообще ничего не мог сделать правильно, а всегда все только портил. Алекс, казалось, не обращал на это внимания и не подавал виду, что что-то изменилось, но, когда малец стащил билеты на дурацкий бал на льду, Муха вдруг увидел, насколько далек он теперь от своего друга. Понял, что вообще не знает, чего от него ожидать, когда этот самый друг даже мысли не допустил, чтобы взять с собой именно его:       — Пусть Матвей выберет с кем ему идти.       Конечно, Матвей выберет. А Мухе, вот, выбирать не позволено. Он рожей не вышел, вот и нечего ему выбирать.       Муха злился, до чертиков злился на Матвея, на Графа, на Алекса, на себя за то, что так по-детски обидно ему стало от такого отношения. Он будто вообще ничего не значил, будто не было позади стольких лет, проведенных вместе с Алексом. Или это действительно всегда было только рядом, а не вместе?

***

      Только ближе к ночи ребята довольные и воодушевленные вернулись с приема и принесли с собой ворох набитых бумажками портмоне, дорогих карманных часов и прочих буржуйских побрякушек. Они стояли вокруг их старого деревянного столика, который едва не ломился от экспроприированного барахла, и думали лишь о том, как широко они сегодня разгуляются.       — Такой улов не грех и хорошим алкоголем отметить, как считаете? — игриво спросил Алекс. — Матвей, друг мой, вы же прихватили бутылочку?       Матвей достал из-за пазухи бутылку шампанского и вложил ее в протянутую руку «капитана».       — А вы не так прост.       Да, Матвей, ты молодец, ты постарался, держи косточку.       Муха с завистью смотрел на них и не мог вспомнить, а удостаивался ли он когда-нибудь похвалы? Или что это еще было? Алекс вообще умеет хвалить людей, или может только поощрять, когда ему что-то нужно?

***

      С шампанским, конечно, быстро было покончено. Все-таки бутылка на пятерых человек — дело, считай, решенное, из-за чего довольно скоро перешли на любимый Алексом ром. Хотя не было ясно, на самом ли деле Алекс его любит или хлещет спиртное с горла лишь ради красивого образа? Как будто он в самом деле капитан их пиратского корабля.       Раньше Алекс рассказывал, что однажды они залатают эту дырявую посудину и уйдут в плавание. И Муха в глубине души до сих пор надеялся уплыть. Хотелось сбежать от этого холодного, серого города, и не важно, куда.       А, может, хотелось сбежать от холодного, серого Алекса?       — О чем загрустил, друг мой? — Алекс, уже прилично выпивший, плюхнулся рядом с Мухой и, облокотившись на деревянную стену, сделал хороший глоток из бутылки.       — Тебе-то что? — буркнул Муха.       Алекс смотрел на него, растянув влажные от алкоголя губы в нахальной, довольной улыбке.       — Ревнуешь? — неожиданно спросил он.       Муха резко развернулся и ошалелыми глазами посмотрел на него.       — Я что?! — взревел он. — О чем ты вообще? Совсем со своими Карлами да Марксами помешался?       — Я-то, может, и помешался, — усмехнулся Алекс. — Да только точно не совсем. На что ты обиделся?       — Ни на что я не обижался, что я ребенок что ли? — Муха уткнулся взглядом в пол, упрямо не желая смотреть на Алекса. — Только нечего тебе тут со мной разговаривать. Пошел бы, вон, девок буржуйских цеплять, с этим. Че ушли-то так рано? Раз такие красавцы оба, могли и найти себе кого.       — Ну, этот, похоже, кого-то и нашел, а мне-то что за необходимость? У меня, может, уже все найдено, — Алекс смотрел на него, пьяно улыбаясь.       Что-то внутри сжалось и перевернулось от этого его взгляда. Взгляда «у меня есть безумная идея», искреннего и живого, как будто этот тот был самый Алекс, которого Муха знал с детства, а не тот, которого знали теперь все остальные.       Растянув губы в довольной улыбке, Алекс, шепнув что-то похожее на «будет весело», подался вперед и вовлек Муху в пьяный и жесткий поцелуй, сминая его губы, кусая их и подчиняя себе, будто в очередной раз доказывая, что он здесь главный, что все будет только так, как он скажет, а Муха должен повиноваться любому его сумасбродному решению. И Муха повиновался. Не задумываясь, что они делают, не понимая зачем, он подчинялся Алексу, как и каждый раз до этого. Если раньше он никогда не противился, когда тот втягивал его в очередную авантюру, то нужно ли это было сейчас?       — Зачем?.. — как-то жалко спросил Муха, когда Алекс отстранился и посмотрел на него своими нахальными, наглыми глазами.       — О чем ты вообще?       Алекс спросил это таким тоном, будто ничего странного только что не произошло, будто не было этого ошалелого, дикого поцелуя, и не вытащил он сейчас из Мухи всю душу. Вдоволь насладившись его реакцией, Алекс усмехнулся, явно довольный собой, встал и, чуть покачиваясь, направился к своей каюте.       — Куда ты?       — К Маргарите. Я же сказал: у меня все найдено, — сказал Алекс так, будто это было чем-то очевидным. — Забавный ты.       Он развернулся на каблуках и ушел к себе, оставляя Муху в полном недоумении самостоятельно разбираться, что только что произошло и как ему теперь вести себя. Алекс, конечно, об этом не думал, он просто сделал то, что ему захотелось, выкинул очередную дурость, чтобы посмотреть на реакцию Мухи и что-то для себя прояснить.       А Мухе хотелось, чтобы и для него тоже все прояснили, хотелось, чтобы Алекс вернулся и сказал, как ему теперь себя чувствовать. У него это точно получилось бы лучше, чем у самого Мухи. У Алекса ведь всегда все получалось. А Муха бы подчинился, как и раньше, потому что Алекс всегда все знал и понимал лучше него, даже в его собственных чувствах он разобрался раньше.       Муха забавный? Это кажется Алексу забавным? Забавно, что он так по-детски прилип к нему и не может теперь принять, что Алекс уже давно не тот, что нужно наконец жить своей жизнью, а не искать в нем друга? Ни черта это не забавно, и Муха теперь это отлично понимал, но признать, что Алекс уже никогда другом ему не станет, было тяжело.       До ужаса неприятно было осознавать, что Алекс теперь слишком далеко от него. Даже не далеко, а как будто высоко — он умнее, сильнее, лучше Мухи во всем, у него должна быть интересная жизнь, рядом с ним должны быть интересные люди, а Муха всегда будет только вассалом, готовым жизнь отдать за своего сеньора. Или за капитана, скорее всего, Алексу больше понравилось бы это определение.       Да, Алекс — их бравый капитан, а Муха — лишь рядовой член пиратской команды, со мнением которого никто не считается. Для Алекса он только шутка, забавная вещица, но недостаточно забавная, чтобы заинтересовать надолго, поэтому повеселившись он уйдет к Марго, к Матвею или к кому-нибудь еще, кто покажется ему интереснее табуретки.       Трудно только было признать, что Муха жил так уже слишком долго, чтобы пытаться что-то изменить. Вряд ли он хоть когда-то сделает что-то, чтобы заинтересовать Алекса по-настоящему, нет, скорее всего он так и будет топтаться где-то на заднем плане, радуясь про себя редкому вниманию, которое ему уделят.       Наверное, стоило проявить хоть каплю уважения к себе. Пойти к Алексу и дать ему по морде или тоже поцеловать — что угодно, хоть бы показать, что Муха тоже живой человек, что есть и его собственные желания, а не только желания Алекса, но слишком страшно было потерять и то немногое, что теперь у него было. Поэтому Муха так и остался сидеть на полу их пиратского корабля, в темноте и полном одиночестве слушая заливистый смех Марго и пьяные разговоры Алекса наверху.