☆☆☆
– Я не думаю, что в этом есть какой-то смысл, – глухо хмыкает Феликс, зачёсывая знатно отросшие волосы назад. – Папа не собирается перестать общаться со своим братом только из-за того, что случилось с их сыновьями в детстве. И я согласен с ним в общем-то. Но зачем всё время сталкивать нас нос к носу? Хёнджин, сидящий прямо позади него, аккуратно гладит веснушки на задней стороне шеи, а потом мягко опускает подбородок на плечо и замыкает руки на напрягшемся животе мальчика. Они сидят на полу, куда Фел переставил зеркало: Ли, сидящий между разведённых бёдер старшего, пытается привести воронье гнездо на голове в приличный вид, а Хван только прижимается к нему ласковым котёнком сзади и сопит в затылок. После того поцелуя под кроватью Хёнджин всё время к нему тянется, льнётся, будто тело, уставшее за столько лет одиночества, пытается наверстать нехватку человеческого тепла. Феликсу это всё ещё странно иногда, особенно, когда Хёнджин материализуется внезапно. Конечно, чаще всего он выскальзывает именно из-под кровати, а иногда Феликс сам туда лезет, как в прошлый раз, однако теперь это плавно становится своеобразной традицией – ждать мальчика с родинкой под глазом, положив ладони под голову. Под кроватью мир кажется совсем другим: в нём существуют только тёплые руки старшего, его совершенно нереальный нечеловеческий взгляд, робкая улыбка и узкое пространство, в котором можно говорить обо всём на свете и, конечно, вдоволь обниматься. Обниматься Феликс любил всегда. Но помимо привычного удовольствия от близости другого тела, от хёнджиновских объятий Ликс ощущал и странное волнение: жар его груди и конечностей, которые он так любит закидывать на Ли, его запах – запах старых книг и дерева, ритм его дыхания – глубокое и насыщенное, будто он всё время боится задохнуться. И, конечно, его трогательные реакции, которые он всегда пытается подавить, но Феликс всё равно замечает, как содрогается порой парнишка, стоит младшему чуть крепче прижаться или начать ласково перебирать его тёмные волосы. Непередаваемо. – Может, он хочет, чтобы вы помирились? – хриплым голосом шепчет Хёнджин. Феликс отрывает руки от высветленных прядей, поворачивается в его руках и заглядывает в глаза с мигающими огоньками. Хёнджин смотрит немного сонно, его глаза едва открыты, пушистые ресницы местами слипаются, и вообще весь вид Хвана напоминает мягкую игрушку – неподвижную и безвольную. – Думаешь? – протягивает Феликс и склоняет голову набок, разглядывая узор на ковре, а потом как-то медленно моргает и машет головой. – Всё равно это плохо закончится. Чонин меня ненавидит и будет ненавидеть до посинения. Джисон говорит, что легче на всё забить. А потом поднимает хитрый взгляд. – Ты за меня волнуешься? Спасибо. – Просто не понимаю как тебя можно ненавидеть, – пожимает плечами Хёнджин, смотря прямо в упор. – Я жил под твоей кроватью пять лет и ни разу не усомнился в твоей доброте. – Даже тогда, когда я вылил на голову Джисона колу? – хихикает Феликс, пряча озорливую улыбку за ладонью. – Он заслужил: по-моему, дразнил тебя за то, что ты постоянно падал со скейтборда, – Хёнджин поворачивает голову и взглядом указывает на борд у стены. – Меня больше напугала твоя мама, когда устроила тебе взбучку за то, что кола попала на ковёр. Феликс откидывает голову и смеётся уже во всю, немного похрюкивая. А потом резко затыкается и прислушивается – кто-то проходит мимо комнаты, но, к счастью, не заходит. – Мне кажется, нас скоро раскроют, – фыркает Ликс, жмуря от наслаждения глаза, когда рука Хёнджина аккуратно поправляет выбившиеся прядки волос. – Рейч постоянно спрашивает, почему я так много в последнее время смотрю ютюб. – Не раскроют, – улыбается старший, – а даже если и раскроют, ты всегда знаешь, где мы можем спрятаться. Феликс угукает, а потом и кивает. Он с ним полностью согласен. Спрятаться захотелось сразу после того, как трель звонка весело щебечет по всему дому. Семейство Ян не опаздывает ни на минуту. Феликс как хороший сын встречает их прямо в холле, уважительно пожимая руку дяде и обнимая тётю, которая снова начинает лепетать что-то про исхудавшее тело, как будто они не виделись добрые десять лет. Ликс только улыбается неловко, а потом застывает, когда встречается глазами с Чонином. Стоит сказать, что Чонин был как раз таки тем человеком, который меняется с каждым днём. У него, как по расписанию, ширятся плечи, рост стремится вверх, уже обгоняя сгорбленную фигуру Феликса, черты лица становятся острее ровно, как и взгляд. Чонин с ним не здоровается, а сразу плетётся ленивой походкой к кузинам, а потом уже и к старшим. Феликс только фыркает и идёт в гостиную. Ничего не меняется. Если приглядеться, то можно увидеть как сосед поливает гортензии. Феликс сидит на своём месте за столом и разглядывает ачжосси, который дома появляется только по выходным, убивая свою жизнь на работе. Гортензии чуть прогибаются под потоком воды, и их мягкий сиреневый цвет красиво сочетается с небом. Предзакатным. Густым. Акварельным. Феликс делает всё что угодно, только бы не вслушиваться в разговоры родственников и не слышать деланно равнодушное дыхание брата. Он вдыхает – и вода в миниатюрной лейке заканчивается, выдыхает – ачжосси уходит в дом, чтобы её наполнить. Кажется, ему нужен шланг. А Феликсу терпение. – Как твои успехи в школе, Ликси? – внезапно спрашивает тётя и мальчик будто отмирает. – Спасибо, всё хорошо, – бодро отвечает Феликс, пытаясь искренне улыбнуться – чтобы не произошло с Чонином, его родителей он любит и уважает. Хотя бы за то, что те никогда его не винили за тот несчастный случай. – Когда аттестация на следующий пояс? – интересуется дядя, разрезая мясо. – Ох, она ещё нескоро – думаю, только через полгода, я медленно ползу, – смущённая улыбка. Феликс не очень любит, когда поднимается тема тхэквондо: он никогда не относился к спорту слишком уж серьёзно, предпочитая катать на скейтборде или зависнуть с приставкой в руках. – Главное, ползёшь, – улыбается дядя, укладывая отрезанный кусочек в рот. – Феликса часто хвалят, – начинает мама и Феликс мысленно закрывает лицо рукой, потому что знает, что нахваливать больше, чем сына, она обожает только младшенькую Оливию. – Тренер хочет поставить его на межгородские соревнования! Ох, они будут проходить в Пусане, надо бы подготовиться, взять выходные дни что ли… – Да, причинять другим боль Феликс умеет, – хмыкает еле слышно Чонин, даже не заметив, как тихо становится за столом. Мама Ликса тут же замалкивает и стыдливо опускает глаза. Рейчел, сидящая рядом с Чонином, мгновенно закипает, но с вежливой улыбкой кладёт в его тарелку побольше салата: – Кушай, Чонин-а, побольше, а то кожа да кости. Феликс только кладёт вилку в тарелку и прямым взглядом прожигает в брате дыру. Да, Фел виноват, да, Чонин здорово пострадал, да, фобия – это серьёзно, но чёрт побери… слышать такое – адски обидно. – Кстати, мам, у меня скоро олимпиада по литературе, я вам не говорила? – Оливия пытается мягко разрядить обстановку и все бросаются за этим, как за спасительным кругом. Снова завязывается беседа, но Феликс к еде больше не притрагивается. Гортензии колышутся на ветру.☆☆☆
Ликс даже не удивляется, когда мама легко разрешает подняться наверх под отговоркой плохого самочувствия. Лестницы жалобно скрипят под ногами, провожая мальчика наверх, пока он зло дует щёки и грозится набить Чонину лицо в следующий раз. Он чертовски устал от всей этой ситуации и готов, наконец, отпустить своё чувство вины, раз младший упрямо стоит на своём. Ликс берётся за ручку двери и аккуратно открывает, ступая в мягкую темноту комнаты. Он шагает к своей кровати и падает на подушку, утыкаясь носом в самый центр. Тело медленно расслабляется, а мозг сбрасывает килограммы мыслей. Когда через пару минут на голову опускается ладонь и начинает мягко её поглаживать, хочется заурчать. А ещё почему-то заплакать. Мальчик поднимается и встречается взглядом с Хёнджином, который сидит на полу и обеспокоенно разглядывает Феликса. – Привет. – Ты помял причёску. Феликс горько хмыкает и садится на кровати по-турецки, надеясь, что Хван пересядет к нему. Но Хёнджин остаётся на полу, огоньки его глаз мигают где-то на уровне груди, посылая по телу странную дрожь – у старшего взгляд всегда пронизывающий, как будто парнишка знает больше, чем может рассказать. – Я по тебе скучал. – Тебя не было только три часа и ты был всего лишь на этаже ниже, – хмыкает Хёнджин и опускает голову, боясь показать Феликсу свою довольную улыбку. Хёнджину нравится, что Ликс привязывается, что скучает по нему, что чувствует его нехватку. Так нравится, что ногти пальцев, сложенных в кулак, впиваются в кожу. Хочется притянуть младшего за хрупкие плечи, не отпускать, спрятать, оставить себе. Феликс пожимает плечами и сползает на пол к Хёнджину, оказываясь между ним и бортом кровати. Но Хёнджин уважительно отодвигается назад, чтобы Ликс мог удобно сесть и по недавно приобретённой привычке положить свои ладони в руки Хвана, который тут же их крепко сжимает. Почему-то от этого лёгкого движения, практически незаметного жеста колет в груди, и Ликс прячет глаза под чёлкой, разглядывая родинки старшего под коленом. Хёнджин перемену улавливает сразу же и вопросительно заглядывает в лицо, чуть нагинаясь. На веснушчатых щеках тяжелеют фарфоровые капельки слёз. Конечно, Ликс смущается, тут же вырывает руки и прижимает их к глазам, пытаясь остановить все те эмоции, которые накопились за вечер, будто мёд в сотах. И, наконец, переполнились. Хёнджин соображает не так быстро, смотрит немного оторопело и чистит горло. – Я не какой-нибудь плакса, ладно? – доносится голос из-под пшеничных волос, ладоней и груды ущемлённой гордости. – Просто… я устал. Хёнджин кивает самому себе и притягивает мальчишку к груди, футболка сразу же впитывает соль. – Конечно, ты не плакса, – он целует макушку с громким чмоком и едва слышно хихикает. – Плакать, когда грустно, полезно для здоровья. Плачь, Ликси. Никто этого не увидит. Темнота комнаты топит в себе едва различимые хныканье, шумное дыхание и лёгкие поддерживающие хлопки по спине. Хёнджина разрывает от того, насколько ему хочется защитить мальчика, насколько перемолоть кости Чонину, спокойно ужинающему внизу. Он закрывает глаза и тихонько качает подрагивающее тельце в своих руках. – Ты же знаешь, что я всегда буду рядом? – шепчет он куда-то за ухо. Феликс даже не успевает ответить, как дверь резко открывается и в комнату влетает сквозняк. Хватка на плечах резко крепчает, но уже через мгновенье Хёнджин с тяжёлым вздохом исчезает – темнота играет им на руку, слепя ворвавшегося человека на пару секунд. Этого хватает, чтобы не попасться, но не хватает, чтобы прийти в себя. Феликс инстинктивно жмурится – прямо как жертва сжимается перед хищником. Темноте комнаты это не нравится, воздух как будто сгущается вокруг Феликса, но людям никогда этого не заметить. Слезы, упавшие на ковер, оставляют там темные пятна. Чонин заходит не сразу. Медлит немного на пороге, не решаясь зайти туда, где ему – он уверен – не понравится, но мама наградила таким взглядом, что лучше послушаться. А сделать вид, что хочешь помириться, не так уж и сложно. Когда его заносит в середину комнаты, Чонин выглядывает из-под челки на сидящего у кровати брата и закусывает упрямо губу. Обида до сих пор сжимает горло, стоит посмотреть в эти блестящие раскосые глаза. Там, на глубине реки, было очень страшно, смерть почти уцепилась за его плечи. И ощущение, что до сих пор цепляется. Чонин злобно усмехается и складывает руки на груди. Феликс Ли знатно подпортил ему жизнь, и прощать его он не собирается. – Хнычешь, хён? – Иди туда, откуда пришел. – Я бы хотел уйти из этого дома. – Так что же тебя держит? – зло фыркает Ликс. – Хочу просто напомнить тебе какое же ты ничтожество. Феликс скрипит зубами, и воздух становится тяжелее. – Выйди из моей комнаты и никогда больше не переступай порог. – Не хочу. Родители думают, что мы с тобой миримся, – стервозно хмыкает Чонин и с напускной наглостью осматривает комнату, освещаемую лишь светом из коридора. – Ты не хочешь мириться. – Верно, потому что я тебя не прощу, – почти что шипит младший и делает шаг к замершему на полу брату. – Ты даже не представляешь каково это – жить с фобией, бояться гребаной воды. Пока ты машешь ногами на своих тренировках, гоняешь на скейте и наворачиваешь круги в бассейнах, я с этим живу, Феликс. Это сделал со мной ты. – Чего ты хочешь?! – не выдерживает Ликс и вскакивает с места, сжимая до побеления кулаки. – Чего ты от меня хочешь? Что я должен сделать?! Ликс дрожит от злости, его потряхивает: он так устал от этих обвинений, от ненависти, которой пышет Чонин, будто дорогим одеколоном. Тьма сгущается, стены будто становятся дальше – ещё немного и Ликс не выдержит этого давления. – Я хочу, чтобы ты тоже страдал чем-нибудь всю жизнь, Ликси. Разве это не будет честно? Прямо как я. – Не делай из этого такую трагедию! – Нет, я буду, – зрачки Яна опасно расширяются, как у кошки, готовой прыгнуть и вцепиться в лицо. – Я буду, Феликс. Потому что для меня это трагедия! Я всю жизнь на тебя равнялся, ты был для меня не просто крутым хёном, ты был самым лучшим другом, пока не начал топить в той мутной воде, как какого-то щенка. – Ты знаешь, что я сделал это не специально, это была чертова игра! Чонин усмехается и складывает руки на груди, выгибая густую бровь. – Что ж, она плохо закончилась. Так что скажу тебе от всего сердца: гори в аду. Феликс уверен, что такие страшные слова вырвались лишь от переполняющих брата эмоций, только потому. Но они все равно захлестнули, как цунами, вкололи в кровь литры жгучей обиды, которая начала жечься буквально по всему телу. Тело окаменело, а уже через секунду он хватается за грудки Чонина и грубо встряхивает. – Повтори! – Повторю, – гремит возвышающийся над хёном Ян и отбрасывает его от себя с такой неприязнью, будто дотронулся до гниющего мяса. – Гори в аду, хён. Там тебе самое место. Феликс ударяется спиной об угол кровати и провожает яростными глазами уходящую спину брата. Гнев шумит в ушах, перекрывает голос чистого разума, и Феликс подрывается на месте, несясь за довольным собой мальчишкой. – А ну стой, твою мать! Я с тобой еще не договорил! – чуть ли не орёт Феликс и успевает развернуть Чонина за плечи у самой лестницы. – Ты какого хрена творишь?! Совсем с ума сошёл?! Феликс шипит злобно, выливая на него весь свой яд, всю свою обиду. Снова хватается за грудки и сжимает ткань со всех сил. – Ты меня так достал, Чонин, ты бы знал! Почему не можешь вести себя как нормальный человек?! Ну что мне для тебя сделать, а? Что?! На шум выходят все родственники и изумленно смотрят на вцепившихся друг в друга братьев, остолбенев в холле и устремив взгляды вверх. – Феликс! Что ты делаешь?! – миссис Ли прикладывает ладони ко рту. Чонин чуть ли не желчью исходит, смотрит на Ликса страшными глазами и хочет отодрать от себя чужие руки. Но блондин и не думает выпускать из своих лап дорвавшегося донсена, тогда Чонин рычит и со всей силы толкает брата, который валится назад. Но этот же толчок сбивает с ног самого Яна, из-за чего он неуклюже поскальзывается и, не почувствовав под пятками твердой поверхности, падает вниз. Все происходит так быстро. И в то же время будто кадры фильма с замедленной съемкой. Чонин мигом пропадает из поля зрения лежащего на полу Феликса, а когда он встает, чуть покачиваясь, и подходит к лестнице, то видит как брат лежит в самом низу в неестественной позе, а из-под темной макушки неторопливо растекается алая лужица. Только после того, как это отпечатывается на подкорке словно фотография, до Феликса доходит истошный крик тёти. Ликс моргает и видит что-то жуткое. Они склоняются над мальчиком, пока тот широко открытыми, но пустыми глазами смотрит в потолок. До Ликса сразу доходит: Чонин не дышит. Паника бьет под дых слишком быстро. Он выдыхает из-за этого жгучий кислород и делает крохотный шаг назад. Ему страшно. Чонин не двигается. На него поднимает белое, как мел, лицо отец, и Феликс срывается с места. Он бежит в комнату, захлопывает дверь, дрожащими руками поворачивая замок. Сердце делает кульбиты, он даже не замечает, как по щекам скользят слезы. В голове пустота и хаос. Феликс пытается подумать, осознать произошедшее, но красный цвет перед глазами затмевает любые мысли. Феликс просто лезет под кровать и тут же попадает в тепло крепких объятий. Хёнджин сжимает пальцами дрожащие плечи и топит в своей груди истеричный полный боли крик. – Хёнджин! – Ликс задыхается. – Хёнджин, Хёнджин, Хёнджин! Хван гладит по узкой спине и слышит как по лестнице кто-то поднимается. Огоньки в глазах опасно сверкают, искорки витают в воздухе, и хватка на плечах становится яростней. – Хёнджин, умоляю! Хёнджин, я не хотел, не хотел… – Феликса колотит по-настоящему, он зажмуривает глаза со всей силы, но картинка перед глазами никуда не уходит. – Хёнджин, я хочу исчезнуть! Хочу исчезнуть! За ручку двери дёргают, но замок сдерживает рывок человека по ту сторону. Хёнджин накрывает ладонью голову мальчика и ласково прижимается губами ко лбу, на которой проступила венка от напряжения. Он не думает ни секунды. Когда через пару минут дверь удаётся вышибить, в комнате никого не оказывается. Только из окна видно, как колыхаются из стороны в сторону соседские гортензии. Лёгкие заходятся кашлем – сладость цветов и крови невыносима.☆☆☆
Джисон наклоняет голову в бок и тяжко выдыхает. Закрытая деревянная дверь вселяет тоску и желание потаскать за волосы друга, который испарился неизвестно куда. Семья Ли переехала два месяца назад, никому и ничего не говоря – только учителя в школе о чём-то шептались, тут же замолкая, когда мимо проходили навострившие уши дети. Класс будто опустел с уходом веснушчатого австралийца: никаких эмоциональных выкриков во время игры в Геншин, никакого гоготания своим басом, никаких детских песенок и эгьё. Наверняка, смешно было вот так оставлять Джисона скучать – в Сиднее ведь намного веселее, чем тут, в душном Сеуле. Хан хмурится и берёт в руки конец своего скейта, когда-то разрисованного вместе с Ликсом. Сон Гоку хитро ему улыбается, выглядывая из-за брюха деки. Это даже подло – вот так бросать его на пустом месте, даже не предупредив, но мальчишка уверен, что легко простит своего друга, если тот вдруг объявится, улыбнётся также ярко и позовёт гулять по Мёндону. Как раньше. Но дверь по-прежнему молчит. И дом тоже. – Ликс, только попадись мне на глаза – мокрого места не оставлю, – как побитый кот, фырчит Джисон и резко разворачивается, широкими тяжелыми шагами скрываясь из виду. Прохладный ветер проходится по улице, кроны пожелтевших деревьев щекочут пронизанное тучами небо. Совсем скоро на землю начнёт накрапывать, а уже к вечеру загремит гром, по-осеннему трепетный и рокочущий. Проходит секунда, и ветер ловко заворачивает за угол, унося с собой первые упавшие листья, окроплённые золотом. Снова воцаряется щемящая невозмутимая тишина.