Будда всегда опаздывает

1. Дверной звонок чересчур звóнок. Максимов не видел Лёшу дней шесть, если не больше, а без Леонидова даже не так весело издеваться над Игорем. Да и скучновато: Вахтанг по уши завален работой, и с Максом общается исключительно по делу, как будто за шаг в сторону от служебных обязанностей его расстреляют. Макс отвык видеть Лёшу в какой-то другой одежде, кроме костюма. Похоже, тщательно выстраиваемый Леной образ рухнул в мгновение ока, стоило Жаровой уехать из города. Глаза Леонидова, обычно ясные, голубовато-зеленые, как озерная вода, сейчас красные, с полопавшимися капиллярами, резко контрастируют с припухшими синюшными веками. Над левой скулой у Лёши глубокий черный синяк, под носом засохла кровь.        — Япона мать… — Максимов присвистывает. — Откуда тебе принесло?        — А тебе есть дело до этого? — огрызается Леонидов. Он до побелевших пальцев держится за дверной косяк, как будто его не держат ноги.        — Ты пришёл ко мне, чтобы нахамить? — поднимает брови Максимов, но отходит в сторону, впуская Лёшу в квартиру — тот медленно отцепляется от двери — и его шатает на каждом шагу. Раз пришёл — значит, некуда больше.        — Ты пьяный что ли? — недоверчиво щурится Макс. Вроде не похож, говорит четко, только идет еле-еле.        — Как хочешь, — от усмешки Леонидова день не становится светлее, выглядит жутковато.        — Знаешь, Лёш, я как Пёс, только он не любит бандитов и алкоголиков. А я — ещё и наркоманов, — говорит Макс, внимательно наблюдая за реакцией: угадал или мимо.        — Дело твоё, — Леонидов пожимает плечами. Движение получается смазанным: он неловко дёргает правым плечом и морщится. Лёша замолкает на полуслове, и на глазах у Макса его и без того бледное лицо становится совершенно белым с нехорошим зеленоватым оттенком, на лбу выступает испарина.        — Я… — Леонидов давится своими же словами. Он делает шаг вперёд, держась за стену, взгляд мгновенно теряет фокусировку. Роняет себя на колени и сплёвывает на грязный пол.        — Япона мать, — Макс подставляет ему плечо, попытавшись поднять. — Обдолбанный, серьёзно? Леонидов шумно сглатывает возле его уха, глубоко вдыхает и выдыхает.        — Давно ты такой принципиальный?        — Чёрт с тобой, — возиться с ним Максимов не подписывался. Сгрузить возле «белого друга» — и дело с концом. — Спокойной ночи, Лёш, — бросает Макс и выходит в коридор, оставляя его одного. Максимов ему не служба спасения и не наркология, чтобы откачивать. Пятница в конце концов. Спать, спать и спать. Леонидов не зовёт его, за закрытыми дверями его даже не слышно, но Максимова съедает тревога. Если этот наркоша откинется в его квартире, Макс ни в жизнь не отмоется. Максимов не стучит — чего он там не видел, в самом деле. Едва не ударяет Лёшу дверью — тот даже сидеть не может — лежит: виском в холодный кафель.        — Откуда ты взялся на мою голову? — стонет Макс и садится рядом с ним.        — Тебе точный адрес? — Лёша вяло улыбается, словно приглашая посмеяться, но его снова тошнит, и на лице у него замирает болезненная гримаса. Когда в его желудке не остается ничего, что можно было бы вывернуть, Лёше явно легчает, но он совершенно без сил. Макс поднимает его за шиворот — Леонидов вяло пытается встать на ноги, чтобы в конце концов повиснуть на Максимове.       — Тебе бы вымыться, — Макс вытаскивает его в коридор: после прикосновения к лешиной щеке у него ладонь блестит от влаги: вероятно, пот и слезы, и нет, он не плачет, но глаза у него слезятся будь здоров, а волосы на макушке как иголки у ежа, грязными колючками.        — Я там упаду, — выговаривает Леонидов ему в шею. — А ты вкусно пахнешь.        — Нормально тебя кроет, — Макс открывает перед ним дверь в ванную. Но запах от него и вправду вполне приличный, сподобился найти старый одеколон. Экспресс-курс «помоги ближнему-обдолбавшемуся своему» Максимов никогда не хотел проходить, но от Лёши толку мало, ему бы себя удерживать в вертикальном положении.        — Как будто не раздевал никого, — невнятно комментирует Леонидов, когда Макс стопорится на ремне его штанов, но справляется.        — Отчитывать меня будешь? — изображает удивление Макс, расстегивая на нем рубашку. — Что мужиков не раздеваю? Леша смотрит на него, и эти несколько секунд взгляд у него ясный, емко выражающий: «кого ты хочешь обмануть». Но вслух он ничего не говорит, хотя молчание красноречивее слов. Одежда у него насквозь мокрая от пота, даже пояс плотных брюк пропитан так, что капает. Рукава рубашки грязные, и манжеты в крови — явно лицо вытирал. Макс отворачивается где-то на лёшиных трусах, позволяя ему самому залезть в ванну: долго, очень долго, со своими ногами Леонидов сегодня не в ладах. Максимов пока пихает всю его одежду в машинку одним ворохом, не забыв проверить карманы: ключи от квартиры, от машины — как он только сел за руль в таком состоянии? — и пятьсот рублей наличкой сотнями.        — Ты живой там, Лёш? — спрашивает Макс, не поворачиваясь. Обернуться приходится, и вовремя: Леонидов сползает в ванну, вяло пытаясь удержаться за влажную плитку стен.        — Япона ж мать, — Макс закатывает глаза. — Мне, что, мыть тебя теперь? Лёша в этот момент пытается отъехать, опасно закатывая глаза. Максимов, не жалея, хлопает его по щекам до тех пор, пока во взгляде Леонидова не появляется осмысленность. И — да, он его моет: поливает из душа, как нашкодившую собаку. Максимов где-то читал про контрастный душ для торчков. Возможности попробовать не было, а тут, пожалуйста, целый подопытный кролик. Лёша ежится под ледяными струями и заметно расслабляется от горячей воды, но не издаёт ни звука, не делает попыток закрыть лицо, и Максимов, уменьшив напор воды, смывает кровь у него из-под носа. От Лёши всё ещё паршиво пахнет, поэтому Макс выжимает на мочалку шампунь — собачий, что-то там с запахом алоэ и экстрактом пшеницы, так что не жалко, — и растирает Леонидову голову и левое плечо, потому что правое у него заметно опухло.        — Поднимись, — командует Максимов. Леонидов беззвучно шевелит губами, словно отдаёт приказ самому себе, находит неуверенной рукой опору в виде бортика ванной. Неловко пытается выпрямиться. И поскальзывается. Макс ловит его под руку, матерясь. В других обстоятельствах, конечно, он бы… Максимов трясет головой, как будто хочет высыпать из ушей все ненужные мысли. В штанах немедленно становится тесновато. Красивый он, красивый, не станет же Макс врать самому себе, везде красивый. Не твинк, не гора мускулов. Обычный. Максимов намеренно не смотрит вниз, хотя сейчас неловко должно быть не ему, но Лёше абсолютно наплевать, по крайней мере, пока; он опасно шатается и сплёвывает вязкую слюну себе под ноги. Его всё ещё тошнит. Такое Макс не забудет: номер «пьяный Леонидов, жалующийся на жизнь» он уже видел, но вот гвоздь программы «пьяный или накуренный (или обдолбанный) и голый» — вот к этому Максимова никто не готовил. Макс увеличивает напор воды, чтобы по-быстрому смыть с Лёши мыльную пену. В ванной жарко, и Леонидова совсем развезло. Макс пытается не смотреть… Ниже пояса он старается не смотреть, но у него глаза словно намагничены. Леонидову пока что всё равно. За столько лет совместной работы — и не только её, на заре их «дружбы» у них был пьяный перепих, растянувшийся аж на несколько месяцев периодического поебывания не только мозгов друг друга — Макс ещё не бухал по-чёрному, — а потом случилась Лена, свадьба, запой, развод и снова свадьба, только Лёшина. Короче говоря, Макс видел его любым, но вот этот шрам на Лёшиной ноге — нет. Длинный рубец вдоль бледного бедра, кожа выглядит грубой, нездоровой. Обратный путь, как известно, тоже начинается с первого шага, но бортик ванны теперь становится для Лёши непосильной преградой, так что Макс крепко держит его за здоровую руку. Выглядит это жутко: Лёша как будто по частям собирает свои конечности. А ещё у него голова мотается как на ниточке. Максимов отгоняет настойчивую мысль о Тонком человеке — любит же Пёс ужастики смотреть по телевизору, а потом хозяин думает о всякой дряни. Леонидов немного выше Макса, а на рабочих туфлях у него ещё и каблуки — венские, самые небольшие, но сейчас разница в росте скрадывается тем, что у Лёши подгибаются колени. Макс грубовато растирает его полотенцем, случайно задевая синяк на плече — Леонидов чуть дёргается, но на большее его не хватает.        — Нравлюсь? — сдавленно выдыхает Лёша ему в шею. Леонидов едва держится на ногах и в основном повисает на Максе. Максимов серьезно раздумывает, не придушить ли Лёшу полотенцем, но перспектива тюрьмы в ближайшем будущем не привлекает.        — Откуда шрам? — невзначай спрашивает Максимов, вытирая капли воды, сбегающие ниже колен Леонидова. Для этого Максу пришлось наклониться. Оказывается, игнорировать чужой член довольно легко, даже если этот самый член у тебя перед глазами. Лёша тем временем смотрит на свою ногу так, как будто впервые её видит.        — Упал… Железным штырем распорол, — Леонидов, не моргая, касается влажной кожи на бедре. — Семнадцать швов. Давно. Максимов до боли закусывает нижнюю губу. Словом «давно» у них в отделе обозначают период, который Макс благополучно пробухал. Чтобы не обидно ему было, так-то. Пять потерянных лет жизни, яркий калейдоскоп из бесконечных пьянок то в одиночестве, то с другом-собутыльником. Глухая злость, обида: разом потерять и жену и друга (скорее, любовника, конечно). Слепая ярость, когда он однажды крушил свою квартиру. Опрокинул шкаф, расколотил пару отцовских статуэток, несколько фарфоровых чашек и затейливый заварник. Жалко, всё-таки память. Макс набрасывает полотенце Леонидову на голову, и тот покорно подставляет макушку, позволяя вытереть свои волосы. Максимов чуть грубо распутывает их, но не касается Лёшиного разбитого лица. Максимова перестает беспокоить то, что он вытирает абсолютно голого взрослого мужика как ребенка. У него возникает соблазнительная мысль оставить Леонидова разбираться с одеждой самостоятельно, но сейчас Лёша совершенно не в ладах со своими руками и ногами. Выражение лица у него становится каким-то детским, когда Макс выкладывает перед ним футболку, бельё и спортивные штаны — Максимов даже не помнит, откуда все это. В любом случае Леонидов даже не может попасть в рукава этой самой футболки. Вполне закономерно. Так что, да — Максу приходится одеть его. У Лёши всё ещё реакции ноль, но, когда он в одежде с чужого плеча, на пару размеров больше, чем нужно, Максимов испытывает к нему меньше… чего? Не неприязни, но наркомания в принципе не привлекательна. И не отвращения. Странное чувство. В ванной, заполненной клубами пара, очень жарко и влажно: неудивительно, что у Леонидова кружится голова, как только Макс открывает ему дверь и бросает «на выход», как он обычно говорит Псу. Лёшу опасно ведёт в сторону, но Максимов сгребает его за ворот футболки и толкает вперёд. В большой комнате Макс бросает ему на пол толстый плед — тёща когда-то подарила, а сверху — одеяло. Верхним слоем роняет самого Леонидова — тот не попытался и руки подставить, рухнул как плохая ростовая кукла. Даже кровать ему не вариант: он скорее упадет с неё ночью, и точно шею свернет, с его-то удачей. Макс стелет себе постель: в кои-то веки он с утра убрал диван, а не собрался впопыхах и ушёл на работу. В голове ворочаются не самые приятные мысли. Максимов закатывает глаза — с огромным удовольствием он бы закатал в бетон дрожащего на полу Леонидова — тот лежит лицом вниз, не меняя позы. И не проигнорируешь ведь: может, ему по полу сквозит, замерзнет, заболеет. Макс набрасывает на него серое покрывало. Тоже собачье, ага, всё в шерсти и, скорее всего, в слюнях.        — Глаза б мои тебя не видели, — бурчит Максимов. Куча на полу шевелится, но молчит. Максу кажется, что прошла не одна сотня лет, прежде чем он наконец-то смог лечь, но его настигает следующая проблема: вечер был слишком бурным — во всех смыслах — неудивительно, что его стояк оттопыривает одеяло. Такая палатка, хоть в поход собирайся. Ему бы, по-хорошему, отползти в ванную, но дрочить на своего бывшего — увольте. Макс отворачивается, настойчиво игнорируя острое желание. Максимов, по своим ощущениям, едва-едва успевает задремать, но выдёргивается как от кошмара, не сразу понимая, что его разбудило. Промаргивается, разлепляя слипшиеся ресницы.        — Что, плохо? — спрашивает он в темноту. Смотрит на часы, едва различая цифры. Ого, уже ночь.        — Кости ломит, — жалуется ночной мрак тихим лёшиным голосом. Он никак не может устроиться, пытается встать и снова ложится. Отходняк, думает Макс, или умение искать неприятности на свою задницу.        — Знаешь, а я ведь скучаю, — делится своими мыслями Лёша. — По тебе. По нам. Откровеннее некуда, что уж тут. Наркотик явно развязал ему язык. Максимов, не разлепляя глаз, знает, что Леонидов сидит на диване у изголовья.        — Меня забыл спросить, — качает головой Макс. Он мог бы резко выпрямиться и оттолкнуть Леонидова, но тот вполне может головой удариться. Максимов не хочет проблем.        — Не все с тобой согласны, — голос Лёши в темноте звучит почти обычно, хотя он определенно имеет в виду максов стояк. Ну да, его трудно было не заметить.        — Если тебе лучше, можешь валить, — припечатывает Макс, умом понимая, что Леонидов сейчас не в состоянии и с лестницы спуститься, если только какой-нибудь добрый самаритянин не спустит его вниз головой. Макс переворачивается на живот и пытается снова заснуть, но очень быстро начинает задыхаться, уткнувшись лицом в подушку. Голову приходится повернуть. Лёша сидит на полу, завернувшись в покрывало. В темноте его синяки кажутся черными, из-за чего черты лица выглядят размытыми, если не сказать — жутковатыми Макс отворачивается к спинке дивана и засыпает, когда Лёша перестает беспокойно ворочаться. Одно радует — завтра, а точнее, уже сегодня, суббота. Леонидов так и не лёг — полусидит, голова запрокинута на диван. Пес — предатель — лежит рядом, пристроив большую часть своей туши на Лёшиных коленях. Пальцы Леонидова вплетены в длинную собачью шерсть, сам он спит или дремлет. За ночь его глаз и щека сильно отекли, на переносице синяк. Макс не может пожалеть его — сам виноват. Максимов гремит посудой, пытаясь доказать всем — в лице себя — что ему наплевать, спит там Лёша или нет. Судя по подрагивающим векам — просто лежит с закрытыми глазами. Пёс от него не отходит — за своего что ли принял, унюхав шампунь. Лёша, пошатываясь, падает на стул, выглядит он так, как будто неделю не спал. Максимову странно видеть его таким: бледным, взлохмаченным, губы у него склеены тонкой плёнкой, которую он разрывает, приоткрывая рот. Макс ставит перед ним кружку с водой и удивленно вскидывает брови, когда Леонидов подтягивает к себе баночки со специями и сыпет в чашку то соль, то сахар, внимательно наблюдая, как растворяются мелкие кристаллы. Макс ощущает у себя наличие совести. Взыграла-таки. Лёшу рвало полночи, и то, что он обезвожен — факт. Леонидов цедит свой сладко-солёный напиток потрескавшимися губами. Ему бы по-хорошему выпить какой-нибудь регидрат, но у Максимова в аптечке есть только гора бинтов, бутылёк с перекисью и зелёнка. Всё. Макс жарит себе яичницу, Лёше не предлагает: тот от одного запаха бледнеет, зеленеет и отползает к дивану.        — Спасибо, что приютил, — говорит он. Его одежда подсохла за ночь, и Макс вполглаза наблюдает, как Леонидов рваными движениями стягивает джинсы и рубашку с полотенцесушителя. Вещи пересушены, конечно, но зато хорошо пахнут, это Максимов точно знает. Леонидов никак не может одеться: после ночи он едва может пошевелить правой рукой, а натянуть джинсы одной левой у него не получается, так что Лёша, отчетливо скрипя зубами, отчаянным рывком тянет штаны вверх за пояс. У него так искажается лицо, что даже Макса передёргивает. Максимов не собирается провожать его. Лёша не с первой попытки открывает дверь и глухо хлопает ею, уходя. 2. Пёс возбужденно наворачивает круги в прихожей. Максимов не слишком волнуется: вся шпана в масштабах Киева знает, что к нему лучше не лезть. А ещё Пёс прекрасно работает по схеме «всех впускать, никого не выпускать», и порванными штанами тут не отделаться. Тот, кто решил без приглашения посетить его квартиру, просто так не уйдёт. Брошенная на пол толстовка, Пёс видит её первым и тащит Максу в зубах. Толстовка пахнет, и запах сильнее всего ощущается под воротником. Лакост с бергамотом. Максимов полный профан в парфюмерии, но эти духи ему знакомы. О да, он знает, кто так пахнет. Куда он денется с восьмого этажа. Но разгадку ему даёт Пёс: мечется перед дверью спальни, прерывисто лает, и несётся к кровати, едва Максимов заглядывает в комнату. Макс поворачивает ключ в замке и заходит в спальню. Да уж… от Чеширского Кота оставалась хотя бы улыбка, а Леонидова и след простыл. Макс, кряхтя, опускается на колени, потом ложится на живот и заглядывает под кровать. В голову лезут бородатые анекдоты про мужа и любовника. Любовника жены, разумеется. Реальность разочаровывает и пугает одновременно: найти под своей кроватью своего коллегу-возможно-друга-вероятно-спятившего-наркомана удаётся не каждый день. И как он только умудрился туда залезть? Его трясёт, его опять трясёт, почему, когда он оказывается в квартире у Максимова, его колотит? Лёша лежит пластом перед лужицей собственной крови: из правой ноздри у него капает. Затылком он упирается в основание кровати, его руки вытянуты вперед.        — Лёш, ты совсем обалдел? — у Максимова, кажется, нет сил удивляться. Макс переворачивается так, чтобы лежать щекой на полу. Он протягивает руку ровно на столько, чтобы касаться Лёшиной головы, но тут же жалеет об этом: Леонидов вскрикивает «не трогай меня!», резко отдёргиваясь. Под кроватью места слишком мало, и Лёша предсказуемо бьётся головой. Облегчил Максимову уборку: протёр собой полы. Это, разумеется, шутка, Максимов даже пылесосом никогда туда не залезал.        — Давай, вылезай, — просит Макс. — Ну, что ты, это же я. Методы убеждения у него сомнительные, аргументы убогие, но до Леонидова доходит. Максимов вытаскивает его, дрожащего, за рукав. Макс поднимает его голову за подбородок вверх и немного поворачивает. Как знал — на шее у Лёши синяк, посередине которого — след от укола. Похоже, Леонидов дёргался, пока его кололи, и инъекцию сделали неудачно.        — Я работаю под прикрытием, — на одном дыхании признаётся Леонидов. Это вполне логичное объяснение его поведения, одновременно и оправдание и карт-бланш.        — Лена хоть в курсе? — спрашивает Макс, одновременно роясь в холодильнике в поисках льда.        — Мы больше не вместе, — выговаривает Лёша, пряча лицо в коленях.        — Лена тебя бросила? — Макс не верит своим ушам. Об этом он бесконечно мечтал несмотря на то, что в своё время понял, кто его привлекает. Кроме женщин. Точнее, кроме Лены. Так получилось, что сразу после Жаровой вторым номером шёл Леонидов. И как ни пытался Макс договориться с самим собой: «он же друг/не-друг/любовник/коллега», остановить выбросы дофамина каждый раз, как он видел Лёшу, не получалось. Хотя обманывать окружающих и самого себя у Максимова чудесно получается. В самом деле, кто вообще может заподозрить, что Макс может испытывать совсем не дружеские чувства к человеку, который увёл у него жену? И кто мог догадаться, что они спали? Гнездилов со своими двусмысленными намеками иногда бывает весьма близок к правде, но кто же станет слушать придурка?        — Почему ты? — прямо спрашивает Макс. — Почему такая работа — и тебе?        — А что, завидно? Ты, что, думал, все очень страдали, пока ты бухал? — Леонидов поднимает глаза. Наверное, Макс надеялся на это.        — С тобой мало кто хочет работать, если ты не заметил. Ну конечно. Гнездилов, Вахтанг и Лёша. Игорь. Бесполезный племянник генерала: пятая спица в колеснице, чемодан без ручки, зонтик рыбы. Полный идиот, непригодный для службы в полиции, но с высокопоставленным дядей. Всё равно — отброс. Леонов. Простой парень и одновременно непонятный, как диаграмма Эйлера-Венна. Странное, но гармоничное сочетание. Всеобщий любимец и вообще — умница, грамотный криминалист. Одновременно ручной Терминатор, отличник стрельбы и физподготовки. Всегда готов на любую авантюру, стреляет, как и бьёт — без промаха. Со всех сторон положительный. И тоже отщепенец. Почему — загадка. Леонидов. Ходячий Уголовный кодекс, свод правил и законов. Честь и совесть, сплошь высокоморальный. Пожалуй, из всех в отделе только к нему прислушивается Громов. Леонидов говорит — Леонидов делает, без вариантов. Разбирающийся во всех бумагах и бесконечных отчётах, бог документов. На расстоянии отстреливающий провода взрывателя, до последнего скрывающий кровь и боль. За своих — горой, за ним как за каменной стеной. Краеугольный камень, принимающий на себя всю тяжесть. «Великий комбинатор». Пожалуй, Макс способен понять только Лёшину роль: именно он — их основа, несмотря на весь выпендреж Максимова. Организует и направляет, даёт луч света. Маяк. Вероятно, Чистильщик, а значит — серийный убийца. Внушающе. Леонидов замолкает так же внезапно, как и начал говорить, взгляд теряет осмысленность, и всё Лёшино тело расслабляется. Макс не сразу понимает, что он потерял сознание. Список контактов в телефоне Максимова поистине безграничен, поэтому найти нужного человека не составляет труда. Даже в поздний час тот сразу же отвечает. Макс удивительно четко описывает симптомы.        — Похоже на скополамин, но я не уверен, — мнётся собеседник. — Может быть пентотал натрия.        — Да какая разница, — злится Макс. — Что делать, умник?        — Я сейчас сброшу тебе файл, — голос по ту сторону телефона становится более собранным. — Если станет хуже — звони, я приеду. Или вызывай скорую. Лёша полулежит с закрытыми глазами, пока Максимов допаивает его сладким чаем — хуже точно не будет, да и жидкость ему нужна. В аптеку все равно приходится идти, радует, что в соседний дом. Макс совсем не хочет оставлять Леонидова одного надолго, но и Пса вместо себя за лекарствами не отправишь. Хмурый фармацевт пробивает ему целую кучу коробочек и пакетиков. И гематоген. С ёжиком. У них какая-то акция. Максимов возвращается в квартиру, воздух в которой пропитан страхом и болью. Пёс лежит у входной двери и скулит, спрятав голову в лапах. Лёша лежит, распростершись на кровати, как сбитое насекомое. Пульс у него частит, видимо, с дозой переборщили, и побочные явления не заставили себя долго ждать. Макс выдаёт ему две таблетки бисопролола. В присланном файле ещё был один из аналогов налоксона, тоже неплохо, но он в ампулах, а Максимов не очень хорошо умеет делать уколы, хотя определенный навык, конечно, имеет. Леонидов без звука подставляет ему локоть, пока Макс ищет вену: и в итоге самой выступающей оказывается тонкая венка на кисти. Инъекция выходит болезненной — Лёша отчетливо скрипит зубами. После всех уколов и таблеток Леонидов не выглядит лучше, ни капли, но Макс очень надеется, что его вскоре отпустит.        — Спи, Лёш, — просит Макс, потому что помнит, каким разбитым чувствовал себя через несколько часов после введения сыворотки правды. — Я здесь посижу. Макс будет очень удивлен, если Леонидову удастся провести ночь без кошмаров: самого Максимова донимали бесконечные видения, на поверку оказывавшиеся извращениями его сознания, до жути пугавшие Макса, который не без оснований считал, что видел всё. Лёша лежит на боку, без подушки, комкает в пальцах простыню, и Максимов сидит рядом с ним, молча наблюдая за судорожно сжимающимися кулаками и стучащей венке на Лёшином виске. А, к чёрту. Макс укладывается позади него, большой ложкой, и обхватывает поперек груди, притягивая к себе. Под ладонью он ощущает отчаянный стук Лёшиного сердца. Леонидову страшно и, очевидно, пока что больно. У него выступает холодный липкий пот, а лекарства всё ещё не подействовали. Выручает их, как ни странно Пёс: он звонко цокает когтями по полу и запрыгивает на кровать — матрас под ним ощутимо прогибается. Пес немного вертится, устраиваясь поудобнее, а Лёша перестаёт дрожать, плотно стиснутый между Максом и мохнатой собачьей тушей. На рассвете Максимова будит Лёша — точнее, его озноб. Комнату здорово выстудило: ночью было ветрено, погода портится, а Макс решил не закрывать окно. Впрочем, до сегодняшнего утра он бы никогда не подумал, что будет так радоваться, что Леонидова морозит, и не от непонятных уколов или боли. Просто от холода. Пёс успел плавно переместиться в изножье кровати и теперь похрюкивает во сне, прикрыв нос хвостом. Макс толкает в бок это мохнатое тело и вытягивает из-под него отброшенное в ноги одеяло. Лёша никак не реагирует, когда Максимов осторожно укрывает его и подкладывает под бок подушку. Макс чувствует, как вчерашний чай настойчиво давит на мочевой пузырь. А ещё у него затекло плечо, потому что спал в одном положении. В обнимку с Леонидовым. Макс не заходит к нему, но оставляет дверь приоткрытой. На этот раз он перемещается по квартире чуть ли не на цыпочках, потому что даже его остатки совести запрещают ему и думать о том, чтобы каким-то образом нарушить сон Лёши, который и так настрадался. Лёша, сгорбившись, обнимает подушку.        — Ты как, Лёш? — Макс даже не знал, что умеет так мягко разговаривать с кем-то, кто не Лена. Леонидов качает головой, кривясь, но после уколов ночью его явно отпустило. Макс скармливает ему по списку жидкую овсянку, которая вообще-то варилась для Пса вместо сухого корма, но это уже другая история. Лёша сам съедает едва ли пару ложек, дальше Максимов уговорами заставляет его доесть. Потом они пережидают несколько минут в вязкой тишине: Леонидова подташнивает от еды, Макс надеется, что его не вывернет. Этого в списке не было, однако неожиданностью не стало бы. Но им чертовски везёт: Лёша оказался способен удержать пищу в желудке. Дальше целая пригоршня таблеток: чтобы поддержать сердце, что-то общего действия, антигистаминное, и на финишной прямой — мягкое снотворное. 3.        — Почему каждый раз ты оказываешься в моей квартире голым?        — Ты сам дал мне ключи, — Леонидов изображает пожатие плечами, потому что он весь в синяках, от остро выступающих ключиц до пояса. Вероятно, ещё ниже тоже что-то есть, но Лёша пока не снял свои брюки от костюма. Формально он не голый. На нем есть штаны.        — Тебя что, ногами пинали? — Макс подходит к нему вплотную и присаживается на диван, осматривая несчастное Лёшино тело. Если бы оно умело жаловаться, то сейчас наверняка бы кричало что есть сил.        — Нет, туда… — Леонидов шипит и дёргается. — Туда, где ты нажал, меня ударили трубой. Макс устраивает его на ночь в спальне, и Лёша, как огромный кот, зарывается в подушки, чтобы не беспокоить свои синяки. Макс приносит ему целую плитку кубиков льда, плохо соображая, к каким из гематом их лучше приложить, но Леонидов поступает проще: забирает сразу все и кладёт на живот поверх футболки.        — Пить хочу, — хрипит Лёша пересохшим горлом. Он собирается встать, но тут же ойкает и валится обратно.        — Ладно, лежи, — машет рукой Макс и идёт на кухню за стаканом. Лёша так жадно пьёт, что его разбитая верхняя губа снова трескается, и Максимов совершенно бездумно стирает кровь с его рта подушечкой большого пальца. Леонидов замирает, так и не выпустив чашку из рук. Не то чтобы у Максимова был какой-то настрой, но то, как Лёша стонет, потревожив левый бок, не добавляет страсти.        — Не сегодня, — с сожалением констатирует Макс, отстраняясь.        — Я же хочу, — в голосе Леонидова звучит отчаяние.        — А я хочу, чтобы ты не приходил ко мне со сломанными рёбрами.        — Я никогда не… — протестует Лёша, но тут же затыкается, когда Макс делает вид, что хочет ткнуть его в бок.        — Останься, — тихая просьба догоняет Максимова уже в дверях.        — Ладно, — Макс чешет гладкую кожу на затылке. В конце концов, они уже спали вместе, в смысле — в одной кровати. Но у Максимова есть оправдание на тот раз: Лёша плохо себя чувствовал после сыворотки правды. Леонидов вряд ли помнит, слишком уж паршиво ему тогда было. Макс бы попросил Лёшу подвинуться, но он только-только смог удобно лечь, не тревожа свои синяки. Будет свинством беспокоить его ради того, чтобы самому поместиться на кровати. Грёбаный провокатор. А Максимов не бесчувственный чурбан, кто бы там что ни говорил. Он ложится максимально близко, чтобы Лёше не пришлось двигаться, и целует его. Мягко, ненапористо, оставляя возможность выбора. Леонидов медленно перекатывает голову по подушке и подставляется под губы Макса. Его перевязанная ладонь находит руку Максимова и сжимает её.       — Когда ты вообще понял, что… — Макс впервые в жизни не может подобрать слова. Но Лёша его понимает:        — Это было давно, — его глаза словно блекнут на мгновение. — Сейчас и не вспомню. Леонидов и правда не может назвать день или даже год, когда осознал, что его одинаково привлекают и девушки и парни. Но одним воспоминанием он вряд ли поделится даже с Максом. В тот день они решили поменяться методами работы, и закончилось это — началось, кстати, тоже, — весьма травматично. В итоге Лёшу вырубил Арбузов и увёз далеко за город, на заброшенный склад, а кавалерия в лице Макса поспешила выручать Леонидова. У Максимова после перестрелки остался только один патрон, а у Лёши не оказалось ни одного. Выяснил это Макс опытным путём — обшарив его карманы. Тогда это показалось мелочью, волноваться надо было из-за чертова Арбузова, а потом — из-за простреленной руки Макса. Лёшу накрыло ближе к ночи: он не мог уснуть, в затылке поселилась изматывающая боль там, куда его сначала ударил Мизинец, оставив после себя гематому, а потом Арбузов дважды приложил его рукоятью пистолета. Широкие, крепкие ладони, торопливые прикосновения, карманы на пиджаке и брюках, ловкие пальцы. Как же он скучал по этому. Он лежал, слушая мерное дыхание Лены, ощущая, как внизу живота сжимается от накатывающего возбуждения. Голова болела всё сильнее. Лёша понимал, что вряд ли заснет, что надо хотя бы выпить обезболивающее, чтобы наутро не присоединилась мигрень. Он этого хотел, хотел разрядки, несмотря на боль, что и привело его под душ. Он качнулся вперед, горящим лбом в прохладный кафель. Со стороны он наверняка выглядел жалко: измученный, измотанный, упирающийся обеими руками в стену — плечи дрожали; слишком возбужденный, чтобы вернуться в постель. Стонущий под прохладным душем, тонущий под водой. Слишком в своих мыслях — фантазиях о другом человеке, и даже не о девушке. В соседней комнате спит его жена, которая ушла к нему от его же лучшего друга. Друга, на которого у Леонидова стоит. Лёша слишком устал, чтобы удивиться, как вообще способен на что-то реагировать сейчас, хотя возбуждение заметно опадало, когда боль накатывала особенно сильно. Даже просто коснуться себя казалось неправильным. Порочным. Это был не его выбор, но его ориентация. Его «проблема». И он, черт возьми, женат. Лечь хотелось больше, чем искать в аптечке на кухне обезболивающие, выбирать между суспензией или таблетками, разводить в стакане или заедать куском хлеба. Пустяковое дело вроде бы, но Лёша устал. Утром он, правда, никуда не поехал: не на работу, не к Максу. Напряжение последних дней всё же вылилось в приступ, и следующие сутки Лёша провёл в спальне, сжавшись под одеялом. Лене в этот раз пришлось спать на диване: Леонидову становилось хуже от посторонних звуков, от разговоров, от света. Его, разумеется, иногда бьют по голове — работа такая, но не так часто, как Макса, который, вероятно, очень хочет попасть на трепанацию. В любом случае, через три месяца после начала максова запоя Леонидова подкараулили вчетвером и избили: хотели припугнуть, он вёл дело не самого последнего барыги. Кости срослись, даже барабанная перепонка зажила, но после того сотрясения он так и не восстановился полностью, шутка ли, несколько часов без сознания, пока его не нашли. Вот и вылечить целиком не смогли, остались в подарок от бандитов головные боли. В отделение он тогда приехал только через день, в четверг, по брови обколотый кеторолом, чтобы нормально функционировать. Работать ему, правда, не дали: Вахтанг заступил Лёше дорогу, когда он засобирался на выезд вместе со всеми. Об этом не стоило знать Лене, но остаток рабочего дня Леонидов проспал на диване в кабинете, проснувшись только ближе к вечеру, когда все вернулись. Георгиевский, вероятно, был в курсе: сквозь мутный сон, скорее похожий на транс, Лёша слышал, как кто-то заходил в кабинет. Леонидов слегка сомневался, что это был шеф — вряд ли он поправил бы одеяло на спящем в рабочее время подчиненном. Хотя, всякое может быть. 4.        — Привет, — Лёша кривит в уродливой улыбке правую половинку рта. — Можно? Вопрос, скорее, риторический: от него удушливо пахнет бензином и палёной тканью. И он. Опять. Избит. На нём незнакомая Максу куртка: черная с красными вставками. На рукавах и груди она прожжена. Раньше бы Максимов пошутил про то, что Лёше не стоит находиться рядом с открытым огнём, но лицо Леонидова сведено одной большой судорогой боли. Он подволакивает ногу, вваливаясь в квартиру Макса. В ванной Максимов помогает ему отмачивать рубашку от ожогов, и все равно на светлой ткани остаются пятна крови, сукровицы и частички кожи.        — Выйди, — просит Леонидов, настраивая душ. Макс уходит. Он не хочет и приблизительно представлять, какая это боль, но Лёше нужно смыть с себя бензин. За шумом воды можно отлично скрывать стоны, но Максимов совершенно точно знает — Леонидов и звука не проронит, будет терпеть, стиснув зубы. Макс опять вынужден одолжить ему что-то из одежды. «Вынужден» — слово не самое точное. В футболках на несколько размеров больше и невыразительных спортивных штанах Леонидов всегда выглядит совсем по-другому. Расслабленным, домашним. Своим. Максимов никогда не признается в том, что сразу после первого случая купил комплект одежды, остро пахнущий магазином, специально для Лёши. И да, Макс до сих пор не знает его размеров. Всех размеров. Так, на глаз может прикинуть. Ванная теперь занимает особенное место в их встречах: они кое-как обрабатывают Лёшины ожоги оранжевым медицинским гелем, и Леонидов теперь напоминает королевскую змею Нельсона: его бледная кожа болезненно контрастирует с пятнами геля. Под светом умирающей лампы Макс заглядывает ему в рот, подсвечивая себе фонариком на телефоне. На месте одного из зубов теперь кровоточащая ранка, два соседних зуба опасно шатаются, но вываливаться не собираются.        — Ты — лучшее, что случилось в моей жизни, — нараспев говорит Лёша, устроившись на диване и прижимая лёд к щеке. Свои ноги он пристраивает на коленях у Максимова. Макс вроде бы не против.        — Хорошая же у тебя жизнь, — качает головой Максимов. — Как бы сказал Гнездилов…        — Не надо про Гнездилова, — Лёша почему-то морщится. — И ничего хорошего здесь нет.        — Кроме меня, — уточняет Макс, поглаживая его по колену, поверх повязки.        — Кроме тебя, — соглашается Леонидов. Он, похоже, собирается спать на диване из-за своего колена. Максимов не может встать, потому что Лёша спит, а сбросить его паучьи конечности на пол Максу не позволяет странное чувство где-то за грудиной. 5.        — Ты всех своих коллег сюда водишь? — спрашивает Макс, не успевая понять, что вопрос идиотский.        — Только по особым случаям, — придушенно шепчет Леонидов. Макс запоздало осознает, что так и не вытащил руку из его штанов. Да, неловко. Но Лёша, судя по всему, не против, так что Максимов свободной рукой дёргает вниз молнию на его брюках. Леонидов приподнимается, молча разрешая раздеть себя, но Максимов не торопится. Он просовывает руку немного дальше между Лёшиных ног, скользит пальцами под резинку белья и вот оно — Леонидов с силой втягивает в себя воздух, когда его возбужденный член ложится Максу в ладонь.        - Ч-чёрт, - Лёша стонет на резкий толчок, и Максимов послушно замедляет темп.        — Плохо? — словно извиняясь, спрашивает он, следя за выражением лица Леонидова.        — Нет, просто… — Лёша явно подбирает слова. — Ты большой. Макс просит его повернуться на бок: поза не самая удобная, но в этом-то и прелесть — у Максимова будет меньше возможности двигаться слишком глубоко или сильно. Его толчки становятся мелкими, более отрывистыми, и Лёша впервые стонет: стесняясь сам себя, в подушку, но это настоящий прогресс. По Лёшиному лицу ему становится понятно, что он действительно начал получать удовольствие от секса только сейчас. Макс ведет рукой вдоль его бедра, поглаживая нежную, в испарине, кожу. Грубый шрам ощущается чужеродно. Максимов отчаянно хочет оказаться там, вернуться на много лет назад. Защитить, уберечь (и от самого себя). Лёша, прижатый к его груди, пытается податься вниз, на член, но Макс, вынырнув из своей головы, не позволяет ему, но сам сгибает ногу Леонидова в колене, облегчая себе доступ.        - Я тебя недели две не видел, - замечает Макс, когда они оба, восстановив дыхание, валяются на растрепанной простыне.        — Много работал, — отмахивается Леонидов.        — Чё, все сядут? — улыбается ему Макс. — Правосудие не дремлет? Лёша смеётся в ответ, жадно целуя его. Ночью Лёшу поднимает духота и жажда: они завалились спать, вцепившись друг в друга, и не додумались открыть окно. Он думает щёлкнуть выключателем, но быстрее оказывается на ощупь налить себе воды. Леонидов на кухне поворачивает ручку, откидывая окно. Горячее лицо опаляет ночным воздухом, но позвоночник словно простреливает. Он оборачивается, кожей чувствуя чужое присутствие, но свет не горит, и Лёша делает шаг за кухонную дверь.        — Макс..? — на выдохе спрашивает Леонидов. В темноте коридора он едва-едва различает черты чужого лица, но холодный блеск лезвия не перепутать ни с чем. Проезжающая через двор машина слепит окна неоновыми фарами. В одном из этих бликов Макс шагает вперёд, коротко взмахнув рукой, а Леонидов слишком расслабленный, слишком сонный и заторможенный… слишком всё, но его недостаточно. В следующий миг он захлебывается очередным глотком воздуха, когда нож входит в тело. Лёша вскрикивает и хватается за Максимова, повисая на его плече, а тот, пользуясь, резко выдёргивает лезвие, чтобы ударить во второй раз. Мир Леонидова окрашивается чёрно-багровым, когда он, больше не в силах стоять, падает на пол, и этот столкновение с полом приносит едва ли не больше боли. Какой-то сюр: Макс напал на него, Максим Максимов, лучший ученик Жарова и борец с преступностью. Макс ранил его дважды, но второй удар пришёлся в бок, вырвав кусок плоти, а первый — прямо в живот, и каждый вздох почему-то разъедает внутренности.        — Жаль, что вся твоя работа пойдёт псу под хвост, — говорит Макс, наблюдая за выражением его лица. — Ты даже не представляешь, на что они готовы, чтобы защитить свои тайны. Леонидов заставляет себя опереться на локоть и сесть, прижимая скомканную на животе и порванную футболку к ранам. Макс на секунду словно бы отвлёкся, потеряв к нему интерес, но когда Лёша, упираясь плечом и виском в стену, пытается подняться, Максимов наотмашь бьёт его зажатой в кулаке рукоятью ножа, снова опрокидывая на пол.        — Живой ещё? — спрашивает Максимов, в его голосе ни капли удивления, когда скорчившийся на полу Лёша медленно поднимает веки. Он слишком часто осматривал подобные места преступлений, чтобы точно сказать — сейчас он лежит в луже собственной крови.        — за че м, — выдыхает Леонидов. Нет сил ни на разговор, ни на вопрос, каждая буква — глоток кислоты, и почему он не умирает. Крови в нём вряд ли осталось больше, чем на пару сотен секунд.        — Из-за тебя сядут уважаемые люди, — Макс как-то неловко пожимает одним плечом. Угасающий лёшин разум вяло отмечает "уважаемые". Леонидов с трудом смаргивает тёмную пелену из уголков глаз, но это похоже на клокочущую пену - меньше не становится. Со всех сторон прибывает чёрная вода, захлестывая его своими волнами. Макс садится рядом с ним, привалившись спиной к холодильнику.        — Не переживай, никто не узнает, — шепчет Макс прямо в ухо, и его близость ощущается предательством. Крошечный выброс адреналина заставляет Лёшу искренне желать его смерти. Леонидова морозит, и лицо липкое от пота, но рукам горячо, он пока может зажимать раны, и кровь по пальцам стекает на пол.        — Киллер подкараулил тебя в квартире, — мягко рассказывает Максимов. — Мой человек предупредил меня, но спасти тебя я не успел. Он продолжает говорить, но Лёшу уносит потоком его собственного сознания: больно, холодно, трясёт. Из горла рвётся хрип. Макс ведёт рукой по лёшиному предплечью, размазывая кровь пальцами в перчатке. Нажимает локтем на грудь, а свободной ладонью накрывает его горло. Он не говорит «мне жаль» или «по-другому нельзя», его пальцы смыкаются на шее Леонидова.