Our golden years

Шоколад в карманах мантий, стиральный порошок, свежие книги в кожаных переплетах и солёные слезы родителей. Платформа девять и три четверти обладала особенным ароматом ностальгии. Преодолев магический барьер, Римус позволил себе на мгновение насладиться смесью будоражащих ноток, перед тем как распахнуть глаза. Его охватили уже знакомый восторг и заразительное пульсирующее волнение от встреч учеников после долгой разлуки. Да, два месяца, казалось бы, не такой большой срок, но когда ты проводишь весь остальной год бок о бок с одними и теми же людьми, они становятся частью тебя. Пришиваются прочными нитями совместных испытаний, переживаний, радостных моментов, дружбы. Римус совсем чуть-чуть опьянел от всех этих гипертрофированных и незаметных для людей запахов, забирающихся в ноздри, как затылок пощекотало опасное предчувствие. Он открыл глаза и тут же шагнул в сторону. Слева, прямо на том месте, где он только что стоял, появился взъерошенный блондин ниже его на голову и в магловской одежде. Римус не помнил его имени, но вроде он был когтевранцем со старшего курса. Он не обратил на Римуса никакого внимания, взглянул на сверкнувшие на запястье часы и тут же направился к нетерпеливо пыхтящему поезду. Точно, стоило ускориться, а не мечтательно стоять на «проходе», дожидаясь, пока очередная тележка даст ему пинок под зад. На перроне осталось не так много людей. В основном взрослые — либо интенсивно машущие облепившим окна детским рожицам, либо намертво сцепившиеся в объятьях со своими вырывающимися чадами. Их вид вызывал тянущее неприятное чувство в желудке. Его так провожали всего один раз. В смысле провожали один раз вообще. На первый курс. Римус сморгнул лезущее под веки воспоминание, встряхнул головой и, уткнувшись под ноги, потащил свой чемодан и себя в конец поезда. Восторг растворялся с каждым шагом. Шаткие колёсики дребезжали о кирпичную кладку, застревая в трещинках и по очереди норовились вывернуться поперек. В итоге Римус плюнул, задвинул ручку и подхватил чемодан. Ему не было тяжело, в нём таилось гораздо больше сил, чем кажется с виду, но всё же из-за хронически неуклюжей [и без лишнего балласта] походки жесткий каркас чувствительно бил по голени, заставляя неприятно морщиться. Луна начала убывать всего пару дней назад, и его кости и суставы до сих пор ныли после обращения. — Лунатик! Лунатик, быстрее! Римус поднял глаза от перрона навстречу высовывающейся из вагона родной очкастой физиономии. С машинально отзеркаленной улыбкой, забравшейся на его лицо, бороться было бесполезно. — Давай помогу, — друг сделал выпад в сторону его чемодана, как только Римус занёс ногу на первую ступеньку. — Оставь свои рыцарские замашки для Лили, Сохатый, — по-доброму отмахнулся Римус. Джеймс усмехнулся за его спиной и, Римус уверен, покачал головой. Люпин никогда не любил, когда с ним возятся. А Поттер никогда не упускал возможности предложить свою помощь. Они пропихнулись через заполонивших узкий проход учеников всех возрастов и завалились в оккупированное ими с первого года купе, над которым уже давно можно было прибить табличку. Римус решил, что манёвр закидывать чемодан наверх может аукнуться вывихом нестабильного плеча, и просто запихнул его под сидушку. И только тогда обернулся к тактично следящему за ним Джеймсу. — Наконец-то, — выдохнули оба и обнялись. Джеймс сдавил его немного сильнее, чем стоило, и хлопнул два раза по спине. Поттер пах беспокойством вперемешку с облегчением. Они снова в поезде. Они снова едут в Хогвартс. Но не все — витало в воздухе. От ностальгического восторга не осталось ни следа. Со стороны окна послышалось мельтешение. — Привет, Хвост, — развернулся Римус, и в перманентно влажных глазах Питера блеснуло благоговейное ликование. — Здоро́во, Лунатик! Тело Питера неуверенно дернулось в порыве подняться, но Римус уже рухнул на своё место возле окна напротив. Джеймс опустился рядом с Петтигрю, поджимающим губы. Воцарилась тягучая тишина, которую их купе не видело раньше. Даже пустующим оно было бы более живым. И если бы у него были глаза, оно бы сейчас кидало недоумевающие вопросительные взгляды на хранивших молчание Мародеров в неполном составе. В принципе, эту роль взял на себя Питер, украдкой поглядывающий то на одного, то на другого и жующий изнутри щёки. Римус отчетливо слышал этот чавкающий звук, поднимающий в нем волну раздражения. Но Хвост был ни при чем, а Джеймса не хотелось обременять ролью дипломата, которую он брал на себя, если кто-то из друзей выходил из себя. Вид за окном сменился несправедливо светло-зелеными равнинами. Лучше бы шёл дождь — своеобразная поддержка от природы. Но нет, осень праздновала вступление в свои права обжигающим землю солнцем. Римусу очень хотелось закурить. Достать сигарету из вибрирующей пачки в заднем кармане и позволить никотину забрать хотя бы часть его напряжения. Он проспал все будильники. Вернее, утром он обнаружил груду из пластика и шестеренок на своей тумбочке. Его зверь любил поспать подольше после полнолуния. Пришлось нестись на вокзал со всех хромых ног. Поэтому теперь он сидел голодный, недовольный и готов был убить кого-нибудь за затяжку. Правда, Джеймс сам убьёт его за вонючий дым, так что придётся дождаться вечера, чтобы ускользнуть из спальни. Дверь с режущим скрежетом сдвинулась в сторону, и в купе сразу стало чуточку теплее. Римус узнал Лили ещё до того, как открыл глаза. Она пахла цветами и чаем с молоком. За лето она выросла на пару дюймов, в то время как он вытянулся на целых пять, и её лоб уткнулся во впадинку рядом с его костлявым плечом. Лёгкий пушок на макушке дразнил подбородок, и Римус любил этот пушок. Её объятья были уже так привычны, хотя раньше он и подумать не мог, что способен вот так расслабленно стоять, прижимаясь к девушке. Римус поймал усмехающийся взгляд Джеймса и вернул его. — Эванс, хочешь заставить меня ревновать? — Да, это мой коварный план, Поттер. Вынашивала его всё лето. — О, так ты думала обо мне всё лето? Лили смерила его строгим взглядом, не оказавшим на немного повеселевшего Джеймса никакого эффекта, но, видимо, поняв, что прокололась, проигнорировала его и повернулась обратно к Римусу. — Как ты? Вопрос на миллион, конечно. Паршиво, паскудно, погано. И врать Лили совершенно дохлый номер. Поэтому: — Терпимо. Она будто просканировала его насквозь, а потом остальных сидящих, немного дольше задержавшись на Джеймсе. — Нам нужно в купе старост. Пойдем. Римус кивнул. Ему абсолютно не было дела до этих собраний, но сейчас отдать всё внимание обязанностям казалось неплохим способом отвлечься. Он уже выходил вслед за подругой, как путь перегородила подоспевшая Маккиннон. Аккуратное русое каре, новая отглаженная мантия, кожа цвета латте с посыпкой веснушчатой корицы и блестящие огромные карие глаза. — Римус! — Марлин, — Римус думал отделаться вежливым кивком, но она обвила руки вокруг него и стиснула чересчур сильно. Пришлось ответить тем же. Почему всем надо его обнять, когда рёбра грозят треснуть и воткнуться острыми сколами в плоть? — Джеймс, Питер, привет! — Залетела она внутрь. Римус начал подозревать. Он обернулся на Лили, и она сожалеюще качнула головой. Римус чуть не завыл, нужно было срочно сваливать на это собрание, пока… — А где Сириус? Ну блядский Мерлин… Он этого не вынесет. Римус обогнул Лили и направился к выходу из вагона, стараясь сосредоточиться на мерном постукивании поезда и задвинуть тяжелые вздохи друзей подальше на задний план. Пир в честь начала года тянулся тревожной низкой нотой, несмотря на весьма быструю распределительную процедуру. По сравнению с прошлыми годами, первогодок поступило значительно меньше, и оттого становилось ещё тоскливее. Те, кому выпадала честь учиться на Слизерине, нерешительно, с опаской оглядывали присутствующих, прежде чем идти к крайнему столу. Ну, не все, конечно. Были и те, кто после оглашенного вердикта менялись до неузнаваемости, моментально задирая нос и надевая заносчивое выражение. Напряженная и душная атмосфера, перекрестные настороженные взгляды во время речи Дамблдора, и даже еда обладала странным металлическим привкусом. Римус в основном отмалчивался и накалывал горох на вилку. О том, что Сириус не прибыл в Хогвартс, знал уже весь ближний круг Мародеров и, похоже, весь зал тоже. Римус чувствовал обращенные в их сторону взгляды, смешивающиеся перешептывания нависали над ним белым шумом. Сириус-Сириус-Сириус. Только за одним столом, за которым это имя было табуировано, разговоры крутились вокруг совершенно других тем — наверняка ещё менее приятных. — Но Регулус же здесь, — не унималась Маккиннон, — может, спросить у него? — Так он нам всё и выложит, ага. — Мэри злобно бросила взгляд Римусу за спину. — Даже если мы сможем пробиться через обвивающий его клубок телохранителей, сомневаюсь, что мы добьемся от него какого-нибудь ответа, — удрученный голос друга окатил Римуса холодной водой. Невыносимо было видеть Джеймса в таком состоянии. — Он использует наше же беспокойство против нас, — дрогнул Питер. Римус, не выдержав, повернулся на сто восемьдесят градусов, когда все уткнулись в свои практически полные тарелки. И к собственному удивлению, сразу столкнулся с ледяными глазами Блэка-младшего. Он смотрел так, словно слышал каждое их слово, острый подбородок пренебрежительно вздернулся вверх. Он слегка прищурился, и на тонкой переносице собралось несколько маленьких морщинок. Один в один как у Сириуса, когда он щурился. Или смеялся. У Римуса пересохло в горле. Но что-то было в том, что Регулус не отводил взгляд. Что-то выжидающее, терпеливое… Римус повторил его жест — еле заметно дернул подбородком, но без капли пренебрежения. Все вокруг слизеринца были поглощены каким-то бурным обсуждением. Регулус бегло осмотрел их, а затем, вернув зрительный контакт, медленно и красноречиво моргнул. И Римусу в одночасье стало легче, он хапнул воздуха, словно на миг выплыл из-под толщи воды. С Сириусом всё в порядке. Они не виделись с середины лета. Они не общались. Сириус написал лишь одно письмо [естественно, Джеймсу], состоящее из двух строк помимо подписи. Не пропаду. Увидимся в Хогвартсе. Самоуверенный Сириус Блэк, не признающий, что он в дерьме, даже если стоит в нем по пояс. Римус весьма успешно гнал от себя все мысли об их последнем вечере. Он занимал себя книгами, учебниками по программе следующего учебного года и вне её, писал в стол эссе. Он вымачивал свой мозг в тоннах информации, лишь чтобы обессиленным падать на кровать и сразу засыпать. Римус знал, что у него будет время истязать себя, как только переступит порог купе Хогвартс-Экспресс. Но чем ближе он подходил, тем четче понимал, что не чует Сириуса. В какой-то степени очень глубоко внутри он обрадовался. И ненавидел себя за это ещё сильнее. Никто из Мародеров не общался с Сириусом с того вечера. Но Римус не общался с ним, так сказать, в квадрате. Одна причина ясна: мать Сириуса убила бы любую сову, принёсшую весть от его «мерзких недостойных» друзей. Другая… другая… Римус даже вспоминать не хотел. Это было ужасно. Эта причина состояла из таких противоречивых накопленных за долгое время их дружбы обстоятельств, что их так легко не объяснишь. Римус сам не знал, что на него нашло. Когда долг старосты был выполнен — все первогодки сопели в своих кроватях, а с обходом покончено, Римус наконец вошёл в их комнату. Питер уже в пижаме педантично раскладывал свою одежду по полкам, видимо, оставив попытки помочь себе магией. Джеймс воодушевленно пялился в наполовину заполненный график тренировок по квиддичу. После того, как Макгонагалл [которая для Джеймса теперь была не иначе как святой] отвела их в сторону и сообщила утешающие новости, настроение всех троих значительно улучшилось. Орион Блэк направил ей письмо — Сириус появится завтра-послезавтра, как только ему станет лучше. Он приболел. Конечно, звучит как полная брехня, но хоть какая-то ясность лучше беспросветного неведения. Римус не стал разбирать вещи, подготовив только учебники и перья на завтра, и, одолжив мантию-невидимку, направился в Астрономическую башню. Джеймс не возражал, но предложил свою компанию, если Римус подождет, пока тот закончит с графиком, и не будет дымить на него. — Я ненадолго, Сохатый. Вернусь, ты закончить не успеешь. Наверное, Джеймс уже видел десятый сон. А Римус курил десятую сигарету. Правильно, он и так почти инвалид, надо ещё лёгкие убить к чертям. По сути, Римус уже даже не затягивался. Просто удерживал зубами тлеющую сигарету, оперевшись на приятно прохладную стену, и пялился туда, где должен был быть горизонт. На небе не мерцала ни одна звезда [весьма символично], и земля сливалась с небом сплошной непроглядной чернотой. Вопросы против его воли бились друг об друга в черепной коробке и при столкновении словно множились в геометрической прогрессии. Что он скажет Сириусу? Будет ли Сириус с ним разговаривать? Может, он вообще не станет смотреть на него теперь? Или вдруг он не понял тогда ничего? А если понял, скажет ли он остальным? И если понял, почему он отреагировал настолько остро? Настолько грубо? Да, они постоянно собачились [весьма иронично] друг с другом. В смысле они двое. Джеймс вечно выступал между ними буфером, подушкой безопасности. Питер старался не отсвечивать. Но это ведь были такие мелочи, по сравнению со всем, что их связывало. Хоть, очевидно, лучшим другом для Сириуса был Джеймс и наоборот. «Лучший друг» даже не особо отражает всей картины, скорее они были родными людьми, братьями не по рождению, близнецами. У них была эта необъяснимая ментальная связь, с которой они могли общаться без слов. Они с Питером всегда были как бы возле, но в одном маленьком шаге позади. И всё же Римусу иногда казалось, что ближе, чем с ним, Сириус не был ни с кем из Мародёров. И наоборот. У них было что-то только их личное, сокровенное. В беседах на этом же месте в Астрономической башне, когда они делили одну сигарету на двоих. Сириус всегда видел его насквозь, пробивал оборону, вытаскивая наружу его страхи, сомнения, и уничтожал их несколькими попадающими в цель фразами. Только Сириус мог успокоить его приступы паники, разомкнуть цепи, в которые Римус сам себя заковывал. — Ты не монстр, Лунатик. Ты самый светлый и отзывчивый человек, которого я знаю. Сириус первым догадался о его болезни. И тут же напрочь запретил называть эту «особенность» болезнью. Убедил его довериться Джеймсу и Питеру. Придумал идею стать анимагами, чтобы было легче переносить полнолуния, чтобы не в одиночестве. Сириус одним своим присутствием дарил Римусу ощущение цельности, поддержки. В его взгляде всегда читалось «я рядом» и «ты справишься». Может, просто вокруг не было других убогих, о которых Сириус мог бы заботиться. Но вроде комплекс героя — это по части Джеймса. Наверное, Римус глупо поверил в то, что он для Сириуса что-то значит. Сам придумал — сам обиделся, называется. Потому что тогда-то и начался конец. Когда Римус стал выискивать в этих невообразимо глубоких серых глазах нечто большее. Сириус вообще некстати завел несколько привычек, ставших для Римуса жизненно необходимыми. Например, произносить «это наш Лунатик» и запускать свои блядские аристократичные пальцы в его спутанные волосы. Или накидывать свою руку ему на плечо и так ходить по коридорам. Позволять себе вытирать большим пальцем соус, оставшийся в уголке его губ, прямо при всех в Большом зале. Оглаживать голую кожу вдоль свежих ран, проявляющихся на утро в Визжащей хижине. «Мне так жаль», — говорит Сириус. И он единственный человек, которому Римус за подобное не хочет заехать по морде. Стоит ли говорить о том, что в итоге Римус заработал аритмию, обостряющуюся в такие моменты? Но самое выбивающее почву из-под ног отклонение от списка — когда они наедине и довольный Сириус растягивается в своей бесподобной жемчужной улыбке. Когда «это наш Лунатик» не актуально. Тогда-то и рождается: — Это мой Лунатик. Это просто нечестно — говорить такое и не брать никакой надлежащей ответственности. Римус никогда не слышал «это наш Хвостик» или «это наш Сохатый». Следовательно, какого черта, Сириус?! И какого черта ты не в Хогвартсе?.. Как бы он ни боялся встречи, Римус бы предпочел, чтобы Сириус был здесь. Чтобы наорал, а Римус наорал на него в ответ. Чтобы они разобрались, как всегда во всех непонятках. Может, даже подрались по-настоящему. Они бы выпустили весь скопившийся пар, разделили сигарету и пошли бы спать. Как обычно. Но что-то подсказывало, что как обычно уже не будет. Они же неплохо проводили каникулы у Поттеров. Их уже узаконенный совместный июль в полном составе. Квиддич на заднем дворе, негласное поглощение на скорость пирогов миссис Поттер, настольные игры, распитие «одолженной» из кабинета мистера Поттера бутылочки медовухи до середины ночи, исследования окрестностей по кругу, продумывание планов на год. Да, этим летом всё омрачалось сгущающимися тучами над волшебным сообществом — это невозможно было не почувствовать. Оно сквозило в разговорах на кухне за закрытой дверью, когда к Поттерам приходили самые разномастные гости — от внешности некоторых в прямом смысле бросало в дрожь сильнее, чем от принесенных ими новостей. В заголовках «Ежедневного пророка». В предосторожности, с которой их выпускали из дома. Но они — Мародеры, и когда они вместе, им всё по плечу. И вселенское зло, и гора пирогов. И все было относительно беззаботно до того вечера, когда на окно приземлилась огромная неясыть и оглушительным громоподобным стуком прервала их ужин. Все знали, кому принадлежала эта сова. Римуса она ввергала в ужас, Сириус же совершенно беспечно поднялся из-за стола и забрал конверт, будто пресловутый журнал по подписке, которую всё время забываешь отменить. Все смотрели, как он вскрывает письмо, в ожидании комментариев вроде «она опять недовольна, угроза лишения наследства, разочарована, угроза изгнания, обвинение… ага! Ещё одна угроза!». Но на этот раз Сириус молча бегал глазами по немногочисленным строкам. У Римуса сковывало внутренности каждый раз, когда тот доходил до конца и начинал читать заново с всё больше и больше мрачнеющим видом. Сириус будто уменьшался, становился прозрачнее. Все стали переглядываться, но Римус смотрел только на него, на то, как Сириуса начинает трясти. — Простите, я должен уехать. Прямо сейчас. — Римус ни разу не слышал его голос настолько налитым сталью. — Дорогой, что случилось? — Обеспокоенно спросила Юфимия, с лицом не менее бледным, чем у Сириуса. Сириус просто покачал головой и с опущенным взглядом промчался мимо них к лестнице на второй этаж. На мгновение Римус увидел в его глазах выступившую влагу. Естественно, Джеймс первым подорвался следом. Брошенные приборы звякнули о тарелку, но никто ему ничего не сказал. Римус мог бы тоже подняться, подслушать их разговор под дверью или постучаться, всё нутро требовало ответов, хотело знать, помочь Сириусу. Но то было обыденное в их компании явление: некоторые вещи их с Питером не касаются. Если сейчас кто-то Сириусу и нужен, так это Джеймс. Иначе он бы его позвал, так? Да, ему нужно приглашение, Джеймсу — нет. Питер совсем поник, но поглядывал на недоеденную котлету, будто решал задачу в голове, будет ли уместно в данной ситуации продолжить есть. Римус честно удерживал себя на месте, потом вышел на улицу, отошёл подальше, потому что окно спальни Сириуса находилось с той же стороны, и закурил. Но когда вернулся — на взводе и отчего-то теперь закипающий от злости — уверенно направился наверх. Из спальни раздавался только грохот, сопровождающий сбор разбросанных по всей комнате вещей, и в двух его шагах от двери она отворилась, выпустив наружу абсолютно потерянного Джеймса. — Он срочно должен вернуться домой, — бесцветно прошептал Джеймс. — Это я уже понял. Почему? — Он чуть ли не зарычал, когда Джеймс поднял на него беспомощный взгляд, мол, он не вправе рассказывать или сам не особо понял. — Хрен с вами. И Римус, не стуча, ворвался в спальню, проигнорировав предупреждения Поттера. Сириус носился из угла в угол, подбирая одежду. Его вышедшая из-под контроля магия кидала вещи мимо чемодана или отправляла в путешествие по комнате, и они метались по ней, подобно бладжерам. Сириус не взглянул на него, пытаясь разделаться с хаосом. Но он знал, что Римус здесь. Римус надеялся, что он просто решил передохнуть, и поэтому остановился спиной к нему, уперев одну ладонь в стену и другой устало зарывшись в длинные черные волосы. А не потому что собирается прогнать его отсюда. — Сириус, что происходит? Если ты опять скажешь, что тебе нужно уехать, я за себя не ручаюсь. Сириус не ответил, оттолкнулся от стены и продолжил ловить летающие шмотки. Это взбесило зверя ещё больше. — Бродяга, — он ухватил Блэка за рукав незастегнутой рубашки, вынуждая посмотреть на него, — я не отпущу тебя. Объясни мне. Сириус развернулся к нему. С таким одолжением и редкой, но характерной едкой ухмылкой, не предвещающей ничего хорошего, словно он ждал этого повода выплеснуть переполняющие эмоции. — А тебе так надо сунуть нос в не своё дело? Я понимаю, манеры не твой конёк, но мог бы уже и перенять пару фишек. Римус даже не удивился. — Не моё дело? Знаешь, пошёл ты. — Пошёл ты. — Ты моё дело, Сириус! Что он только что сказал? Это могло прозвучать по-другому, по-дружески. Но оно звучало не так. Римус ошалело опустил взгляд на оголенный торс Сириуса — самый неподходящий момент! Блэк остервенело сбросил с себя его руку. — Да неужели? То, что я нянчусь с твоим дерьмом, совсем не означает, что я обязан докладывать тебе о своем. Уж за столько лет ты должен был это уяснить. Сириус вернулся к чемодану, начав отчаянно закрывать его с тем, что есть. Видимо, таким образом показав, что разговор окончен на его последнем слове. Но Римус уже не мог остановиться. — Нянчиться?! Ах, да, как я мог забыть! Сириус Блэк получает удовольствие от выворачивания чужих душ, но пустить в свою? Нет! Мы же такие, блядь, благородные и породистые! Я никогда не просил помогать мне. Это была твоя инициатива. — Значит, это была ошибка! — С надрывом закричал на него Сириус, и уже снова отворачиваясь… — Кто ж знал, что волк может привязаться. Римус был знаком с болью. Был с ней на «ты». Она стала его попутчицей с раннего детства. Но сейчас он не мог вспомнить, чтобы ему когда-либо было настолько больно, разве что… нет, не сейчас. Словно в его грудь разрядили целую обойму из обычного пистолета. Потому что раны от слов порой причиняют больший вред, чем магия. Он уже не мог говорить из-за подступающего к глотке тошнотворного кома со вкусом железа. Сириус шумно выдохнул и уронил голову в ладони. — Оставь меня в покое, — опустошённым тоном — последнее, что Блэк сказал ему, прежде чем Римус вылетел за дверь.