***
Крики, отчаянные предсмертные вопли размазало по земле, они никогда не достигнут чьих-либо ушей. От темных вязких луж, что окрасили все вокруг, исходил такой смрад, что дышать становилось невыносимо. Глухой отхаркивающий кашель, кровь сочится из разорванной плоти, будто сок из разрезанного плода, жизнь покидает брыкающееся тело, бесполезно бежавшее от наступающей пустоты. Еще один. Следующий несется, не разбирая дороги, прямо в руки своего палача, красное застилает взгляд, поглощает сознание, холодный металл прижимается к сердцу, погружаясь лишь на сантиметры. — Н-не надо… не убивайте… мы… я… не будем… — всеми силами вымаливая прощения, дрожа, почти не дыша, загнанно забормотал мужчина. Совсем не молодое лицо исказилось, стараясь придать себе жалостливого выражения, но от страха лишь сильно сморщившись. Убого, отвратительно. Его больше не беспокоят родные, что бездвижно лежат рядом, что пустым взглядом следят за ним. Они мертвы и не скажут больше ничего, но он может остаться в живых. — Ты веришь, что уйдешь отсюда не мертвым? Ты действительно так глуп? Чем ты от них отличаешься? — вмиг губы покинула доброжелательная улыбка. Взгляд заволокло злостью, нервный смех зарождился в груди. Вы сунулись туда, куда не стоило, узнали правду и вдруг посчитали себя героями, решили, что способны на все. «Он должен быть наказан. Отомстим ему за убитых и униженных, восстановим справедливость, искореним же зло этого мира!» — так вы, кажется, еще недавно говорили. Где же ваша смелость сейчас? Где ваши хваленные речи перед тонким острием, с которого текут жизни ваших друзей и родных? Самое время говорить, так что же вы молчите? Все превратилось в ничто, но это и было ничем. Вы не хотели по-настоящему бороться, и, столкнувшись с серьезной проблемой, забыли все то, что говорили и отстаивали. Побеспокоили тишину дикими, будто животными, визгами, но, наконец, затихли. Не сохранишь лицо перед смертью? Ты, как мерзкая шавка, сейчас способен лишь скулить да ныть, без конца прося прощения, не понимая, что это последнее, что ты делаешь. Ха… но ты в самом деле верил, что этот мир праведен и добр, когда почти никого не осталось, воздух пропитал запах гари, земли окрасились багровым, бездыханные тела медленно остывали, распространяя зловоние. — Госп… — повисло незаконченным слово, скрюченное с глубокими темными складками лицо, пролетев несколько цуней, шмякнулось в лужу крови.***
— Это… я до сих пор не могу поверить, что все это правда, — красивое лицо побледнело, правильные черты лица заострились, будто их хозяин чувствовал нестерпимую боль. Длинные пальцы сжались в кулак, не давая вцепиться в трещащую по швам голову, не перед гостем, или лишь перед ним? — Цзэу-цзунь, я понимаю, он всех обманывал, никто бы и не подумал, что он способен на такое. Никто бы и не заподозрил его, — смело говорил мужчина, не смея разразиться проклятиями на обсуждаемого, не когда глава Гусу Лань еще чуть-чуть и, кажется, свалится. — Хорошо… Будьте уверены, что я вас услышал. Для вас приготовили покои, отдохните после тяжелой дороги. Когда за мужчиной закрылись двери, глава позволил себе расслабиться, стереть с лица напряженное выражение, задумавшись. В распахнутое окно задувал прохладный воздух, неся с собой мелкие кристаллики снега, что быстро таяли, коснувшись поверхности. Прекрасная погода. Вести, способные сотрясти весь мир, сейчас были в его руках, и как ими распорядиться решал лишь он один. Или не один? Медленно моргая, Сичэнь смотрел на укрывшее землю белое одеяло, что будто пыталось закрыть его от остального мира. Невольно хотелось сделать так же. Вечером раздалась неприятная весть: прибывший господин пропал, его вещи не были найдены. Не было замечено, как он покинул Облачные глубины.***
— А-Яо, я рад тебя видеть, — взгляд карих глаз просветлел, что внимательно оглядели главу Ланьлин Цзинь, — проходи, выпьешь со мной чаю? — Эргэ, прости за столь внезапный визит, мне стоило сообщить о своем приезде, — как всегда кланяясь, виновато сказал Цзинь Гуанъяо. — Конечно. Было тихо, слышно лишь мерное дыхание мужчин и звон посуды. Иногда названые братья проводили время за бесконечно важными для обоих разговорами. А иной раз, как сейчас, общались лишь глазами, позволяли читать лишь определенные страницы своих книг, видеть лишь то, что можно показать, не боясь потерять друг друга. Так каждый раз они проверяли, насколько далеко могут зайти в своем неумолимом желании раскрыть душу близкому человеку, принять друг друга такими, какими они были и есть. И сейчас, смотря друг на друга, искали что-то в глазах напротив, пытаясь подметить любые изменения, впитывали движения, но, не задавая волнующих вопросов, лишь мягко улыбались. Неизвестно сколько прошло времени, когда молчаливая битва подошла к концу, обе стороны потерпели поражение. Стало темнеть, вечер вступил на порог, постепенно приглушая цвета, яркие, как лунное сияние, белые одежды потухли, золото померкло. — А-Яо, — тихо протянул Сичэнь так, что внизу стало теплеть, резким движением придвинулся вплотную к Мэн Яо, медленно поцеловав щеку, спустившись языком к шее, обдавая горячим дыханием, заставляя вздрогнуть всем телом. Что-то изменилось, но лишь сейчас это стало заметно, что-то неизвестное скрывалось в его интонации, действиях. Обычно Хуань не придвигался первым, не целовал сам, он лишь сидел смирно, но всем своим видом прося о том, чему никогда не мог противиться Гуанъяо. Но сейчас все иначе, это удивляло и напрягало одновременно. — Что-то не так? — горячо прошептал в самые губы Цзэу-цзунь, давая время на ответ, но, не отодвигаясь, погладил по груди, скрытой золотыми одеждами, ощутимо надавил, схватив за тонкие бока. Горящим взглядом посмотрел в лицо. — Тебе не нравится? — раскрытой ладонью с нажимом провел по стремительно твердеющему органу вверх, вниз. — Ахх… — невольно вырвалось из груди, в голове все поплыло, все подходящие слова растворились, происходящее слишком нравилось Ляньфан-цзуню, но назойливая и не покидающая мысль, что сейчас, наконец, перелистывается страница, ему дают увидеть, но не четко рассмотреть написанное. — Значит, нравится, — совершенно новая улыбка коснулась губ, предвещающая что-то интересное, обещающая удивить, не терпящая возражений, но необъяснимое беспокойство в ней чувствовалось явно. Желая отвлечься от последнего, Сичэнь мягко опрокинул несопротивляющееся тело на пол, сверкая в темноте блеском глаз.***
— Хах, эргэ, помедленнее… — пытаясь выровнять дыхание, сказал Цзинь Гуанъяо, хватая находящегося на его бедрах Сичэня, усмиряя. Дышать было трудно, казалось, воздух около них так нагрелся, что теперь мог только обжигать легкие. — Ха… — вокруг члена сжались мышцы, горячо, тесно. — Эргэ… — Я не двигаюсь, не беспокойся, — хитро сказал Хуань, выгнулся так, будто потягивался после сна, после расслабленно сел на естество Мэн Яо, будто на стул, тихо простонав, застыл. Совершенно не смущаясь, как обычно бывало, происходящего, согнулся, коснувшись взмокшего лба мужчины, убрал за ухо прядь каштановых волос, жестко поцеловал, кусая губы заклинателя. Ляньфан-цзунь никак не мог отдышаться, так измотал его глава Гусу Лань, некоторое время без остановки скакавший на его члене, не зажимаясь, а наоборот раскрываясь, будто красивый цветок, показывая себя с другой стороны, о которой никогда не подумаешь, что она есть. — Недавно в Облачные глубины приходил господин, поведавший мне о человеке, что убил множество людей, включая собственного отца, брата и... Вроде как ещё и сына… — медленно начал Хуань, внимательно смотря за реакцией на свои слова. Но, казалось, они будто и не дошли до адресата, таким незаинтересованный глава Цзинь сейчас казался, отошедшим от мирского. Лишь казался. В реальности же Гуанъяо всеми силами старался быть равнодушным к сказанному, неприятно кольнувшим в груди, рассуждал, что стоит предпринять, как среагировать, что сказать. Что речь сейчас идёт именно о нем, было понятно потому, как Сичэнь внимательно на него смотрел. Но чего же он ждет? Чего хочет? Он играет? Гадая, что сейчас твориться в голове у другого, мужчины жалели, что не могли толком разглядеть друг друга из-за темноты, облепившей покои главы Гусу Лань. Но, будто слыша их мысли, облака скрылись с небосвода, полная луна осветила небольшое помещение, мягко легла на застывшие лица. Гуанъяо не понимал, что происходит, ему казалось, что он всегда знал, как решить ту или иную проблему, но сейчас, смотря на Сичэня, окутанного серебряными нитями, криво ему улыбающегося, будто подбадривающе, он был в замешательстве. В груди затрепетала надежда, что ему не мерещится то, что теперь не сокрыто в глубине карих глаз, а темным плавает на поверхности, загрязняя чистейший водоем. — Ты… эргэ, — весь план, все слова разом вылетели из головы, вместе с отсутствующим выражением лица, брови беспокойно задвигались, и без того большие глаза широко раскрылись. Охваченный мыслями, Верховный заклинатель еще больше напрягся, стараясь вновь закрыться, сбежать, внутри все сжималось, рвалось. — А-Яо, тише, все хорошо, я все знаю, не говори ничего, — ласково, словно извиняясь за то, что тут устроил, беспокойно заговорил Сичэнь, поцеловал приоткрытые губы, проведя ладонью по щеке. — Извини, я совсем сегодня не жалею тебя, — вспомнив, что в нем все еще находится член Мэн Яо, стал аккуратно вставать. — ха… — опрокинув Хуаня на кровать, Гуанъяо не дал ему выйти, толкнулся глубже, ударяя по чувствительной точке внутри. Тело под руками изогнулось, задрожав, длинные руки намертво вцепились в шею.***
— А-Яо, — нежно в самое ухо, горячие крупные ладони мягко притягивают ближе, гладят по спине, отчего уходить не хочется совсем, пригретое лаской тело не желает двигаться, мысли внутри приобрели ясность и теперь беспокойно мечутся внутри, пытаясь заставить мужчину что-то сделать. Он не должен просто так лежать, пока не до конца понимает, что все это значит. — Тот господин поведал мне, что они готовятся раскрыть правду остальным. Я не знаю их плана, не знаю, как много их, но необходимо что-то предпринять. Захочет ли господин говорить с нами? Если же нет… — спокойно, будто обсуждая то, какой чай хотел бы выпить, говорит Сичэнь, не заканчивая сказанное, надеясь, что без этого понятно, что он способен сделать ради достижения цели. Но Ляньфан-цзуню действительно было не понятно, что он готов предпринять, в голове творился хаос, отчего сложно было узватиться за что-то. «Говорить», — он хочет допросить его? Допросить? Неужели этот человек сейчас у него в руках? Шум в голове усилился. «С нами» — он хочет сделать это вместе? Поверить Сичэню оказалось на редкость трудно, казалось бы, вот этого ты всегда ждал, надеялся, что, когда все разрушится, испариться, он единственный останется, выслушает и поймет тебя. Лишь он один, большего и не надо. Эти мысли были глупыми, ты это прекрасно знал, но не мог втайне не надеяться на это. Но сейчас поверить, что благородный Цзэу-цзунь на деле не так благороден, каким всегда казался, было трудно. Светлый и невинный, добрый и отзывчивый, верящий в людей до самого конца… Тот чистейший образ — ложь? — Ты так тих и напряжен. Думаешь, в чем подвох? Я тоже рискую, показывая тебе всю правду, мне бы очень не хотелось делать некоторые вещи, если что-то пойдет не так, — после этих слов взгляд переменился, приковывая все внимание Мэн Яо к себе, зажегся недобрым огнем, но вопреки этому был мягок и ласков. Казалось, именно этого Верховный заклинатель и ждал, переживания покинули его. Может, Сичэнь загипнотизировал его, отчего так спокойно стало под этим взглядом, нашедшим отклик внутри, побуждая поверить. И ты поверил, решил упасть в темное бушующее море, не зная всех опасностей, скрывающихся на дне, но ты поверил, поэтому не станешь бояться.***
Тихая песнь окутывала небольшой подвал, точнее то была запретная мелодия, что выходила из Лебин так красиво и точно, будто ранее ее неоднократно исполняли. Эффект оказываемый ею на прикованного был смертоносен, это было завораживающее зрелище. Вот он — Лань Сичэнь — самый что ни есть праведный человек, готов убить, холодным взглядом застывших светло-карих очей смотрел на то, как лопались мелкие капилляры глазных яблок мужчины, как бледные щеки окрасились алыми разводами. Громкий крик. — Я рас-расскажу. Не уби…вайте, — плюясь кровью, завопил пленник, мелодия затихла. Смотря за тем, как судорожно он говорил, раскрывая все свои карты, и как потом господин, оказавшись без надобности, присоединился к своим товарищам на том свете, Гуанъяо думал, что не могло ему так повести. После, чувствуя мягкие объятия и поцелуи в щеку в пропахшем кровью пыльном помещении, Мэн Яо ощутил, что все сомнения, еще терзавшие его душу, ушли, понял, что теперь готов полностью вверить себя этому человеку, открыться ему.