"You love me. Real or not real?" "Real"

      Подземная посадка была долгой, и всё это время военные требовали от нас оставаться на своих местах. Руки и ноги начали затекать — на этих креслах, как на деревянных табуретах, абсолютно неудобно сидеть дольше пяти минут. У трапа нас встречает не то эскорт, не то личная охрана с хмурыми лицами и автоматами наперевес.       — Как будто нам есть куда бежать, — бурчу себе под нос.       — Быть может они ожидали увидеть с нами чуть менее сговорчивых трибутов из других дистриктов? — подхватывает Финник.       Но других трибутов нет. Все гражданские одеты в примерно такую же одежду, как у меня и Финника, а вот Хеймитч и Плутарх сразу выделяются на общем фоне. Они выглядят, как большие шишки в своих строгих костюмах.       Плутарх, очевидно, волнуется и все время нервно поглядывает на свои часы, в какой-то момент на его циферблате мне подмигивает золотистая тень сойки. Моей сойки! Это возмущает меня, потому что брошка — подарок-оберег Мадж — дочери мэра Дистрикта-12 и по совместительству моей единственной подруги, а не символ революции. Это символ попытки глупой шестнадцатилетней школьницы спасти свою шкуру и уберечь заодно шкуру своего ангела-хранителя, хоть последнее осуществить мне в итоге не удалось.       Всё, что мне удается увидеть в Дистрикте-13 по пути к президенту, да, у них есть свой президент, но я о ней ничего не знаю, только фамилию, это неприметная серость. Все одеты примерно одинаково, выглядят, как дальние родственники: чрезвычайно бледная и тонкая кожа, тусклые оттенки серо-русых или соломенных волос.       Все внимание людей приковано к нам, иной раз кто-то указывает на меня пальцем, со словами: «Смотри! Это она!», или: «Святые небеса, это же Огненная Китнисс». Чуть реже они упоминают Финника, большинство его фанаток, несомненно, девушки, ещё реже Хеймитча, и ни разу никто не называет имени Хевенсби, но Плутарха это, кажется, абсолютно не волнует. Еще бы, ему не часто приходилось давать интервью на весь Панем, вероятно даже в чане с пуншем он отмокал чаще. Кто знает?       Я давно привыкла ко всеобщему вниманию, но тут что-то не так, от чего-то я не испытываю к этим людям брезгливости и презрения, как к капитолийским зрителям, скандирующим наши имена на параде трибутов. Сегодня я ощущаю злость и гнев. Злость этих людей за то, что им приходится всю свою жизнь проводить в бункерах в десятках метрах под землей, не видя белого света; за ежедневную пресную кашу и плоский хлеб, как в Дистрикте-12; за болезни их детей от постоянной сырости и затхлого воздуха. Гнев на Капитолий, который заставил их, как крыс, залезть в эти норы семьдесят пять лет назад; который отобрал Пита; лишил меня свободы, семьи, а мою жизнь — счастья, пусть даже эфемерного и только по выходным. Но ведь в Двенадцатом я была по-настоящему счастлива и свободна, как лесная Сойка-пересмешница.       — Китнисс? — обращается ко мне Плутарх, но я всё ещё в оцепенении и не реагирую.       — Китнисс! — Финник берёт меня за локоть, и на секунду, буквально на пол мгновения мне кажется, что это Пит, который прилетел чуть позже и сумел нас догнать. Сердце стучит аритмично, слезы подступают, спазм болезненно сжимает горло, и я не могу говорить, поэтому просто перевожу взгляд на Одейра и киваю.       — Китнисс, — продолжает Плутарх, — сейчас вас отведут в ваши комнаты, случилось небольшое чп, как только мы с ним разберёмся, то сразу пригласим вас к себе.       Только он завершает свою реплику, как включается мигающая красная лампочка на потолке и начинает негромко работать сирена: «Внимание! Общая тревога. Пожалуйста, освободите коридоры и пройдите на свои трудовые, учебные места, либо в индивидуальные блоки».       Я впервые слышу сирену, по коже пробегают мурашки. Неужели этому миру недостаточно проблем?! Что ещё могло произойти? А может быть всё это из-за меня? Может быть прямо сейчас Сноу пытается снова уничтожить Тринадцатый? Меня не покидает чувство, что каждый мой шаг и вздох убивает какого-то невинного человека. От моих поступков постоянно кто-то страдает.       Что после всего этого будет с мамой, Прим и Гейлом? Оставила ли я им хоть какой-то крошечный шанс на выживание? Он ведь попытается управлять мной через них. Что я за дура, зачем я пошла на поводу у Хеймитча и выстрелила в купол? Это был очередной безрассудный поступок, совершенный на поводу у эмоций, интуиции, дурного характера? Я не знаю ответа. С каждым вздохом я всё глубже погружаюсь в пучину уныния, с каждым шагом мне все больше кажется, что я вот-вот разучусь плавать и утону в этом море отчаяния.       Несмотря на мои терзания, наш кортеж продолжает шествие по Дистрикту-13, на радость его жителям, я уже перестала обращать на них внимание. Мне чертовски страшно от неизвестности, но мой висок пульсирует ещё страшнее из-за меткого удара Джоанны.       Глазами бегаю туда-сюда, пытаясь зацепиться хоть за что-то, что поможет мне стать хоть чуточку увереннее. В конце концов я решаюсь попросить поддержки у последнего человека на земле, которому я хотела бы доверять в этом мире ещё семьдесят два часа назад. И, несмотря на все мои предыдущие ошибки, прежде дерзкий, задиристый и наглый, но теперь ставший таким ранимым Финник Одейр отвечает мне взаимностью.       От радости у меня едва не подкашиваются ноги, Финник всё чувствует и понимает, сжимает мою руку крепче. Я знаю, мы единственное, что осталось у нас от прошлого мира, единственное, что позволяет нам не потерять самих себя. Сейчас важно держаться вместе.       Мы петляем по лабиринтам бесконечных коридоров никак не меньше двадцать минут, несколько раз спускаясь на лифте всё ниже. В конечном итоге попадаем в медсанчасть. Пять или шесть часов нас проверяют на все: КТ, МРТ, анализы крови, мочи, куча врачей от окулиста и хирурга до тех, специализацию которых я даже не знаю. Гинеколог сообщает мне ужасную вещь: я чудесным образом оказалась девственницей, но так как он обязан хранить мои тайны, мы решаемся, что ребёнка я потеряла. Наконец-то, минус одна ложь.       В финале врач-терапевт ставит нам вердикт: у меня множественные гематомы, ссадины, выкидыш, растяжение левой ноги и правого плеча, сотрясение мозга и под вопросом легкая депрессия.       У Финника все лучше: только ссадины и депрессия, но без подозрений. Нам выписывают лечение, о деталях которого не говорят, и дают по стаканчику лекарств с водой, чтобы всё это запить, а потом наконец-то отправляют в свои комнаты. Мне достаётся 394, Финнику смежная 395, но нам сразу предлагают остаться вдвоём, если мы того захотим. Мы переглядываемся и быстро киваем. Если уж мы пережили вместе арену, что нам точно не станет хуже от совместного карцера, даже если его называют личным блоком, по крайней мере будет с кем поговорить в моменты крайнего отчаяния.       Кажется, в таблетках, что нам дали, были не только антидепрессанты, но и снотворное, потому что когда я возвращаюсь из душа, напарник уже спит, пуская слюни на подушку. Неудивительно по большому счёту, учитывая, через что мы прошли и как мало спали в последние трое суток. Финник кажется таким красивым и юным в этот момент, примерно моим сверстником, хотя нас разделяет семь непростых лет. Сажусь на свою кровать и, едва коснувшись подушки мокрыми волосами, отключаюсь, даже не успев заплести косу.       Не знаю сколько я проспала, но просыпаюсь от легкого прикосновения и ласкового взгляда Секс-символа Панема с бронзовой шевелюрой.       — Китнисс, нам предлагают пойти в столовую и покушать со всеми или остаться тут и тогда нам принесут еду через пару минут, — я с трудом поднимаюсь на локтях и в недоумении смотрю на девушку с ярко-рыжими волосами в дверях нашего блока, кажется мы всё же не в карцере. На секунду мерещится, что это та самая безгласная, но потом я замечаю, что её стрижка — это удлиненное каре, а не собранные в пучок длинные космы.       — Хорошо, давай сходим на разведку, если ты хочешь, проветримся, может быть что-то разузнаем, — даже улизнув с Арены, я не могу перестать думать, как трибут, чья жизнь висит на волоске.       — Спасибо, — одними губами с явным облегчением говорит Финник, видимо он проснулся раньше меня, потому что одежда на нем уже новая, а на волосах блестят капельки влаги.       Мы одеваемся и выходим, в этот раз конвоя нет, с нами только рыжая девушка. Она кажется приветливой, но скромной, ей явно хочется поговорить, но она боится, что может нас потревожить. Финник идёт последним, полностью погруженный в себя, поэтому я решаю не терять время зря и узнать у девушки всё, что только возможно, а заодно и разрядить обстановку.       — Как тебя зовут?       — Кассандра, — все это время она шла чуть впереди меня, но теперь оборачивается и робко улыбается, — а ты Китнисс.       — Да, я что-то вроде местной знаменитости, — усмехаюсь я.       — Скорее национальное достояние. У нас Голодные Игры не считаются развлекательной передачей, их не показывают по телевизору. Если честно, у нас и телевизоров почти нет, только в общих зонах. Если нужно сообщить какую-то информацию, нам говорят об этом или по громкой связи, или на общественных собраниях. Но твоя выходка с Ягодами произвела фурор! Специально по этому поводу сделали короткий фильм на десять-пятнадцать минут с главными событиями и крутили его по всем телевизорам дважды в день в течении недели, чтобы не надоесть, но и все, кто хотел, могли увидеть. Так же, разумеется, нам сообщали информацию о восстаниях, но мы редко получаем изображений напрямую от дистриктов, в основном работаем с тем, что удаётся украсть. — Я нахмуриваюсь. И, видимо, заметив мой скепсис, Кассандра тут же спешит разъяснить. — У нас президент всегда говорит правду, какой бы тяжелой она ни была, ей незачем нам врать.       — Либо она запудрила вам мозги, чтобы манипулировать, — бурчу я себе под нос так, чтобы услышать мог, в крайнем случае, Финник, но никак не наша проводница.       — Мы почти пришли. Сразу предупреждаю, возможно, что после капитолийской, еда покажется вам невкусной, но чем богаты, как говорится… Я тоже не сразу привыкла.       — Ты из Капитолия? — резко мой интерес к девушке оживает.       — Нет, — улыбается она, — я из Четвёртого. — Финник впервые поднимает на нее свои прекрасные бездонные глаза. Конечно, он — избалованный бриллиант Дистрикта-4 — никогда не встречал её прежде, но был явно приятно удивлен встрече с землячкой. Не удивлюсь, что отправить сюда именно ее было идеей Хеймитча. Вот кто прирожденный лидер, серый кардинал, он тут будет на своем месте: читает людей как открытые книги, предугадывает их поведение. Уловка явно сработала: у Финника загорелись глаза.       — Как ты оказалась тут? — спрашивает победитель. Девушка отвечает не сразу и голос её значительно тише, нам приходится прислушиваться, чтобы разобрать произнесенную речь.       — Мы с братом бежали, когда начались первые волнения, сразу после того, как погибли наши родители, но он не сумел добраться со мной до убежища. По пути на нас напал дикий зверь, даже не знаю что это было. Никакого оружия у нас с собой, естественно, не было, кроме карманных ножей. Он принял удар на себя, а я удрала, — слова явно давались девушке непросто, но она отчеканила их, как заученную речь. — Ну вот, мы пришли, — спешит она сменить тему.       Стоило нам только открыть двери и попасть в просторную общую столовую, как я поняла, что пока мы спали, произошло что-то ужасное. Нет, не ужасное, а ошеломительное, чудовищное, невозможное.       Сначала несколько человек, потом пара десятков, потом половина всех присутствующих обращает на нас глаза. И каждый, кто нас замечает прекращает говорить и есть, наступает звенящая тишина. Сейчас в глазах людей нет ни интереса, ни восторга, только жалость и сострадание. Потом я понимаю, что они смотрят не на нас, они ВСЕ смотрят на МЕНЯ!       В мозг как будто влили закипающий желатин, мысли сменяют друг друга, но они больше похожи на клейстер, чем на какую-либо логическую цепочку. Последние 12 часов мне кажется, что страх стал моей тенью, потому что не было даже секунды, в которую я не ощущала бы на себе касание его потных липких лапок, даже во сне с местными таблетками мне не было спокойно.       — Что случилось? — шепчу я девушке, и в этот момент мне на плечо ложится рука Финника. Я чувствую его тяжелое и нервное дыхание.       — Клянусь, что не имею ни малейшего понятия, но, видимо, вам стоит готовиться к худшему. Вы не хотите вернуться в свои комнаты? — с надеждой произносит наш гид последнюю фразу.       — Нет, я хочу поговорить с президентом Коин, — отвечаю я.