"You love me. Real or not real?" "Real"

      Как только мы заходим в порт, меня едва не сбивает девушка в медицинском халате. Современным воздушным судам не нужна длинная взлетно-посадочная полоса, у них вертикальный подъем, поэтому стоят они довольно близко друг другу, как припаркованные автомобили, но сейчас на площадке всего один планолет. Оглядываюсь по сторонам: «Откуда тогда столько людей?» Мой талантливый ментор выясняет, что оказывается у одного борта поврежден двигатель и ему пришлось садиться на поверхности Дистрикта-13.       Радиация там спустя семьдесят пять лет после бомбежки пусть и небольшая, но все же есть такие места, где она выше нормы в несколько раз, люди поднимаются наверх нечасто, поэтому все встревожены. Я озираюсь по сторонам: ни одного знакомого лица, ни Коин, ни Плутарха, даже никого из моей прошлой жизни.       — Китнисс, пошли вперед, — увлекает меня за собой Хеймитч. — Видишь, вон там стоит Боггс, он должен быть в курсе происходящего! — и правда, Полковник на мостике у командного пункта в такой же, как и большинство присутствующих военной форме, но с тремя большими звёздами на погонах, он абсолютно сливается с толпой. Неудивительно, что я его не узнала, от большей части жителей Дистрикта его отличают лишь звание и яркие голубые глаза[1]. Боггс раздает указания: кто и что должен делать. Если мама и Прим здесь, то он обязан знать. Хеймитч вызывается вести переговоры видя, как сильно у меня дрожат руки, я не сопротивляюсь.       — Мы хотели бы узнать, если это конечно возможно …. — издалека начинает Хеймитч.       — Где Мама и Прим? — как только я подхожу достаточно близко к Боггсу, слова сами вырываются из моего рта, прикрываю его непослушной рукой, но, кажется, уже слишком поздно. Ментор оборачивается на меня и изгибает одну бровь, словно говоря: «Ну мы же договаривались! Какого черта?». А я что? Я не знаю как это произошло, нашел кого спросить!       — Невозможно, я ничего сам не знаю, тут такая суматоха! Пока по моим данным вернулось только два планолета, кто-то из тех, кто был наверху назвал свою фамилию, как Хоторн. Лично я не видел, просто краем уха слышал то, как медсестра записывала имена и повторила эту фамилию, даже не знаю один был человек или несколько.       — Спасибо, это очень важно для меня. Чем мы можем быть полезны вам здесь? Я вижу, что людей не хватает. Мы все равно сидим без дела, так и вам будет полезно и нам легче пережить ожидание, — спрашиваю я и чувствую, как на слове «Мы» Хеймитч направил на меня свой самый испепеляющий взор, а зубы его начали скрипеть от гнева.       — Да, мы не откажемся от лишней пары рук, среди выживших много травмированных, кто-то без руки, у кого-то разбита голова, много осколочных ран, но тебе же не привыкать, да, Эвердин? — спрашивает полковник скорее не для того, чтобы услышать ответ, а чтобы дать мне время подготовиться морально к тому, что я увижу. — К тому же я думаю, людям это пойдет на пользу, но будь осторожна, даже среди твоих соседей может найтись тот, кто обвинит тебя в смерти своей полудохлой собаки или беременной дочери, ничего нельзя исключать. Не теряй головы! Ты ни в чем не виновата, все это сотворил Кориолан Сноу, а не ты! Ты такая же пострадавшая, как и они!       — Да, сэр,— безучастно киваю.       — Отлично, сразу за мной медицинская палатка, там сидит Тереза, скажи ей, что ты от меня, она найдет тебе занятие, а ты, — он переводит взгляд на Хеймитча, — быстро в свою комнату спать, я отправил тебя туда еще полтора часа назад, ты читал правила проживания в Дистрикте? Они обязательны для всех и пункт про гигиену и униформу не исключение! Ты все ещё в одежде, в которой был в Капитолии! — и правда, я только сейчас замечаю, что Хеймитч так и не переоделся. Что же он делал, что не смог найти времени даже на это?       — Дела были, ты же понимаешь как это бывает! — отмахивается ментор.       Мы прощаемся, я желаю Хеймитчу спокойной ночи и обещаю, что если что-то узнаю, то напишу записку и подкину её под дверь, если он сам к тому времени не проснется. Когда я уже готова уйти, лицо ментора меняется до неузнаваемости, на нем все сразу: радость, страх, отчаяние, разочарование, наверное лучше всего его эмоции описывает короткое слово — шок.       Я поворачиваюсь и вижу ЕГО! Перепрыгиваю перила лестницы и бегу со всех ног к трапу планолета, Хеймитч матерится и пытается меня задержать, чтобы я не наделала глупостей у всех на глазах. Ему это не удается, но за короткую секунду задержки я соображаю, что если накинусь на носилки, то лучше пострадавшему точно не станет. Подбегаю к врачам и, скорее всего, принимаю единственное верное решение.       — Боггс направил меня к Терезе, а она сказала помочь с транспортировкой людей из этого планолета, — говорю я быстро, уверенно и сразу берусь за одну из ручек, чтобы помочь крепкой женщине-фельдшеру с татуировками на лице. Татуировки в капитолийском стиле, она явно не уроженка Тринадцатого. Медик сразу узнает меня, несколько секунд она сомневается, но правильное сочетание имен и моя решительность, а возможно и репутация, делают свое дело.       — Не уронишь? — спрашивает мужчина на другой стороне. — Вид у тебя не очень, Китнисс, а он весит никак не меньше сто пятьдесят фунтов, да и нельзя тебе тяжести таскать… в твоем положении.       — Я просто возьму четверть его веса, на арене мне приходилось тащить и Пита и Мэгс и пока, как видите, жива, а мое положение вас не должно касаться, лейтенант! Мне отрапортовать Терезе, что вы не подпускаете меня к больным? Может быть у вас избыток волонтеров? — понятия не имею откуда во мне взялось столько наглости и злости, но я просто не могу себе позволить, чтобы они унесли его в пугающую неизвестность.       — А девчонка-то и правда огонь, — отвечает женщина. — Вставай справа и бери носилки левой рукой, я догадываюсь что ты задумала, не переживай, я тебя не выдам! — шепчет она, улыбается и встает симметрично мне. Мы торопимся и с трудом пробиваемся через толпу, носилки, кажется, весят тонну. Многие люди замечая Сойку, даже лохматую и без косы, уступают дорогу, ну конечно, я же не могу ждать, в моем-то положении…       Дойдя до полевого лазарета, я понимаю, что тут тоже яблоку негде упасть от раненых, большинство из них стонет или бессвязно мычит.       — Может быть мы можем отнести его на нижний этаж в большой госпиталь?       — Такой и был приказ, но здесь мы можем взять тележку и отпустить Харрисона, ему есть ещё за кем вернуться, — я даже не подумала спросить об остальных выживших, что со мной не так?!       — А много ещё осталось? — успеваю я спросить, пока мы перекладываем парня с носилок на хирургических стол на колесах.       — Все, давай Бэт, я пошел, — говорит Харрисон и убегает обратно, женщина лишь кивает.       — К сожалению нет. Поехали, я впереди, ты сзади, смотри, чтобы зад не заносило, а то я расскажу Терезе, что от тебя больше вреда, чем пользы, ага? — ухмыляется она, а затем поясняет. — Тереза — моя сестра и она никогда бы не отправила тебя к нам, а ещё я видела, что она была на другом конце ангара, когда ты и твой ментор нас заметил, можешь не обманывать меня, я понимаю твои чувства и, если ты будешь полезна, не выгоню тебя. А про ребенка все догадывались, большинство здесь, в Тринадцатом понимает, что вы хватались за любые, даже самые иллюзорные соломинки, чтобы выжить, любой поступил бы так же, будь у него возможность.       — Но не любой бы мог породить революцию горсткой тупых ягод и обречь свою семью и целый Дистрикт на геноцид.       — Но ведь ты наверняка даже представить не могла таких последствий? Кто вообще мог знать? Благодари судьбу, что потеряла не всё, а раз уж разожгла гражданскую войну постарайся её выиграть, чтобы тысячи людей погибли не зря, — с этой точки зрения я никогда не подходила к вопросу. Да, тысячи людей погибли из-за моих поступков, но я не должна допустить, чтобы они погибли зря, ради их светлой памяти, мне так или иначе снова придется стать чьей-то марионеткой, чтобы достигнуть своей цели и убить Сноу, положив конец революции и его кровавому режиму.       В госпитале, куда мы попадаем благодаря карте-пропуску Бэт, пусто, все сейчас наверху и сортируют пострадавших по степени тяжести. Мы проходим несколько палат, где явно лежат тяжелораненые, вокруг них суетятся доктора. Бэт заводит нас в маленькую комнату, в которую явно не поместится больше одного пациента, комната люкс, лишь бы склонить Сойку на свою активно-радикальную сторону, да, президент Коин?       — Разрезай одежду, надо его всего осмотреть, я пока подключу аппаратуру, если все хорошо, потом будем мыть. От грязи может начаться сепсис, но ты и без меня все это знаешь, да? — уже без тени улыбки говорит доктор Элизабет. — Ножницы в верхнем отделе тумбы, за той дверью есть раковина, там есть тазик и губки, налей воды и добавь примерно 1/10 антисептика. Двигайся в темпе, нас ждут и другие пострадавшие, от нашей скорости зависят и их жизни. Воспринимай его просто как больного, а не как своего родственника, хладнокровие — основополагающая черта хорошего медработника!       Её слова звучат как пощечина, потому что это абсолютная правда, если я хоть на минуту отвлекусь, помощи может не хватить кому-то еще, чьей-то дочери, сыну или мужу. Я делаю всё с точностью, как мне говорит Бэт. Пока я хожу за водой, она берет кровь, проверяет давление, пульс, температуру, снимает старые повязки с головы и левой руки, которые, очевидно, наложили ещё на борту. Когда доходит время до комбинезона, ножницы в моих руках начинают дрожать.       — Ты справишься, Китнисс! Справишься, потому что у тебя нет выбора! Соберись не ради него, так ради других, да, жизни мальчика сейчас скорее всего уже ничего не угрожает, но мы должны быть в этом уверены: нам надо сделать рентген, УЗИ и МРТ в случае необходимости. Я не могу отправить его в приборы грязным, давай, солнышко, ты это уже делала, я сама видела по телевизору!        Эти интонации, разрез ее глаз, мне кажется, что я говорю с Цинной, никто с момента, как мы сидели в комнате перед началом 75-ых голодных игр, не говорил со мной так искренне и мотивирующе. Я уже отвыкла, что кто-то способен меня приободрить. И я слушаюсь её. От острых операционных ножниц ткань ускользает как мягкое масло от ножа, мои пальцы стали послушнее, я быстро разрезаю материю и выкидываю лохмотья в мусорку. Воду в тазике приходится сменить 4 раза, прежде чем результат устраивает моего начальника.       — Отлично! Прекрасная работа, сейчас я включу рентген аппарат, а ты иди в аппаратную, она сразу за помывочной, и налей мне воды, затем принеси пояса: большой и два малых, они висят у входа, это нужно, чтобы уменьшить дозу, которую он получит, только осторожно, они довольно тяжелые.       Я делаю всё так, как она требует. Когда процедура заканчивается, Бэт говорит мне, что пошла в аппаратную готовить снимки, а я должна все прибрать и могу немного отдохнуть. Когда я начинаю убирать защитные элементы, он слегка стонет, надеюсь, что это от обычных синяков, а не от тяжелых скрытых травм, от взрыва можно было получить любые внутренние повреждения.       Как только я заканчиваю и беру Пита за руку, меня как пробивает, его обычно теплые руки холодны, как у трупа, Бэт сказала, что у него низкое давление и довольно приличная потеря крови, так что холодные руки вполне понятный симптом, но мне так больно видеть его в таком состоянии. Без сознания, снова из-за меня!       Спустя год после того, как Пит потерял ногу, я впервые вижу его культю, в Капитолии ему сделали протез, на котором он худо-бедно научился ходить, но когда я его увидела здесь, протеза не было, надеюсь он остался на планолете, иначе Питу придется пользоваться костылями, если он, конечно, поправится. От мысли, что я могу его потерять, снова начинаю реветь, как истеричная неженка!       «Соберись, твою мать! Ты должна быть сильной ради него!» — говорю я сама себе.       — Вот видишь, ты оказался прав, — шепчу я. — Если все приложат силы, то я выживу, Пит, я выжила благодаря тебе, со мной всё хорошо, благодаря тебе, но пожалуйста, вернись, вернись ко мне живым и здоровым. Иначе все твои силы будут напрасны, ведь я не хочу так жить! — отчаяние, стресс и усталость отобрали у меня последние силы к борьбе за свою жизнь, даже таблетки не сильно помогают.       Я кладу руку Пита себе на щеку, как он любил делать это, и вдыхаю запах его рук, они больше не пахнут сдобой, даже запах грязи я вымыла из них собственноручно. В каждом его поступке, каждом жесте по отношению ко мне всегда было столько любви, столько заботы и нежности, даже с риском для собственной жизни. А я все это абсолютно не ценила, как я могла быть так глупа и эгоистична?       Я ведь правда думала, что он пытается меня обхитрить и убить ножом в спину. Я так искусно читала мысли Хеймитча, но до сих пор абсолютно не понимаю своего союзника. На первых играх я даже чуть не выстрелила в него, когда он достал нож! А ведь тогда сюжет моей истории развивался бы совсем иначе! Какая я была дура!       Тонкие пальцы не подводят меня, я протягиваю их к лицу Пита и убираю длинную челку с глаз, он так часто это делал для меня, делал даже узнав, что я никогда не отвечу ему взаимностью. Делал просто потому, что любит. — Пит, умоляю, вернись, я не справлюсь с этим без тебя! — И опять я прошу его о помощи, требую поддержки для себя даже тогда, когда он сам борется за свою жизнь, но я очень скучала, часы, что мы провели в разлуке казались вечностью. Темные мысли не покидали меня ни на миг. Это так эгоистично, через плотное стекло я вижу, что Бэт заканчивает записи, и говорю свою последнюю фразу Питу.       — Пит, мне кажется, кажется, что я влюбляюсь в тебя… Я хочу все исправить, только поправься, я тебя прошу, вернись ко мне! — даже после того, как говорю, я не отдаю себе отчета, что это правда, просто хотела проверить слышит ли он меня, но сказав, почувствовала, что не вру, и он услышал меня.       Его палец на моей щеке вздрагивает.