"You love me. Real or not real?" "Real"

      До переговорной, она же кабинет Альмы Коин, меня провожает местный аналог хранителя правопорядка в серой робе. Все меньше я могу найти отличий между оппозицией и теми, с кем они воюют. Подхожу к двери и ещё на большом расстоянии слышу громкие споры.       — Нет, она туда не поедет! Это слишком опасно! Вы что, вызволили ее только для того, чтобы она геройски погибла в первый месяц после побега? — я, буквально, вижу, как из разгневанного рта Хеймитча вылетают ругательства, вперемешку со слюной.       — Хеймитч, это необходимо, за три дня на зелёном экране нам не удалось снять ничего достойного! Она не может просто отсиживаться в бункере! — узнаю голос Хэвенсби.       — Зато мы правдоподобно снимем, как Китнисс умирает в прямом эфире, это же прекрасно! Она — цель номер один для Сноу, если он не сможет победить, то хотя бы захочет ее убить, любой ценой! — Хеймитч не просто недоволен, он кричит на распорядителя, я его таким никогда не видела, то есть не слышала.       — Мы прочесали дистрикт вдоль и поперек уже три раза, сейчас там работают саперы, это, возможно, самый безопасный дистрикт из всех! — вмешивается незнакомый мне голос.       — То есть, в менее безопасные вы тоже планируете ее отправить?       — Если этого потребуют обстоятельства. Когда люди ее видят, они готовы умирать за неё! Она вселяет в них надежду! — поясняет Боггс.       — Да с чего вы вообще взяли, что она согласится? Китнисс не делает ничего, с чем была бы не согласна! — из последних сил Хеймитч пытается найти себе соратника, но в этой битве он совершенно один.       — Мы найдём к ней подход, чего бы нам это ни стоило. Это война, мистер Эбернети, тут все трудятся и рискуют жизнями во имя общего блага! Вы здесь — никто, вы не принимаете решения, — произносит сильный, властный металлический женский голос. — Вас позвали сюда скорее из вежливости, если вы и дальше будете саботировать мероприятие, то прекратите участие в дальнейших обсуждениях! — Коин строго ставит на место моего бывшего ментора. — Я ясно выражаюсь? — никто не отвечает, делаю выводы, что Хеймитч молча кивнул, входить в такой момент жутко не хочется, но солдат взглядом даёт понять, что просто стоять и подслушивать дальше — не мой вариант.       Стучу в дверь и открываю ее. Буквально в последний момент меня нагоняет Гейл и входит следом за мной. При виде «кузена» некоторые поднимают брови, но прогонять его никто не собирается.       — Китнисс! Как мы рады! — начинает было Плутарх не замечая моего напарника, а Хеймитч сидящий рядом с ним прикрывает глаза рукой, но, повинуясь приказу президента, не размыкает рта.       — Я слышала все о чем вы говорили, к сожалению, — начинаю я с правды. — На самом деле, это было несложно, учитывая то, как громко вы это делали, — перевожу взгляд на Хеймитча, который смотрит на меня сквозь пальцы, увидев мое максимально извиняющееся лицо, он вздыхает и отводит взгляд.       В голове у меня начинает все путаться, поэтому я сразу прошу лист бумаги и карандаш. Моя непреднамеренная деловитость явно заставляет присутствующих напрячься, некоторые озадаченно переглядываются. Вероятно, для меня готовилась какая-нибудь особенно проникновенная лекция. Вместо этого Койн собственноручно подает мне канцелярские принадлежности, и все молча ждут, пока я усаживаюсь за стол и составляю свой список.        «Охота. Помилование. Пит. Кот. Убийство Сноу.»       Ну, все? Второго шанса, возможно, не будет. Думай. Что еще тебе нужно? За плечом стоит Гейл. Я чувствую его тяжелое дыхание. «Гейл», — пишу я. Без него я не справлюсь. Голова начинает болеть, мысли скачут. Я закрываю глаза и делаю несколько глубоких вдохов через нос и выдыхаю через рот.       Список… Я так мало написала. Нужно думать шире, смотреть дальше своего носа. Сейчас я для них имею огромное значение, но так будет не всегда. Попросить что-нибудь еще? Для семьи? Для горстки выживших из моего дистрикта? Я все еще чувствую липкие касания смерти на своей коже; вижу во снах остовы пустого Двенадцатого, усеянного мертвецами; чувствую преследующий меня запах крови и роз.       Карандаш двигается сам по себе. Открываю глаза и вижу пляшущие буквы. ПУБЛИЧНО. Коин должна огласить наш договор для всех, кто сейчас находится в Тринадцатом. Пройдет время, и если мы победим, я могу остаться не при делах, на обочине событий, в конце концов, я могу погибнуть, но мои близкие и все жертвы этой войны должны быть в безопасности.       Плутарх вежливо кашляет.       — Как скоро мы сможем взглянуть?       Смотрю на часы и вижу, что сижу уже двадцать минут! Не у одного Финника проблемы с фрустрацией.       — Да, сейчас, — говорю я. Голос звучит хрипло, и я откашливаюсь. — Я буду вашей пересмешницей, — лицо Коин просветляется, кажется со стороны ментора я слышу тихое: «Идиотка!». — Но на своих условиях, как вы уже догадались! — невозмутимо продолжаю я.       Вокруг слышатся вздохи облегчения в перемешку с напряженным дыханием собравшихся. Только Койн все такая же невозмутимая. Будто ничего другого и не ожидала. Я разглаживаю листок и начинаю.       — Если кто-нибудь обнаружит моего кота, то его доставят в наш с Прим отсек и разрешат остаться навсегда, — начинаю я.       Даже такая невинная просьба вызывает спор. Капитолийцы не видят тут ничего особенного — в самом деле, почему бы нам не держать домашнее животное? — зато местные сразу находят массу невероятных трудностей. В конце концов нас решают переселить в отсек на верхнем уровне, где есть роскошное окно, на целых восемь дюймов выступающее над поверхностью земли. Если Лютик жив и мы его найдем, то он сможет выходить, когда захочет, и делать свои дела. Еду будет добывать себе сам. Не вернется до комендантского часа — останется на улице. При малейшей угрозе безопасности его застрелят.       Не так уж плохо. Вряд ли ему много лучше сейчас в пустом Двенадцатом, умоляю судьбу, чтобы он не одичал вконец и не начал питаться человечиной. Даже быть застреленным все еще есть шанс. А если сильно отощает, уж требухи я ему как-нибудь раздобуду — конечно, если будет принято мое следующее условие, а то что-то понесло меня на фантазии о чистом и светлом. Кота-то еще не нашли.       — Я хочу охотиться. С Гейлом. В лесу, — говорю я, и в зале повисает тишина.       — Мы не станем далеко уходить. Луки у нас остались свои, в Двенадцатом куча ваших солдат, они могут их забрать. А мясо будем отдавать на кухню, — добавляет Гейл.       Быстро продолжаю, прежде чем кто-то скажет «нет»:       — Я… я тут задыхаюсь… Сижу взаперти, как… Мне бы сразу стало лучше, если бы я… могла охотиться. Да и для вас одни плюсы, как давно люди ели настоящее мясо, которое бегало и видело солнце?       Плутарх излагает свои возражения — всевозможные опасности, риск травмы, дополнительные меры защиты, — но Койн его прерывает.       — Нет. Пусть охотятся. Два часа в день за счет учебных занятий. Радиус — четверть мили. С рациями и маячками на ногах. Дальше.       — Разрешите мне и всем, кто лично знает Пита, неограниченный доступ в его палату в приемные часы, — Коин непривычно залихватским движением отмахивается от меня рукой.       — Без проблем, если его состояние будет позволять и доктор переведет его в общую терапию, то все ограничения снимут, а пока он в интенсивной терапии оставим только близких родственников: отца и невесту, — ответила Коин, явно довольная собой, изогнув одну бровь, она как бы говорит мне: «Невесту? Правда?» — Что еще?       Бросаю взгляд на листок.       — Гейл. Нужно, чтобы он был со мной.       — В каком смысле? Присутствовал на съемках? Снимался вместе с тобой? Выступил в качестве твоего нового возлюбленного?       Вопрос был задан совершенно по-деловому, без тени язвительности, но я чуть не задохнулась от возмущения.       — Что?! — на мой громкий вопрос слышу из угла сдавленный едкий, как дым, смех ментора.       — Думаю, с любовными отношениями пусть все остается, как есть, — говорит Плутарх. — Зрителям может не понравиться, если Китнисс слишком быстро отвернется от Пита. Даже несмотря на то, что она якобы потеряла их ребенка.       — Согласна. На экране Гейл может изображать соратника. Так подойдет? — быстро решают они, пока я стою в ступоре.       Я молча таращусь на Койн. Та нетерпеливо повторяет:       — По этому пункту? Все устраивает?       — Мы можем представить его твоим кузеном, — замечает Фульвия, темнокожая женщина из свиты Плутарха.       — Мы не родственники, — произносим мы с Гейлом одновременно.       — Да, но для выступлений так, пожалуй, действительно лучше, — говорит Плутарх. — Чтобы не было лишних вопросов. В остальное время он может быть кем угодно. Еще условия будут? — я имела ввиду совсем не это, но раз они согласны, то зачем возвращаться к теме, нам надо многое еще обсудить.       Разговор совершенно выбил меня из колеи. Послушать их, выходит, будто мы с Гейлом любовники, на Пита мне наплевать, и вообще все было притворством. Мои щеки пылают. Неужели они всерьез считают, будто я в такой ситуации размышляю, кого лучше выставить своим фаворитом? Да за кого они меня принимают?! От злости мне даже не надо собираться с духом перед самым большим требованием:       — После войны, если мы победим, я хочу, чтобы всех трибутов помиловали. Мертвая тишина. Я чувствую, как напрягся Гейл. Наверно, надо было сказать ему раньше, но я не знала, как он отреагирует.       — Они не должны понести никакого наказания, — продолжаю я. — Энни, Джоанна, Энорабия, — по правде говоря, меня меньше всего волнует судьба последней. Злобная сука из Второго дистрикта мне никогда не нравилась. Однако не упомянуть ее одну кажется неправильным. — Это касается всех, даже тех, кто открыто поддерживает Капитолий. Никто и никогда больше не будет преследовать участников Голодных Игр, их родственников и беженцев из Капитолия, по политическим делам, что бы они ни сделали. Победители получат статус ветеранов, пожизненную пенсию и жилье в своем дистрикте! — мне кажется, что даже Хеймитч поперхнулся от такого предложения.       — Нет, — твердо произносит Койн.       — Да, — так же твердо отвечаю я. — Они не виноваты, что вы бросили их на поле боя. Кто знает, что теперь делает с ними Капитолий? У большинства из них большие семьи, которые некому защитить!       — Их будут судить вместе с другими военными преступниками. Как с ними поступить, решит трибунал. Джоанна Мэйсон уже выступила и публично поддержала Капитолий. Она агитировала всех убивать повстанцев, тем самым нарисовав жирный крест в том числе и на твоем лбу. Значит ты хочешь ее просто так отпустить и отпустить все грехи?       — Вы же понимаете, что у нее нет выбора? Она рисковала ради меня жизнью, не удивлюсь, если окажется, что таким образом она пыталась защитить Энни или избежать собственной смерти! — я почти задыхаюсь от гнева. — К тому же неужели Капитолийские технологии не позволяют просто заменить одно лицо другим? Это могла вообще быть не Джоанна.       — Да, в этом есть логика …. — внезапно поддерживает меня Плутарх.       — Они уже делали это с голосами на арене, могут и с лицами, — добавляет Кардью. Коин непреклонна и качает головой, давая понять, что она не согласна.       — Они будут помилованы! — Я вскакиваю со стула. В моем голосе звенит металл: — Вы лично поручитесь за это перед жителями Тринадцатого дистрикта и беженцами из Двенадцатого. В ближайшее время. Сегодня. Запись выступления будет сохранена и показана в других дистриктах, как только они присоединятся к восстанию. Отвечать за безопасность трибутов будет правительство и вы, президент Койн, лично! Более того, вы направите все силы и вызволите их из плена при первой же возможности, иначе ищите себе другую сойку!       Мои слова надолго повисают в воздухе. И ежу понятно, что если отказываюсь я, то Пит и Финник тем более будут возмущены.       — Вот оно! — слышу я, как Фульвия шепчет Плутарху. — В самую точку. Еще костюм, выстрелы на заднем плане, да дыма подпустить…       — Да, определенно это то, что надо, — шепчет Плутарх в ответ. Я бы, наверное, испепелила их взглядом, но понимаю, что мне нельзя выпускать из поля зрения Койн. Особенно сейчас, когда она взвешивает мои требования и пользу, которую я могу принести.       — Этот блеск в глазах, решительность, живые эмоции! Китнисс больше не сломленная девочка из бедной деревни, она взрослая решительная женщина, пережившая утрату. У нее есть соратники, она потеряла дом, обоих родителей и ребёнка, ей есть за что биться, есть за что мстить и проливать кровь!       — Люди поймут ее! Они поддержат Сойку, даже если она предложит им пешком пойти на Капитолий! — перешептываются между собой Фульвия и Плутарх.       — Мадам президент[1], Плутарх, конечно, в свойственной ему манере изрядно преувеличивает исключительность мисс Эвердин, но в целом он прав, кандидата лучше, чем Китнисс нам не найти, — Коин отпускает Боггсу настолько негодующий взгляд, что я невольно сглатываю. — Мисс Креста никогда не проявляла никакой политической или социальной активности, а у Мэйсон Сноу убил всех родственников, она упёртая, жестокая, маловероятно что она по собственной воле бы поддержала узурпатора. Даже после пыток. А версия с Дипфейком[2] звучит очень правдоподобно, я могу выделить несколько ребят для анализа записи, — президент плотно сжимает губы и поднимает руку, давая понять полковнику, что ему стоит замолчать.       — Ваше решение, президент? — спрашивает Плутарх. — Может быть, объявить амнистию в виду особых обстоятельств. Эти девочки… их жизнь все еще на волоске.       — Хорошо, — наконец говорит Койн, скрипя зубами. — Но тебе придется очень постараться, Китнисс.        С моих плеч падает буквально стотонный камень.       — Я постараюсь, когда вы расскажете детали нашего уговора всем, — заверяю я.       — Объявите, что сегодня во время анализа дня состоится общее собрание по вопросам национальной безопасности, — приказывает она. — Я выступлю с заявлением. Есть еще условия, Китнисс?       Листок у меня в руке превратился в измятый влажный комок. Расправляю его на столе и читаю корявые буквы.       — Только одно. Я убью Сноу.       Впервые за все время на губах президента появляется подобие улыбки.       — Когда дело дойдет до этого, бросим монетку.       Пожалуй, она права. Не у меня одной есть причины убить Сноу. В этом вопросе я могу положиться на Койн, как на саму себя.       — Идет.