"You love me. Real or not real?" "Real"

      После окончания агитационного маршрута по дистриктам у нас добавился новый мешок страхов и других ментальных проблем, но мы все же возвращаемся в Тринадцатый для того, чтобы перевести дух, пополнить арсенал и обсудить грядущую стратегию активных боевых действий.       — Вы вылетаете завтра утром, — безапелляционно сообщает на очередном мозговом штурме Боггс. — Ваш отряд имеет порядковый номер 451. Помимо тебя, Китнисс, и тебя, Пит, на каждого гражданского будет по одному солдату в штатском. Конечно, с вами полетит наша старая съемочная команда, хоть и не в полном составе, они будут работать в качестве военных репортеров-стенографистов. Сценариев и заранее заготовленных речей у нас нет…       — Но мы надеемся, что вам удастся выслать хотя бы какой-то рабочий материал, — перебивает его Коин.       — Да, несколько раз в день над нами будут пролетать беспилотники, чтобы поймать те редкие данные, что удалось отснять за день. Так же, для твоей безопасности… — Боггса снова перебивают, но на этот раз Хеймитч.       — Полечу я, Солнышко, как никак я единственный, кому удалось пережить на Голодных играх 47 оппонентов, так что нет воина надежнее меня! — отшучивается он, и несколько колких взглядов летят в сторону ментора.       — Полетит сержант Хотторн, — продолжает Боггс так, будто бы ничего не произошло.       Мое сердце замирает. Я помню, как много глупостей может сделать Гейл на эмоциях, а уж в присутствии Пита он точно будет на взводе. Это не к добру, но я понимаю, почему Гейл вызвался на эту операцию, он не только мой друг, но ещё и верный соратник, помощник и талантливый воин.       — Им удалось захватить Орешек?       — Что-то в этом роде … — уходит от ответа Коин.       — Как это понимать? — закипаю я.       — Они его замуровали… — Впервые за все это время я замечаю Плутарха, его лицо излучает радость и спокойствие. Он, словно ядовитый паук, сидел на окраине в дальнем углу кабинета и следил за нами, как за добычей.       — В каком смысле замуровали?       — Гейл предложил залить все входы и выходы быстросохнущим жидким камнем, предварительно бросив в каждую щель отравляющий паралитический газ. Когда крысы поняли, что происходит, было уже слишком поздно, а тех, кто выжил у входа ждут наши ребята с автоматами, — Коин произносила каждое слово мурлыча, словно сытая кошка своим котятам, она явно гордилась такими успехами. Успехами в том, что они устроили жителям второго концлагерь с газовой камерой.       — Но ведь там были гражданские… женщины, может быть даже дети… — я так возмущена, что руки начинают дрожать, и я сжимаю их в кулаки.       — Это не имеет значения, на вашем пути они тоже могут встретиться, но никто не должен помешать вашему бескомпромиссному продвижению, — хладнокровно объяснила она. — Я понятно выражаюсь? Это приказ, солдат Эвердин… — слова Коин разрезают воздух, словно сюрикены, и вонзаются мне в самое сердце.       — Так точно, — стиснув зубы отвечаю я.       — Мы, как никто другой, заинтересованы в победе, — добавляет Пит, накрывая своей лапой мою руку.       — Отлично, — кивает полковник,смягчая углы. — Есть вопросы, солдаты?       — А сухой закон на Капитолий распространяется? — Когда Хеймитч перетягивает на себя внимание, я замечаю, как сильно трясутся его руки, так, словно у него горячка. Неужели решение отправиться с нами принадлежало не ему самому? Отправляется ли он на верную смерть? Понимает ли это? Вероятнее всего — да. Боггс игнорирует его вопрос.       — Какой у нас план? — осторожно уточняет Пит.       — Мы высадим вас в одном из богатых районов Капитолия, расположенном недалеко от замка Сноу. Ваша задача будет следовать за пехотой, которая будет расчищать вам дорогу и отвлекать на себя внимание, пока мы пытаемся захватить главный штаб с флангов и воздуха. Капитолий вымотан, у них нет сил на сопротивления на всех постах.       — То есть, мы – просто наживка? — слегка ошарашенная спрашиваю я.       — Нет, у каждого из вас будет личный телохранитель, плюс, перед вами и после вас, будет по взводу особого назначения. Это не миссия навылет, а хорошо спланированная, стратегически оправданная высадка, — Боггс говорит спокойно и вкрадчиво, даже не знаю, почему, но мне хочется ему верить.       — Что будет с нашими семьями, если мы погибнем? — вдруг спрашиваю я.       — Мы о них позаботимся, Китнисс, они не будут ни в чем нуждаться. — Плутарх, выходит из тени и гладит меня по плечу, — Не переживай об этом.       — Теперь у вас есть несколько часов, чтобы собраться и отдохнуть, — отпускает нас Коин, продолжая транслировать свою безграничную власть во всем. Участники митинга, за исключением нашего ментора, выходят из кабинета, я бросаю на него взгляд и вижу какую-то маленькую вещицу у него между пальцев, но не успеваю разглядеть, что это, потому что дверь закрывается перед моим носом, а спутник неуклонно ведёт меня за собой к лифту.       Ночуем мы снова вместе, но говорить и обсуждать ничего не хочется. Пит, как всегда, такой Пит. Он улавливает даже самые тонкие колебания моего настроения, не донимает пустой болтовней, когда мне этого не хочется, и знает, когда меня надо отвлечь и разговорить. Все повторяется снова и снова. От этого я чувствую себя беспомощной мухой, застрявшей в янтаре. Впереди у нас очередная «последняя» ночь, после которой мы можем уже не вернуться.       — Спокойной ночи! — шепчет Прим и мы отзываемся друг другу добрыми пожеланиями. Пит вырубается, кажется, прежде, чем успевает коснуться подушки. Очень удобный навык, которого у меня никогда не было.       Проходит час, другой, я никак не могу заснуть. Прижимаюсь к мускулистой спине, ковыряю стену, плету тоненькие косички, пью воду, но все тщетно. После очередного похода в уборную решаю пройтись. Это всегда помогает, на свежем воздухе думается легче и я успокаиваюсь. Только навряд ли воздух Тринадцатого можно назвать свежим.       Я плутаю по коридорам, словно по лабиринтам собственных шатких эмоций и удручающим воспоминаниям.       — Я должна найти выход, они все должны вернуться домой живыми, — бормочу себе под нос мантру. — Хеймитч не виноват, что стал моим ментором, а жизни Пита и Гейла уже давно не принадлежат им самим по моей вине, — ломаю голову я. Через несколько десятков минут скитаний принимаю абсолютно дикое решение, которое может показаться хорошим только очень уставшему мозгу, изголодавшемуся по сну, и тут же направляюсь к его осуществлению.

***

      — Ты… что? — переспрашивает меня Коин после длинного проникновенного монолога.       — Я откажусь от всего. Мне не интересна политика, я просто хочу спасти родных и близких. Я официально и публично поддержу вас сразу же, как только тело Сноу обмякает. Уйду в сторону, вернусь в разрушенный Двенадцатый и поминай, как звали. Могу даже несколько роликов в год для вас записывать: как я чудесно живу под вашим руководством…       Когда я вошла, мадам президент, со сконцентрированным видом, сидела во главе большого стола для переговоров, с кучей бумаг и карт с планами действий, а теперь она подняла свои уставшие карие глаза на меня и даже уронила ручку, которой делала пометки на полях.       — Почему? — с сомнением спрашивает президент.       — Я знаю, что вы хотите моей смерти… — замечаю недоумение и уточняю. — Я слышала, как вы говорили об этом с Плутархом. — Коин только хмурит лоб и продолжает растерянно слушать. — От меня слишком много проблем… Я понимаю. И хочу, чтобы вы перестали воспринимать меня, как соперника. У нас общий враг, нам незачем бороться ещё и друг с другом!       — Это все, конечно, очень прагматично с твоей стороны, но мы никогда не обсуждали вариант … твоей преднамеренной кончины, — Коин выделяет притяжательное местоимение, чтобы дать понять, что в безопасности была только моя жизнь.       — Но я все слышала… вы поругались, а затем я уронила брошь и вы… вышли в коридор без парика…       — О, в этот день… — Коин устало трёт виски, затем поправляет волосы и поднимает на меня тяжёлый, злой взгляд. — Мы обсуждали вероятность спасения Кресты и Мэйсон. Для революции обе бесполезны. Разве что Финник мог бы прийти в себя, но это сомнительное достижение, которое подвергнет огромному риску и ценные военные кадры и драгоценную технику. А учитывая, что у нас есть живая и настоящая сойка, это просто бесполезно для нас, — вялая кривая ухмылка тенью проскальзывает по ее лицу.       — Так значит, речь шла про Джоанну? — хрип срывается с моих губ.       — И речь не шла о том, чтобы ее убить, только о том, что я не хочу рисковать жизнями других ради неё, — произнося слова Коин начинает собирать бумаги в папку и встаёт со стула. — Если бы я хотела убить тебя или кого бы то ни было еще, — она делает паузу, — то не стала бы обсуждать это с Плутархом. Он просто беглый Капитолиец, который решил, что выбрал наиболее выгодную для него сторону. Если бы я намеревалась поступить так, как ты говоришь, то было бы достаточно просто отдать приказ.       Я не могу произнести ни слова, только и делаю, что хватаю воздух ртом.       — Присядь, попей и возвращайся домой, завтра тяжёлый день, тебе надо отдохнуть.       Что это? Неужели я слышу в стальном голосе Альмы Коин нотки мягкого бархата?       — Нет спасибо… пожалуй, я просто пойду… — медленно говорю я и пячусь назад.       — Меня устраивает твоё предложение, особенно учитывая, что мы обе от него выиграем. Ты не будешь напоминать людям о войне, а люди не будут донимать тебя Капитолийскими флешбеками. Я принимаю его. А теперь ступай, ты можешь идти к себе.       Я молча киваю на пути в выходу.       — Спокойной ночи, солдат Эвердин, я действительно рада, что нам удалось прояснить этот вопрос.. Надеюсь, количество разногласий между нами теперь уменьшится…       — Спокойной ночи, мэм, — говорю я отворяя дверь.       Уже у самого лифта я замечаю какой-то шорох, оборачиваюсь и вижу знакомый силуэт: виляющая походка, легкая хромота и тусклые, почти серые, с редкой проседью лохматые волосы ментора.       Я окликаю фигуру.       Но он, не оборачиваясь, уходит, скрывшись в тени коридора. Иду следом, заглядываю за угол, но не нахожу там никого, кроме пугающей темноты.       — Хеймитч, это ты?       Тишина.       Я дублирую свой монолог, но ничего не меняется. У меня не остаётся другого выбора, кроме как вернуться в свою комнату.       В боксе я испытываю непривычную легкость и быстро засыпаю, как только закрываю глаза. Облегчение. Сомнения. Страх. Все это вытесняет нечеловеческая усталость. Я все ещё не уверена, что Коин можно верить, у меня нет никаких доказательств, но мне придётся удостовериться в правдивости сказанного.       Утром мы молча собираемся на свою последнюю битву. Прим не плачет, теперь она уже большая. Сестра просто крепко, почти до хруста, обнимает меня своими тоненькими ручками и шепчет: «Помни, ты обещала вернуться». Пит прощается с отцом, у которого глаза на мокром месте. Оставив семью, мы продолжаем своё движение к неизбежной судьбе. В тягучей, почти липкой тишине мы отправляемся в аэродром.       Весь дистрикт еще спит, мы медленно идем по пустым коридорам, взявшись за руки с Питом. Мои ноги дрожат, ладони потеют. Страх от дыхания смерти в такие моменты ощущается как шлейф ярких дорогих духов, из этого плотного облака просто невозможно выбраться.       — Должен ли я отпустить твою руку, когда мы выйдем из лифта? — спокойно спрашивает Пит.       — Что? — вопрос застаёт меня врасплох.       — Гейл будет все время рядом… Ты, вроде бы, хотела держать все в тайне, — поясняет он свои слова.       — Нет, достаточно с меня интриг и игр, — говорю я и крепче сжимаю мускулистую кисть.       Лицо Пита из напряженного меняется на просветленное. Он небрежно высвобождает свою руку, обнимает ею меня за талию. От неожиданности я падаю на холодную металлическую стену лифта, прижатая весом его тела. Однако Пит, похоже, не замечает этого нюанса. Приподнимая левой рукой мой подбородок он впивается взглядом в мои губы.       — Я просто подумала: что, если мы не вернемся? — шепчу я затаив дыхание от волнения. — Мне надоело быть кем-то другим.       — Даже если умру, хочу остаться самим собой. Ты меня понимаешь? — звучат знакомые слова, и мой пульс учащается. Он наклоняется ближе. Так близко, что я могу разглядеть каждое несовершенство на его коже, каждую ресничку, редкие вкрапления зеленого в ярких голубых глазах, которые я раньше не замечала.       — Да ... сегодня … теперь я могу себе это позволить…       Мое дыхание становится таким же спутанным и сумбурным, как и речь. Тревога нарастает. Лифт должен вот вот остановиться, у нас остается всего пара десятков секунд на уединения. Крепкие руки нежно затягивают меня в омут. Струна натягивается до предела и лопается. Я перестаю контролировать свое тело, руки плывут по покатой груди к шее, широким скулам, волосам. Кисти все еще дрожат, но заметить это некому, потому наши что глаза инстинктивно закрываются, а губ касается сладкая нега. Узловатые пальцы касаются моей шеи, затылка. Кажется, словно вся моя голова способна поместиться в две широкие ладони Пита. Мне становится душно, но страх постепенно уходит, а его место заполняет эйфория.       Дыхание Пита обжигает свежестью, а руки неподдельной страстью. Это далеко не первый наш поцелуй, но самый волнительный и горячий. Кровь закипает в венах, а мозг требует продолжения, но предательский лифт постепенно замедляет свой ход. Приходится остановиться, чтобы весь этот перфоманс не стал достоянием общественности.       Когда открываются створки, мы не держимся за руки, потому что поправляем на себе одежду, а я еще и косу, однако моему кавалеру легкая неряшливость даже идет на пользу. Ничто сегодня не способно испортить его прекрасного настроения: ни подозрительный, пронизывающий, точно рентген, взгляд Боггса, ни наполненное искренней ненавистью лицо Гейла.       Мы поднимаемся по трапу и занимаем свои места на скамейках, пристегиваемся ремнями безопасности. Боггс и Пит сидят по бокам, Крессида, напротив меня, как-то неловко одобрительно улыбается, а Гейл оказывается прямо напротив Пита. Его лицо не просто рассерженно, оно буквально пунцовое, глаза налиты кровью, как у быка. Неужели его так возмутило то, что я открыто проявляю свою симпатию к Мелларку? Это так меня задевает, что я почти забываю, как сильно сама злюсь на него за то, что он приговорил сотни, тысячи, мирных на болезненную смерть от удушья.       Постепенно планолет набирает высоту, мандраж нарастает, но я не могу понять, почему. Перевожу глаза с прожигающего пол Гейла, на излучающего спокойствие Пита и понимаю, что здесь что-то нечисто. Что пошло не так? Пристально разглядываю каждого нашего спутника, внутренний скудный интерьер военного планолете. Чего-то не хватает в этом пазле. Холод и запах горючего отрезвляет меня.       — Мы забыли Хеймитча! — бледными, практически неподвижными губами сообщаю я Питу. Сердце в моей груди бьется так быстро, эта глупая мышца откуда-то лучше всех предчувствует, когда случается что-то непоправимое. Неужели нас все-таки везут на убой?       — Боггс… БОГГС! — кричит мой сосед справа, пытаясь мне помочь.       Я поворачиваюсь к максимально сконцентрированному полковнику, который за утро так ничего и не произнес. Его лицо чернее тучи.       — Почему никто нам не говорит, что случилось?       — В чем дело? — паникую я.       — Где Хеймитч? — уравновешенно говорит Пит.       — Что произошло? Почему нас не предупредили? — перебиваем мы друг друга вопросами.       — Хеймитч Эбернетти находится в следственном изоляторе, как главный подозреваемый в деле о покушении на президента.